Шарлин Харрис - Идеальные каникулы смерти Страница 12

— Нет, — резко говорит он. — Нет.

Когда его родители начали стареть, он хотел омолодить их дряхлые тела.

— Об этом ходит много слухов. О том, как из-за меня люди старились, но не могли умереть. О том, как они превращались в деревья. Но они не были деревьями. Мне лучше не вмешиваться в судьбу этих детей.

«Я хочу умереть. Я хочу состариться, а потом еще больше состариться и стать совсем старым, умереть и превратиться в дерево, в скалу. Я уже был человеком».

Ее трясет. То ли от холода, то ли от отчаяния.

— Когда моя жена состарилась, я вообще ничего не сделал. Вот что я смог для нее сделать. Я не сделал ничего.

— Да. — Она оборачивается к нему. В полутьме, из которой они наблюдают за Талантами, ее глаза кажутся темными, как пророчества. — А что ты умеешь делать?

— Я не понимаю.

— Передвинь свет, — просит она. — Отодвинь свет от окна. Ты можешь это сделать?

Он передвигает свет на один дюйм вправо. Это пустяковый фокус.

— Ты можешь двигать свет. Но ты заставил детей накрывать иглу снегом, потому что не хотел, чтобы его заметил какой-нибудь спутник. Ты вытеснил воду из моих легких, но не разогнал туман над озером. Ты согрел воздух ради меня, но не охладил его ради них. А сейчас мы стоим тут на холоде. Что ты умеешь делать? То есть я хочу сказать: ты когда-нибудь об этом задумывался? В смысле, пытался ли ты систематизировать свои способности?

Она кричит на него.

«Я могу состариться, — думает он. — Я могу быть старым, как любой ожесточившийся старик. Я могу ожесточиться. Но я не могу быть стариком. Я вообще не могу быть человеком».

Подростки смотрят на него через окно. В их глазах светится обожание. Они ожидают от него чудес.

— Кто ты? — спрашивает он. — Какое ты имеешь право требовать от меня хоть чего-то? И ты, и они… вы будете мертвы прежде, чем я закончу свой обед. Ты хочешь, чтобы я что-то для тебя сделал? Ты хочешь, чтобы я тебя полюбил? Мне будет больно, но ни тебе, ни им это не поможет.

— Я вижу, ты даже не догадываешься, на что способен.

Он знает, на что не способен.

— В таком случае я исполнила свое обещание, Зеленый человек, — заявляет она. — Ты мертв. Тебе ни до чего нет дела. Ты скала. Камень. Старик, который ловит рыбу до скончания света.

«Я на это не способен, — думает он. — Такого таланта у меня тоже нет».

— Тогда давай попробуем кое-что еще, — предлагает она.

Она могла бы забронировать билеты на рейс, воспользовавшись своим волшебным телефоном, но не делает этого. Она заставляет его перенести их через Атлантический океан в светящемся зеленом блюдце длиной в сто футов. Она говорит ему, что он может сделать блюдце невидимым для радаров, инфракрасного излучения и световых лучей. Подростки визжат, хихикают, скачут по блюдцу и просят его отключить гравитацию в салоне, что он и делает. Они парят. Он — перепуганный защитник, который боится односельчан и помогает им издалека, сторожевой пес, а не человек. Он — костистые ребра вокруг бьющихся сердец этих детей. Он чувствует себя пассажиром самолета, который летит слишком быстро, поддерживаемый чем-то, что находится вне его контроля.

Они садятся на по-марсиански каменистый берег озера, между соснами и торфяной водой. Лан, Грин и сияющее летающее блюдце, полное хихикающих, парящих японских тинейджеров-оборотней.

— А теперь превратите блюдце в подводную лодку! — просят дети.

Он представляет себе системы рециркуляции и газоочистители. Он перемещает молекулы. Они погружаются в коричневую темноту, как в живую глину.

— А ты можешь… — начинает Лан.

Но он поднимает руку. Он здесь бывал.

Подледный лов. Редкий, волшебный момент, когда вода подо льдом становится прозрачной, когда рыба издалека видит свет фонаря. Когда она подплывает, собираясь в стаи. Когда рыбак может рассмотреть вращающиеся мускулистые темные тела. Когда рыбы с любопытством смотрят на рыбака, а рыбак смотрит на рыб.

«На что ты способен? Кто ты?»

Он поступает так же, как и с грязью на полу хижины, как на озере Маски, в воды которого он забросил свой невод, вылавливая детей. Только на этот раз он действует гораздо осторожнее. Он запускает в воду сети не крепче метафор, вылавливая мельчайшие кусочки затонувшей коры и листьев, собирая их вместе, уклоняясь от рыб, угрей или водяных змей. Он думает о броуновском движении. Зачем им понадобился свет Атома? Вода становится прозрачнее. Вода становится прозрачнее, и водяные черви и маленькие рыбки изумленно извиваются. Окружающая темнота отступает. Мимо с разинутыми ртами пролетают рыбы покрупнее. Мелкие рыбешки пускаются наутек, пытаясь спастись в черной глубине. Вокруг детей светятся зеленые шарики, и рыбы тоже собираются вокруг них, как будто они все вместе находятся подо льдом, привлеченные светом фонарика.

Девочка-котенок приглушенно взвизгивает.

Из черноты, из глубины поднимается Она. Она бросается на свет, но Грин представляет себе скользкую поверхность, и ее зубы соскальзывают с окружающего их шара. Она заглатывает рыбу величиной с человека и начинает кружить и извиваться вокруг них. Пытаясь их поймать, Она вытягивает шею и бьет хвостом. Она такая большая, что увидеть ее целиком невозможно. Покрытая шрамами чешуя, огромный, плоский, похожий на мишень глаз, складки зазубренных плавников.

Он с ней играет. Грин — наживка. Грин — сеть, леска, крючок. Она пытается схватить зеленый светящийся шар.

Ее зубы в дюйме от них. Шар выскальзывает и отскакивает в сторону. Она оборачивает вокруг шара длинную шею и хвост. Он уворачивается и скользит прочь.

И вдруг все это превращается в танец. Он знает, чего она хочет. Он превращает шар, в котором они парят, в ее зеркальное отражение, в светящегося зеленоватым светом монстра. Она пятится. Зеленое чудовище повторяет ее движения. На мгновение оба замирают друг напротив друга в прозрачной, как стекло, воде. Монстр цвета черного дерева и монстр цвета изумрудов. Она неподвижна, неподвижна, неподвижна. Она вытягивает длинную шею, принюхивается, открывает рот, чтобы попробовать воду на вкус, склоняет голову, чтобы лучше рассмотреть его своим неимоверным глазом. «Ты такой же, как я, — говорит ее вытянутая шея. Ее язык облизывает губы, и сердце Грина гулко стучит у него в ушах. — Ты такой же, как я?»

Но вот она откидывает голову назад и, издав крик одиночества, исчезает в глубине.

Когда они снова оказываются на суше, дети молчат. Они стоят на каменистом берегу. В этот момент каждый из них абсолютно одинок. Затем паренек обходит девчонок, по очереди касаясь их плеч, привлекая их в общее защитное объятие. Они тянутся к мужчинам, к Лан. Она тянется к нему. Грин стоит вместе с ними. Он обнимает их, а они обнимают его.

Сегодня вечером он сделал много нового. Но это молчаливое одинокое объятие кажется ему самым трудным. Это то, что он запомнит. И еще он запомнит язык Несси, которым она пробовала на вкус зеленого монстра, созданного из энергии и ила, в надежде, что нашла кого-то такого же, как она сама.

Он снова окружает всех невидимым силовым полем, создавая своего рода НЛО, и отвозит в Японию. Всю дорогу подростки молчат. Сверху Япония кажется зеленым морем с розовыми бурунами. В Японии весна. На большом железнодорожном вокзале Токио дети и их сопровождающие жмут руки Грину и Лан. Потом японские Таланты уходят, становятся на эскалатор и начинают спускаться. Вокзал — это огромный торговый центр с открытой серединой. Грин и Лан еще видят свою группу, которая уже находится двумя уровнями ниже. Сбившись в кучку, подростки стоят перед магазином видеоигр.

— Наверное, детям казалось, что им станет легче, если они увидят что-нибудь героическое, — говорит Грин. — Наверное, им казалось, что они смогут что-то понять.

— Они видели монстров, — говорит Лан.

Он кивает.

— Мы отправились на рыбалку, — начинает рассказывать он. — Всей четверкой. Мы так гордились тем, что мы Таланты. Это была эра Талантов. Мы думали, что ухватили Бога за бороду. Мы были королями. Мы были похожи друг на друга. Но Атом заболел. Оборотень в конце концов взорвался, да иначе и быть не могло. Я украл свою жену у Игуаны и притворился человеком. Мы отправились на рыбалку, а поймали одиночество. Я не могу помочь этим детям, Лан. Барсуки и кошки живут всего несколько лет. Когда-нибудь на свете останется только один из них. И он увидит нечто, что напомнит ему его самого или его друзей. Но запах будет не тот. И вкус будет не тот. И он поймет, что во всем мире он совсем один. Других таких, как он, нет. Быть единственным в своем роде — это и означает быть чудовищем.

— Я куплю тебе подарок, — говорит Лан.

Она заставляет его ожидать возле магазина, битком набитого самыми разнообразными статуэтками — от Будды до Девы Марии. Здесь, на планете Токио, Будду можно купить на вокзале. Она подходит к нему с маленькой коробочкой в руках. Неподалеку от них находится что-то, похожее на закусочную. Во всяком случае, там стоят столики. Они выбирают стол, крышка которого украшена розовыми пластмассовыми цветами.