Гниющий Змей. Книга 1 - Ксения Ахметшина

Гниющий Змей. Книга 1

Глава 1

Ранние птахи уже щебетали за окном, но мелкая решётка на раме не позволяла им оказаться по эту сторону подоконника. И к лучшему. Птицы — основной источник змеиной гнили. По-другому этой пакости тяжело проникнуть через пролив, отделяющий Сиаран от материковой части разрушенной империи. Конечно, у нас тоже не всё гладко. Неводы порой приносят не самую здоровую рыбу, да и собиратели водорослей рискуют сильнее, чем пахари, но за массивные крепостные стены, опоясывающие Марону, гнилой товар проникает не часто.

Все телеги, гремящие колёсами по дощатому мосту Торговых ворот, тщательно проверяются дежурными подмастерьями магов, а водоканалы снабжены серьёзной системой очистки: тут уже не ученики, а их наставники постарались. Даже крысы если и заведутся в хлеву, то родные, поколениями выводящиеся здесь. Город укреплён ровно настолько, насколько этого удаётся достичь тем крохотным остаткам человечества, что смогли пережить приход Великого Змея, его гибель и продолжающееся уже сорок три года гниение.

Но птицам плевать на чинимые нами преграды. Они клюют заражённое зерно диких злаков, чистят пёрышки в отравленных лужах, пируют мясом сгноённого заживо зверья. Хорошо, если гниль убьёт птаху раньше, чем та долетит до наших краёв, но так везёт не всегда.

— Осса, ну чего ты мрачная такая? — за спиной раздался звонкий голосок подруги.

Неожиданностью её приход не стал: ступени скрипят, так что я всегда знаю, если меня хотят навестить. Причём именно меня: узкая лестница ведёт на верхний этаж флигеля, который я давно и единолично оккупировала, отдав свою прежнюю, ещё детскую спальню под вторую мастерскую. Отец перекрасил здесь стены и помог навести прочий уют, подобающий каждой благовоспитанной девице.

— И тебя с добрым утром, Санда, — я соблюла приличия и вернулась к пуховке с пудрой. Подруга привычно принялась трогать мои баночки-скляночки, тоже чем-нибудь намазываясь и прихорашиваясь. Вроде она что-то щебетала, только я не сильно вникала. Внимание продолжали занимать совсем другие певцы.

Вот на подоконник присел наворковавшийся голубь...

— Ты меня совсем не слушаешь, да? — обиделась подруга.

— Извини. Просто... задумалась...

— Вот вечно ты где-то в себе, — она покачала головой. — Ладно бы ещё в облаках витала, весенняя лихорадка и всё такое. Кстати, ты сегодня вроде книги в школу отнести собиралась? Учитель Мейнард такой импозантный, даром что вдовец!

С прежним выражением лица, я поправила наклон отполированной поверхности.

Из зеркала на меня хмуро воззрилось отражение.

До летнего зноя ещё далеко, так что бледности моей кожи позавидует всякая аристократка. Ну, ладно, в здешних северных широтах почти каждый может похвастать таким же идеальным отсутствием загара. Светлые, почти белёсые волосы я успела заплести в тугую причёску на затылке. Чёрные глаза подвела смесью на основе толчёного угля, прошлась щёточкой по бровям — таким же смоляным. Двуцветность — типичный признак потомков бриарейской крови.

Санда повернула зеркало, чтобы тоже в него помещаться. Осторожно накрасила губы, почмокала и приобняла меня за плечи; мы обе посмотрели на отражение.

Пшеничные волосы девушки — большей частью распущенные, на висках заплетённые в косицы — разительно отличались от моих. Мы обе светловолосые, но её палитра мягкая, тёплая. У меня всё холодно и резко. Даже платье на ней, хоть и домотканое, смотрелось радостней, чем мой дорогой чёрный наряд.

Санда тоже заметила контраст.

— Знаешь, Осса, — сказала она, — ты уж извини, но твой траур затянулся. Тебе бы не помешало внести немного красок в это однообразие, как считаешь?

Подруга живо прошлась помадой и по моим губам, затем покопалась в оббитой тканью шкатулке на столе и выудила оттуда коробочку румян. Заячьей лапкой сперва обметала свои скулы, потом полезла к моим. Отбиваться я не стала: на опыте изведана бесполезность таких потуг.

— Ну вот, — она перевела взгляд обратно на зеркало. — Совсем другое дело.

В серых глазах подруги плясали озорные искорки. В моих непроглядно чёрных не читалось ничего. Именно так я себя обычно и чувствую. Ну, или гораздо хуже.

Совершенно не представляю, как Санде удаётся оставаться такой жизнерадостной. Наверное, всё дело в личных обстоятельствах. Она же никогда не видела, что гниль делает с живыми людьми. Никого из её близких не забрали паладины...

Увлёкшись мрачными думами, я вздрогнула, когда голубь исчез с подоконника. Только тень, глухой удар, соколиные когти и гулкие взмахи крыльев. По ту сторону оконных стёкол осталось немного пуха и пёрышек.

Грудь колыхнулась от вздоха облегчения.

— Ох ты ж... — дёрнулась Санда. — Терпеть не могу, когда они так делают!

— Соколы нас защищают, — коротко сказала я. — Пойдём, посмотрим, что на завтрак.

Под скрип ступеней и шелест юбок мы спустились вниз.

Кухня находилась ниже мастерских и торгового зала, в полуподвальном этаже. Освещалась парой рассветных окон, пол мостила крупная плитка, а подвешенная на крючочках медная посуда всегда сверкала тщательной надраенностью.

Прямо сейчас полутёмное помещение наполнял самый уютный запах на свете: аромат свежеиспечённых пирожков. Помню, как в детстве мы с мамой стряпали здесь. Теперь по кухне хлопочет другая женщина.

— Доброе утро, Гвида, — поздоровалась я с кухаркой, как раз вынимавшей хлебной лопатой очередную партию румяных пирожочков из печки.