Карина Демина - Леди и война. Пепел моего сердца Страница 60

Ледяные у него пальцы. Так и отморозить недолго.

– И я боюсь, что… ты причинишь ему боль. Иза, я благодарен тебе за все, что ты сделала для меня… для нас. Прости, если обидел.

Я изменилась? Наверное. Два года прошло. От зимы до зимы. И еще раз. Это много. Я так старалась стать другой. И выходит, что у меня получилось. Надо ли радоваться?

– Ты… тебе как будто все равно, что происходит вокруг.

– Мне не все равно.

Меня учили притворяться. Леди не должна показывать истинных чувств.

– Ты можешь ему помочь, но… ты не думала, что можешь его и добить? Легче, чем кто бы то ни было. А от тебя нынешней я не знаю, чего ждать.

И я не знаю.

Странно это – переставать верить себе же. Пытаться понять, что из нынешнего – твое, а что – непрошенный подарок Ллойда. Он ведь пытается, как лучше.

А я? Что мне ответить? Урфин ждет. Напряженный. Готовый защищать себя или Кайя.

– Подзатыльника. – Я вдруг поняла, что могу не прятаться от этого человека. Он видел те, неправильные мои лица, которые леди не демонстрирует людям, и принял именно их, а не маску. – Жди от меня подзатыльника, если и дальше будешь строить из себя оскорбленное благородство. Поверь, я вполне способна забыть на секунду-другую о хороших манерах.

Он рассмеялся, едва не обрушив полог. И сгреб меня в охапку, сжал, так, что кости затрещали.

– А у меня дочка будет. Точнее, у нас, – поправился Урфин. Его острый подбородок упирался в макушку, и от этого было неудобно – шапка съезжала. – Весной. Или летом. Точно не знаю, но обязательно дочка. Тисса мне не верит. Она говорит, что я ничего в детях не понимаю. И наверное, права, потому что я в них действительно ничего не понимаю. Когда у Шарлотты сын родился, мне его подержать дали, представляешь? Он маленький! И сразу красный был. Оказывается, это нормально. Они все такими рождаются. Ну, красными то есть.

Знаю. Красными. И до ужаса хрупкими. В первый же миг понимаешь, насколько опасен для них окружающий мир, еще секунду назад тебе самой казавшийся надежным.

– Тисса, она… я хочу думать, что все будет хорошо. Но она же такая маленькая. Она сама совсем ребенок. Мне страшно за нее. Я иногда себя проклинаю. Надо было думать. Выждать год или два. Чтобы чуть постарше…

Наверное, он все же признал меня своей, если рассказывает про этот свой страх.

– А она счастливая такая… просто светится вся. И совсем себя не бережет. Я ей запретил делами заниматься. Ей гулять надо. И отдыхать. Кушать нормально. Творог вот… она отказывалась творог есть!

Ужас какой.

– Почему? Это же полезно. И еще рыба обязательно. Ягоды тоже… клюква вот. Или там черника. Еще голубику привозили. Яблоки. А она совсем меня не слушает. Я Седрика просил, чтобы он присмотрел за моей девочкой. Чтобы одевалась тепло. И не гуляла по морозу…

Он ворчит, ворочается и вздыхает, перечисляя все опасности, которые грозят безответственной беременной женщине, оставшейся без должного надзора. А я… пожалуй, завидую. И сочувствую.

Урфин не здесь быть должен.

Он нужен Тиссе вместе с этими наставлениями, навязчивой заботой и собственными страхами, которые день ото дня будут крепнуть. Урфин лучше меня знает, насколько опасно быть женщиной в этом мире. И он устал воевать с призраками в одиночку.

– Я имя придумал. – Он трогает серебряное кольцо на правой руке. – Шанталь. Есть такой цветок на краю мира…

– Ты скучаешь по ним?

Глупый вопрос. Скучает. Ничуть не меньше, чем я по Настене, сильнее даже, потому что я знаю, что с Настей все хорошо. А ему приходится верить.

– Очень. Но… Иза, мое место здесь. Мне пора делать то, что я должен делать, а не то, что хочется.

По собственной воле. По выбору. А не потому, что уговаривает специалист по тонким воздействиям.

– Мои девочки меня дождутся…

Наступила тишина, и снова эта неловкая пауза, в которой роятся недобрые мысли. Война. И буря. Темнота. В ней легко потерять дорогу домой. Или погибнуть. Но разве об этом стоит говорить?

– Настя похожа на Кайя. Рыжая от макушки до пят. И в веснушках. Упрямая, как не знаю кто…

Ей вчера подарили лошадку. Белого пони размером с крупную собаку. Смирного. Послушного. Замечательного просто. Настя в восторге.

А я… я хочу быть там, с ней и растреклятым пони.

– Все будет хорошо. – Урфин гладит по щеке и, дотянувшись, целует в лоб. – Все обязательно будет хорошо.

Только Кайя не отзывается.

И молчание Ллойда становится все более и более выразительным.

Кайя помнил свое имя.

Имя нельзя забывать, иначе совсем ничего не останется. У него и так немного – кот, медальон и горсть круглых камней, из которых Кайя пытается построить башню. Каждый камень что-то значит, и если сложить их правильно, Кайя поймет, что с ним случилось.

Он заблудился в нигде. И сейчас его нет, но надо вернуться.

Он пытался.

Остаток осени. И зиму.

Приходили люди и чего-то хотели, они говорили-говорили, мешая сосредоточиться. Люди хуже красных волн, из-за которых Кайя жарко. Он пытается погасить жар, потому что тот способен расплавить камни, и тогда Кайя не сумеет вернуть себя.

А люди да, мешают.

…голодные бунты…

…чернь… баррикады… правительство…

Слова-мозаика, на две мозаики Кайя не хватит.

Рыжий кот приходит посидеть, и рядом с ним начинает получаться.

Белый камень. Галька на берегу ручья. Вода ледяная, и зубы начинает ломить, но так даже вкуснее.

Откуда это?

Из памяти. Там же – вороной конь с широкой спиной. Кожаное седло-нашлепка, за которое Кайя хватается обеими руками. Земля далеко, и падать больно. Конь шагает, перекатываются мышцы, и седло покачивается влево и вправо. Надо удержаться и руки разжать.

Равновесие.

Черный камень, но это потому, что в тени. Тени меняют цвета и правила, порой бывают опасны. На самом деле камень бурый, в кровяных подпалинах. Светловолосый мальчишка зажимает нос, запрокидывает голову, но алые дорожки ползут по подбородку, шее, груди.

– …я тебя ненавижу…

Ненависть справедлива. Кайя виноват. Он сделал что-то очень плохое. Отвратительное. Он не помнит что, но чувство стыда разъедает глаза.

Кайя трет их, не понимая, где находится, там или здесь.

В нигде.

Камни сыплются из рук. Пирамида опять распадается. Надо начинать снова.

…дождь. Вода пробирается сквозь полог леса. Вздрагивают листья, влажно хлюпает под ногами. Откуда это? Было? Наверное. Очень хочется есть. И Кайя жует белый горький гриб, от которого начинается изжога. Он ненавидит грибы. И кору. Но ему легче.

Тот, кто бредет сзади, не ел уже два дня.

И промок.

Устал.

Старая ель расправила зеленые лапы. Плотная хвоя задерживает воду, и под елью почти сухо, но все равно холодно, даже если прижаться друг к другу.

– Сдохну, – говорит кто-то очень близкий. Но Кайя забыл имя и лицо тоже. Он мучительно пытается вспомнить, но нарушает равновесие.

Мир кувыркается. Земля твердая. Падать больно. Даже если умеючи, все равно больно. Но лежать нельзя. Встать. Подобрать оружие. Поймать коня, который, ошалев от внезапной свободы, мечется по манежу. В песке глубокие рытвины – следы от копыт.

Успокоить. Забраться в седло.

Взять копье и…

…снова упасть.

– Ты ни на что не годен.

Это правда. Кайя знает. Он подводит всех, пусть и старается стать лучше. Не выходит. Он недостаточно старается. И еще внутри не такой, как должен. Его следует исправить.

Темнота. Чужая воля, которой он сопротивляется, но снова проигрывает. Всегда проигрывает. Падение, на сей раз не на песок – в болото. Оно не снаружи – внутри.

Давят. Давят, заставляя глотать мутную жижу.

Надо смириться. Так будет лучше для всех.

Нигде милосердней. Если Кайя согласится, оно заберет эту память и другую тоже, всю, которая есть. Зачем она Кайя? Память причиняет боль. Так стоит ли цепляться за эти осколки?

Ради чего?

Кого?

…жарко. И кожа чешется. Чесать нельзя, но Кайя не способен справиться с собой. Он скулит. Ерзает. Руки перехватывают.

– Нельзя. Выпей.

Пить дают мало. Кайя хочет еще, но это тоже нельзя. Он не знает, как долго ему жарко. И кровь стала синей. Ее выпускают из рук, и тогда жар отступает. Уже потом, когда он уходит совсем, Кайя меняется. Он начинает слышать людей, не словами – иначе.

Люди внутри страшные. Они лгут. Говорят одно, а на самом деле… рассказывать никому нельзя. Почти никому, потому что Кайя не поверят. А тот, кто поверит, сам в опасности. Кайя должен защищать… только имя забыл.

…все имена. И когда забудет свое, его не станет. Так нельзя.

Разве?

В нигде все иначе. Там хорошо. Сейчас плохо.

Кайя устал. Он больше не хочет, чтобы ему было плохо. Он почти согласен и закрывает глаза, позволяет коту взобраться на грудь. Нигде рядом. На вкус – как черника с сахаром. И молока добавить можно, но лучше, если вприкуску.

Нигде соглашается.

Оно подступает ближе и ближе, шелестит полузабытыми голосами. Протягивает прозрачные руки, забирает камушки памяти, целыми горстями…