Экземпляр (СИ) - Купор Юлия Страница 13

Женька держал сигарету на манер Саши Белого — большим и указательным пальцем — и выглядел очень серьезным.

— То есть ты принял мое приглашение потому, что действительно рад меня видеть?

— Я принял твое приглашение потому, что мне чертовски скучно. Пошли уже внутрь, а!

Суши-бар был пуст, поэтому удалось занять самый удобный столик: в уютном уголке, под лампой, с мягким диванчиком, а не жесткими стульями — в общем, столик, который в прайм-тайм занимают первым. Костя вспомнил еще одну нелепость, связанную с этой «Аризоной», а именно рекламную кампанию, когда все стены города украсили обольстительными плакатами с рекламным слоганом «Лучшая „Калифорния“ — в „Аризоне“!», и Костю буквально-таки воротило от когнитивного диссонанса. Здесь царил приветливый полумрак, играл расслабляющий лаундж (Костя терпеть не мог подобную музыку, потому что вечно от нее засыпал), на стене висел огромный телевизор, на котором без звука крутились зарубежные клипы. Официанты в «Аризоне» носили стильные черные фартуки и были вышколенными и услужливыми — или они перед Евгением Николаевичем так стелились, кто знает.

Вскоре на стол лег огромный суши-сет — настоящий ковер из рыбы, риса и водорослей, тут тебе и «Филадельфия», и «Калифорния», и «Канада» (и почему нет роллов «Омск», или там «Рязань», или «Петропавловск-Камчатский» с крабом, одна сплошная иностранщина), и роллы темпура. Костя в первый момент подумал, что они в жизни это не съедят, но потом, видя, с какой сноровкой Женька орудует палочками, подумал, что, скорее всего, съедят. Тот самый Женька, которого лично сам Костя учил пользоваться вилкой. Еще официант принес два бокала, в которых плескалась жидкость болотного цвета — заграничное пиво. Бокалы были похожи по форме на маленькие графинчики.

— Я хочу выпить за дружбу, — сказал Женька, ловко подхватывая высокий бокал. — Дружбу, которой у нас с тобой никогда не было.

— Ты опять?

— Слушай. Я крайне благодарен тебе и твоим родителям за тот день, когда вы меня отмыли, обогрели и накормили супом. Серьезно, тот день в какой-то мере изменил мою жизнь, и я его помню, будто это было вчера. Боже, я так испугался — серьезно, если бы вернулись эти дегенераты из вспомогательной школы, вооруженные арматурой, я бы испугался меньше. Я так боялся опозориться перед твоими родителями, что чуть ли не в прямом смысле язык проглотил. Это было сущим кошмаром! А когда ты привел меня в ванную и заставил мыться. Черт, а у вас еще этот кран хитромудрый был… То есть я воду-то включил, а как дальше его вертеть, так и не понял. И стоял под холодной водой как цуцик, аж пипирка скукожилась. И главное, я встал, намылился — как потом понял, хозяйственным мылом, — а сверху на бошку льет студеная водица. Я хотел кого-нибудь позвать, но постеснялся. Ох и воды я вам на кафель налил, аж до сих пор стыдно.

— Да. Мама потом замучилась вытирать. А всего-то надо было занавеску подоткнуть.

— Да, это я потом только понял. Суть-то не в этом. Суть-то в том была, что я вбил себе в голову, что ты непременно будешь со мной дружить. По-настоящему. Есть, знаешь ли, у меня такая странная особенность — я привязываюсь к людям. Как щенок. Я боготворил твоих родителей! И к вам всем привязался. Серьезно, я так хотел, чтобы мы стали друзьями.

— Но мы не могли этого позволить! Серьезно. Мы бы третью мировую затеяли, вот ей-богу! Регионального масштаба.

— Да не затеяли бы! — Женька экспансивно взмахнул рукой со стаканом. — А вдруг наоборот? Вдруг мы что-то бы изменили? Скажи лучше, что тебе было западло общаться с нищебродом.

— Это бы угрожало твоей безопасности.

— Моей? Да меня и так пиздили каждую неделю. Скажи уж — твоей! — Женька, очевидно, чтобы остыть, залпом выпил полстакана пива. — Я же ведь пытался наладить с тобой общение. Подходил к тебе, здоровался. А ты морщил надменное хлебало и делал вид, будто со мной не знаком. А я просто хотел… блин, как в том фильме, знаешь… Ну, где два умирающих мужика угоняют машину, грабят банк и едут к морю. Только чур я Тиль Швайгер.

— Он в конце умер вообще-то!

— Да не важно, — Женькин взгляд затуманился. — Я, может, тоже не видел моря.

— Жень, давай лучше бухать и есть роллы, — произнес обескураженный и сбитый с толку Костя. — А? Помнишь, как раньше говорили: иногда лучше жевать, чем говорить.

Женька энергично закивал.

— Ну, за одиннадцатый «Б»! — предложил Женька и торжественно поднял бокал.

— О да! — с радостью подхватил Костя. — Худший класс за всю историю школы, по версии Изольды Павловны Либерман!

— Ах да, — спохватился Женька, поставил стакан, и глаза его, спрятанные за лучистыми стеклами очков, коварно заблестели. — Кстати, о фрау Либерман. Знаешь, где она сейчас живет?

Костя встрепенулся. Не то чтобы это волновало, но все же…

— Надеюсь, в аду? — спросил он, роняя в миску с соусом упругий рисовый колобочек.

Колобочек мгновенно сделался коричневым и потерял форму.

— Нет, что ты, — Женька всплеснул руками, — она в Берлине живет. Мы с ней иногда по скайпу разговариваем.

— Вот черт! Повезло же старой перечнице! Ну, в смысле, красота, Берлин, Курфюрстендамм, вот это вот все, Берлинер Мауэр.

— И кстати, — Женька заметно стушевался, — она знала, что мы с тобой общаемся. И очень меня ругала за это. Пока я не рассказал, что твоя семья мне здорово помогла.

— Ну нет! Ты одним мигом разрушил легенду, которую я создавал годами. Либерман должна была думать, что я ужас, летящий на крыльях ночи!

— Поверь мне, она так и думала, — Женька замолчал, вытер лицо салфеткой и после непродолжительной паузы спросил: — А как же Диана Белогорская, краса всей школы? Не в курсе, что с ней? Вроде бы она в Москве училась?

Тут Костя понял, что настал час его триумфа. Фанфары, перезвон хрустальных бокалов, триумф, пам-пам!

— Белогорская? — переспросил он, подняв бокал с зеленым пивом для торжественности. — Какая такая Белогорская? Может, все-таки Григорьева? А?

Женька удивился так удивился. Даже очки свои дорогие снял, обнажив круглые, как у совенка, голубые глаза. На краткий миг он снова стал похож на прежнего Женьку-оборванца. На краткий миг — секунда прошла, и морок рассеялся.

— Ты серьезно? — спросил он. — Ты серьезно сейчас говоришь? — он схватил со стола стакан и залпом вылил в себя остатки пива, словно пытаясь запить оглушительную новость, как таблетку. — Я даже и не знаю, как на это реагировать, — облизав губы, произнес Женька.

Костя внутренне ликовал. В течение нескольких лет после свадьбы (Женька за это время успел в армию загреметь, потом вернуться, потом его след вообще потерялся) Костя и Диана скрывали свой брак, точнее, не очень его афишировали, и, как выяснилось, не зря.

— Да никак не реагируй. Была Белогорская, стала Григорьева.

— Она что, вышла замуж за твоего отца? — спросил Женька все с тем же недоуменным выражением лица. — А как же твоя мама?

Ах, вот почему он так удивлен! В один момент фанфары в Костиной голове смолкли — там воцарилась гнетущая обескураженная тишина. Сию же секунду захотелось запустить в Женьку пустым стаканом.

— Ты дурак? — вскипел Костя. — Вот скажи мне, ты дурак? Диана вышла замуж за меня! Слышишь ты? За меня!

Смех смехом, но что-то неприятно кольнуло в самое сердце. Батя частенько приходил в школу, и да, ходили слухи, что девчонки на него засматривались. А как тут не засмотреться — высокий, импозантный, дорого одетый, похожий одновременно и на офицера, и на актера. Тут Женька растерялся настолько, что на него стало смешно смотреть. Он достал из подставки фирменную красную салфетку и машинально вытер губы.

17

Костя вернулся домой уже вечером, слегка пьяный и до отрыжки объевшийся роллами. Он зашел в подъезд, напевая под нос какую-то незамысловатую песенку, и настроение у него было прекрасное, и дело было даже не в Женьке, и не в роллах вовсе, и не в зеленом пиве, которого Костя и выпил-то не так много. Дело было в том, что хоть на краткий миг удалось сменить обстановку. Впрочем, его хорошее настроение испарилось мигом, когда он увидел Диану, сидящую на ступеньках между третьим и четвертым этажами.