Карина Демина - Механическое сердце. Искры гаснущих жил Страница 5

Кейрен наклонился и поднял с земли мятую бумажку. Из необъятного кармана появился белоснежный платок с монограммой.

– Так вот, мои подопечные, как правило, очень нервно реагируют на угрозу их жизни. После третьего-четвертого письма начинают требовать охрану… или сами ее нанимают.

Положив находку на платок, Кейрен поворачивал ладонь влево и вправо, разглядывая этот клок бумаги с преувеличенным вниманием.

– Вы же получили сотню писем…

– Думаю, что и полторы. – Первые Брокк отправлял в камин. И отправлял бы дальше, если бы угрожали только ему.

– Полторы, – задумчиво повторил Кейрен и поднес бумажку к носу. Он втягивал воздух медленно, и точеные ноздри раздувались. – Полторы сотни и одна бомба, которая чудом не взорвалась. А вы мало того что не требуете охраны, так еще и лезете ее снимать.

Завуалированный упрек цели не достиг: Брокк не испытывал угрызений совести.

– Она ведь и взорваться могла…

– Могла, – согласился Брокк.

Кейрен бережно завернул клок бумаги в платок, а сверток отправил в карман.

– Это крайне неразумно с вашей стороны. Следовало дождаться приезда специалиста.

– Думаете, ваш специалист разбирается в бомбах лучше меня?

Кейрен покачал головой.

– Думаю, – мягко заметил он, – что смерть специалиста куда менее огорчила бы его величество, нежели ваша. Кстати, вы не находите, что погода сегодня на редкость отвратительная?

Словно желая подыграть Кейрену – намек был более чем прозрачен, – начался дождь. Холодные капли осели на волосах следователя, на серой ткани плаща, коснулись рук, которые тотчас побелели, и Кейрен чихнул.

– В таком случае, предлагаю пройти в дом. – Брокк менее всего был настроен на продолжение беседы. Кейрен вновь заговорит об охране или переезде, о недопустимой беспечности Брокка, которому следовало бы и дальше оставаться в загородном поместье, а он, неразумный, вернулся.

И ладно бы повод был действительно серьезный.

Гостиная выглядела неожиданно мрачной, осенней. Затянутые дождем окна были серы. Кофейного цвета обои потемнели, и тусклыми жилами проступали на них золотые нити.

Заняв место у камина, Кейрен признался:

– С детства ненавижу холод. Сосуды слабые. Все братья надо мной смеялись, что я как девица, чуть подмерзну и вот… – Он протянул неестественно белые руки к огню. Выходит, не притворялся, и вправду мерз. Даже ногти приобрели неприятный синеватый оттенок.

– Чай? Кофе? Коньяк?

Роль гостеприимного хозяина давалась Брокку нелегко. От гостей он отвык, а те редкие посетители, которым случалось переступать порог его дома, мирились с некоторой мрачностью характера.

– Чай, пожалуйста. – Кейрен снял-таки плащ, который аккуратно повесил на спинку кресла. – И от коньяка не откажусь. Я ведь военным стать хотел. У нас в семье принято так. Не взяли. Хотя, конечно, правильно… боец из меня никудышный. И даже отец это понимал. Но когда я в полицию пошел, он расстроился. Месяц со мной не разговаривал.

– Полицию не любит?

– Недолюбливает, но… там другое. За меня волновался. Нехорошо заставлять близких волноваться, но иногда… выходит так, как выходит.

И к чему эта задушевная беседа? Брокк открыл бар, достал бокалы, коньяк – бутылка успела покрыться пылью, дожидаясь своего часа, – и поинтересовался:

– Что вам от меня нужно?

– Помимо чая и коньяка? – Кейрен принял бокал и, поставив на ладонь, поднес к огню. – Не волнуйтесь, я не собираюсь вас уговаривать. Надоело, знаете ли… – Зажмурившись, он вдохнул коньячный аромат. – Но вы правы. Интерес у меня имеется. Что вы думаете о бомбе?

– Если полагаете, что я знаю, кто ее сделал, и молчу, то вы ошибаетесь.

– Я полагаю, – взгляд Кейрена был по-прежнему безмятежен, – что сегодня снаряд оказался под вашим экипажем. А завтра? Как знать… Мастер, что будет, если завтра бомба окажется не под днищем вашего экипажа, но, скажем, под сценой Королевского театра?

Брокк замер.

– Или в Академии… в парке… во дворце… просто на пути его величества.

Проклятие!

– Вижу, теперь вы осознали всю… скажем так, неоднозначность ситуации.

– Пока угрожали только мне.

И, вероятно, в том была своя ирония: творение убивает создателя.

– Пока, – согласился Кейрен, пробуя коньяк. – Чудесно… воистину благородный напиток. И согревает, что для меня, поверьте, актуально.

– Механизм прост. Заряд, запал и замедлитель. Запал разрушает стеклянную оболочку с зарядом, выпуская живое пламя. При соприкосновении с воздухом начинается непроизвольная реакция первичного выброса.

Брокк смотрел на следователя сквозь коньячную призму. И мысль напиться уже не казалась такой нелепой.

– Истинное пламя использует в пищу все, до чего дотянется, но, не имея плотного контакта с жилой, погибает.

И Брокк помнит эхо боли, доносившееся с полигона.

– Вот только до своей гибели уничтожает все на футы вокруг, – завершил Кейрен. – Райгрэ Брокк, я понимаю ваше… двойственное отношение к подобным устройствам, но мне нужно знать, насколько реально вне стен лаборатории… или вашего корпуса создать такую вот бомбу.

– Технически само устройство элементарно. Основная проблема в заряде. Запереть истинное пламя не каждый способен. Дело не в физических возможностях, но в умении создать уравновешенный силовой контур. Что до остального, то и человек, более-менее знакомый с принципами механики, управится.

Кейрен слушал, разглядывая собственные руки: кожа хоть и была белой, но утратила прежнюю мертвенную бледность, и ногти приобрели нормальный цвет.

– Возможно, возникнет затруднение с некоторыми реактивами, но… сами понимаете, сейчас довольно просто достать многие запрещенные вещи. Или вовсе сменить замедлитель с химического… – Брокк все же присел и окинул комнату взглядом, который остановился на часах. – Скажем, на механический. Он будет точнее.

Дождь прекратился, и в окнах посветлело. Зябкое осеннее солнце выглянуло, но не пройдет и часа, как прорехи в тучах затянутся и с небес вновь хлынет вода.

– Значит, искать надо среди своих…

Похоже, эта мысль была Кейрену не по нраву.

– Боюсь, что так. – Брокк коснулся стекла, которое было влажным и изнутри. – Человек не сможет воспользоваться силой жилы.

Пауза длилась несколько секунд. Кейрен смотрел на огонь, коньяк и собственные руки.

– Если я правильно понял, то связать пламя не так просто, верно? И как много найдется тех, кто способен на подобное?

Не много. И каждый оставляет свой отпечаток силы, вот только истинное пламя, пусть и запертое в стекле, искажает след. Будь колба пустой, Брокк сказал бы, чьи руки создали ловушку.

Будь колба пустой…

– Мне надо подумать, – ответил Брокк, глядя в глаза Кейрену.

И тот, коснувшись пальцем черной запонки, сказал:

– Думайте, мастер. Но… вы понимаете, что времени на раздумье осталось немного. И еще, я просил бы вас не задерживаться в городе.

Брокк и не собирался.

Сейчас, глядя на изможденную болезнью женщину, он составлял список имен. За каждым стоял если не друг – друзей у Брокка давно не осталось, – то единомышленник. И сам этот список казался почти предательством.

Но было истинное пламя, и тот, кто заключил его в стекло, готовился к войне.

Брокк потер виски: он устал воевать.

Глава 3

От воды тянуло тиной.

На городских окраинах река, выбравшись из обложенного плитами русла, разливалась. Она была черна и медлительна, ленива в своем течении, которое выносило к берегам мелкий сор. Летом, на жаре, река мелела, обнажая каменистый берег. Но сейчас, напоенная осенними дождями, она разбухла и добралась до линии домов. Первые из них, поставленные на сваях, были стары, и каждый год ходили слухи, что вот-вот эти дома снесут, но время шло, а предсказания не сбывались.

Дома разваливались.

Деревянные стены их давным-давно почернели, покрылись слоем липкой плесени. Внутри царила сырость, которую не в состоянии было отпугнуть робкое пламя очагов. Да и то, хозяева вряд ли могли себе позволить подобную роскошь: здесь если и топили, то редко и скупо.

И человек в черных перчатках мерз.

Он расхаживал по единственной комнате, изредка останавливаясь возле окна, затянутого мутными толстыми стеклами. Меж ними и решеткой, в которую стекла были вставлены, зияли щели. Их конопатили мхом, замазывали глиной, но та шла трещинами, и из щелей тянуло сквозняком.

– Успокойся уже, – бросила высокая статная девица, одетая по-мужски. Кожаные штаны сидели на ней плотно, обтягивая крепкий зад и мускулистые бедра, а вот вязаный свитер был широк и коротковат. Из-под него выглядывали полы клетчатой рубахи, плотной, но поблекшей от многих стирок.

Черты ее лица были лишены всякого изящества: подбородок чересчур тяжел, а глаза – непривычно раскосы. И девица подводила их черным углем, но эта единственная, допущенная ею женская слабость лишь сильнее подчеркивала некоторую диковатость ее облика. Рыжеватые волосы она обрезала коротко, неровными прядями и повязывала поверх них косынку.