Колесница - Даниил Хотьма

Колесница

1. Фаворитки

– Гражданин славного города Подбень! – лился бархатный голос из радиоприёмника. – Отложи скучные дела, навести родных, позови гостей в дом! Ведь наступает ежегодный Праздник Изгнания! Светлая традиция этого дня восходит к давним временам основания города, когда нарушителей порядка в наказание спроваживали за стены, прямиком на опасные просторы Пустыря. «Недостойный уходит – община процветает» – так завещали основатели, так надлежит поступать и нам. Сегодня изгой будет выбран Канцелярией из числа самых отъявленных преступников, и мы проводим его во внешний мир с должным почётом, гражданин. Ведь жертва обернётся всеобщим благом! Один из нас получит опустевшее жилище, другой возьмёт под опеку детей или животных, третьему достанется желанное рабочее место и возможность добиться невиданных результатов. Изгнание – это шанс, гражданин. Шанс для тебя, для меня, для каждого. С праздником! Твой друг и сотоварищ, бургомистр Фома Трепенин!

Торжественная речь сменилась бодрым фортепиано – давно почивший музыкант наигрывал что-то блюзовое.

Ракель слушала вполуха, энергично орудуя вилкой. Сегодня она не попрекала себя дурацкой привычкой быстро есть, ведь за обедом последует нечто волшебное. Кружка ароматного порошкового кофе, которым так славится кафетерий при обувной фабрике. Дорого, страсть как дорого, но что поделать – праздник, всё-таки.

– Девушка! Подскажите, девушка!

Уборщик, застывший в неудобной позе с плакатом в руках, отчаянно звал на помощь.

– Подскажите, ровно висит? – спрашивал он.

– Левый уголок чуть выше. – подсказала Ракель, протирая губы салфеткой.

– Так?

– Да, так хорошо.

Уборщик ловко вколотил гвозди в края и слез с табурета, позволяя прочесть злободневный лозунг:

«Бартер – нет ничего честнее! Видишь монетаря – гони его в шею!»

В Подбени деньгам объявлен беспощадный бой. Считается, что они ломают устоявшиеся ценовые нормы, и это отнюдь не пустословие. Всё чаще стали забредать ушлые торговцы-одиночки, сами по себе, в обход квартальных караванов – требецкого, стажайского, искорского. Люди к таким, хоть и с опаской, но всё же присматриваются. Видят – товар добрый. Журналы и посуда, батарейки и обувь, керосин и табак, чай сушёный дикарский и даже музыкальные инструменты. Начинается обмен. Вдруг кто-то замечает – карманы у торговца набиты мелким мусором. И не вповалку, как у дурачка, а всё рассортировано: отдельно пуговицы, отдельно крышки от бутылок, отдельно кольца из проволоки. В ответ на вопросы начинается пляска – мол, это деньги такие, весь мир вот уже несколько лет пользуется, одни вы отсталые. И ведь кто-то верит – получает в обмен на свой тёплый бушлат горстку пуговиц, которых зачастую даже меньше, чем на самом бушлате...

Долгожданный первый глоток стал разочарованием. Вкуса поубавилось по сравнению с прошлым разом, будто всё в аромат ушло.

Марта появилась вовремя. Она впорхнула в кафетерий через удерживаемую кем-то дверь, без труда отыскала глазами нужный столик и натянула приторную улыбочку.

Кажется, даже слегка завизжала.

«Надо же, – вспоминала Ракель, – когда-то ведь подруга была, одна из близких, если не самая, а превратилась в невесть-что».

Марта села напротив, обдав всё вокруг липким шлейфом недешёвого парфюма.

Изменилась. Взгляд стал затуманенный, как у психов с Пустыря. Зубы отбеленные, жуткие – словно искусственные. Морщины, странные пятна за стеной косметики, блёстки в волосах. Под коротким жёлтым сарафаном – оплывшее тело, а в декоративных туфельках еле-еле втиснутые ступни. Тугое жемчужное ожерелье – явно лишнее – только подчёркивало толстую шею и угловатую челюсть. Словом, Марта выглядела как настоящая... фаворитка, хотя сердце подсказывало совсем другое слово.

– Не узнать меня, скажи? – хвалилась Марта.

– Не то слово, Марфуша. – вздохнула Ракель.

– Я, кажется, просила так меня не называть. – смутилась фаворитка.

Кто первый придумал заводить себе фавориток – история умалчивает, наверняка так делали ещё до Конца. В Подбени этим недугом страдал каждый бургомистр, пока нынешний – Фома Трепенин – не отказался от варварского обычая. Вместо него вожжи подобрал сын, Фраим Фомич. Так в законе возникла удобная лазейка: пока не бургомистр, веселись с девками, но как только вступишь в права, будь любезен – остепенись.

Фаворитки жили ярко, ни в чём себе не отказывая, они имели доступ к недоступному и, разумеется, защиту от Изгнания. Но с такой высоты многим случалось падать, долго-долго считая бесконечные ступеньки. Бывшая фаворитка – позорное клеймо, а получить его можно было не только за шашни на стороне, но и за неосторожно сказанное слово. Или даже просто так, если приешься августейшей особе. О сих ужасах город был прекрасно осведомлён, но мотыльки продолжали лететь на свет – молодые дурочки шли в фаворитки ради бессрочного отпуска, а потом их перемалывало и выплёвывало обратно на улицу.

– Не торопишься? – спрашивала Марта, принимая у официанта чашечку кофе.

– Минута-другая есть. – отвечала Ракель.

Обеденный перерыв в самом деле только начинался, но отчего-то хотелось поскорее закончить встречу. Оно и понятно. Если повспоминать, Марта никогда не приносила на своём хвосте чего-либо хорошего.

– Я, если честно, удивлена. – издалека начала Марта. – Мы же условились, что я всегда тебе помогу, только обратись. А теперь узнаю́ от других, что ты прёшь напролом.

– Куда пру? – не понимала Ракель.

– В фаворитки, Элечка. – Марта подула на кофе, пристально глядя из-за кружки. – Тебя видели в «Горлице». Или скажешь, не было такого?