Николя Д’Этьен Д’Орв - Тайна Jardin des Plantes Страница 15

Потому что на самом деле они у меня есть — «пленки», как вы их называли. Только это не пленки, а цифровые видеозаписи. Аж за несколько месяцев! Целая цифровая видеотека! Шестьдесят жестких дисков «Iomega» на тысячу гигабайтов каждый, забитые под завязку видеокадрами! Подробные летописи человеческих жизней, секунда за секундой.

Было бы глупо при наличии такого оборудования ничего не записывать.

Ибо я, дорогие господа полицейские, тоже не сижу сложа руки. Изо дня в день я проделываю кропотливую работу энтомолога. Она может показаться монотонной и скучной — но лет через десять — пятнадцать вы увидите окончательный результат монтажа!

Ладно. Не стоит слишком нервничать. Ничего страшного. Они ни о чем не догадались.

Впрочем, у меня сегодня тоже плохо с догадками. Точнее, их вообще нет.

Я только что просмотрела видеозаписи.

Я увидела, что произошло в детской. Если только это не была галлюцинация…

И если говорить начистоту — никогда раньше у меня не было такого странного ощущения! Как будто что-то незаметно проникает в плоть и кровь и внутри все застывает… Как будто холодная змея поднимается откуда-то из глубин тела к самому мозгу…

Взгляд ребенка…

Его крик…

И этот силуэт в сумраке…

Особенно этот силуэт!..

Кажется, до этого дня мне еще никогда не было так страшно…

Глава 10

— За тебя, голова баранья!

У Любена были довольно варварские представления об алкогольных коктейлях и, в частности, о пропорциях: к половине стакана воды он добавлял столько же анисового ликера. Это была уже третья порция.

Когда Сильвен наконец выбрался из колодца, старик облачил его в потертый лиловый халат и угостил своим «коктейлем». Сейчас молодой мужчина снова сидел на диване, чувствуя, как сознание понемногу затуманивается. Он уже не думал о том, насколько необычна данная ситуация: древняя хижина в центре города, спуск в подземный колодец, средневековая обстановка, свободная от нынешних условностей, — все это казалось ему совершенно нормальным. Сейчас для сорбоннского профессора, уважаемого всеми своими коллегами, в том числе и старшими, не было более близкого человека, чем этот раскрасневшийся от спиртного тощий старик, который в очередной раз отхлебнул из стакана и, фыркнув, сказал:

— На самом деле, ничто не сравнится с парижскими катакомбами!

При этих словах Сильвен насторожился. В ученике немедленно проснулся ученый.

— Ты хочешь сказать карьерами? Тебе же никогда не нравилось слово «катакомбы»…

Любен удовлетворенно взглянул на гостя. Старик всегда отказывался от любых должностей, какие бы ему ни предлагали, — он желал сохранить за собой лишь пост старшего смотрителя зоопарка. Его огромные познания в истории Парижа были всего лишь личной страстью, причудой. Он ни разу в жизни не прочел ни одной лекции на эту тему где бы то ни было. Но сегодня вечером, побитый на своем же поле, он, видимо, почувствовал, что обязан исправить ошибку.

— Ты совершенно прав, — признал он, смешивая себе четвертую порцию «коктейля». — Под Парижем прорыто множество карьеров общей протяженностью около трехсот километров.

«Да, Любен, — мысленно согласился молодой профессор, почти растроганный этой переменой ролей. — Это ты мне рассказал: гипсовые карьеры на правом берегу, известняковые — на левом. Карьеры, вырытые еще во времена римской оккупации для строительства тех загадочных сооружений, обломки которых — и призраки — встречаются до сих пор…»

Дальше он уже не слушал. Словно сквозь пелену — алкоголь туманил голову — он видел перед собой древний Париж: римский форум на месте современного Пантеона, некрополя великих людей Франции; императорский театр, место которого сейчас занимает знаменитая библиотека имени Жозефа Жибера на бульваре Сен-Мишель; арены для гладиаторских боев, недалеко от своего нынешнего жилища; термы — древнеримские общественные бани, на месте которых сейчас какой-нибудь «Макдоналдс»… Одним словом, нынешний Латинский квартал не случайно получил свое название.

Париж: огромный многослойный пирог, где каждый слой — целая эпоха, целое завоевание, целый исчезнувший мир…

— Катакомбы возникли относительно недавно, — продолжал тем временем Любен, сидя на своей разобранной кровати и уже не обращая внимания, слушает его Сильвен или нет. — Несколько километров подземных карьеров на рубеже восемнадцатого и девятнадцатого веков были преобразованы в оссуарии, чтобы малость разгрузить парижские кладбища… О, это было апокалипсическое зрелище!..

«Да, в самом деле, картина была впечатляющая», — думал Сильвен, который знал эти рассказы наизусть. Целых тридцать лет, от Людовика Шестнадцатого до Наполеона, каждый день с наступлением темноты эксгумированные трупы — свежие или давно истлевшие — грузились на повозки, затянутые черными полотнищами, и в сопровождении священников, поющих погребальные псалмы, перевозились с кладбищ в подземные хранилища останков — оссуарии. Там, в этих мрачных каменных лабиринтах, скелеты постепенно рассыпались, образуя жуткие пирамиды из черепов и берцовых костей, которые стали главной достопримечательностью парижских катакомб — это слово благодаря им и появилось. Вплоть до недавних терактов толпы туристов устремлялись к подземному спуску на площади Данфер-Рошро, чтобы попасть в «королевство мертвых»…

— Шесть миллионов трупов! — продолжал Любен. — Тридцать поколений парижан, сваленных вповалку! И среди них Лафонтен, Рабле, Робеспьер, Шарль Перро, Фуке, Кольбер, Рамо…

Любен медленно вращал перед глазами свой стакан в свете масляной лампы, словно это был бриллиант.

— Может быть, как раз из-за этого у моей «настойки на костях» такой неподражаемый вкус. Концентрированный интеллект. Гений в розлив…

Юмор старика становился черным. Сильвен подумал, что надо бы идти домой — завтра лекция.

— Сегодня в твою настойку, должно быть, попал прах висельника, — сказал он, усмехнувшись. — И кажется, мы уже много выпили…

Любен в самом деле утратил свою обычную веселость.

— Сильвен, тебе уже тридцать три года, мамочка не будет тебя ругать. Да и чья бы корова мычала… Наша патронесса и сама не дура выпить!

Сильвен вздохнул. Старик был неисправим. К тому же Сильвен собирался уходить вовсе не из-за того, что боялся получить от матери выговор, — он просто устал. Да и намеки на «алкоголизм» Жервезы были ему неприятны.

— Не мешай все в одну кучу, — сказал он. — У меня завтра лекция. — И после некоторого колебания уже серьезным тоном прибавил: — И потом, нет особого повода напиваться — обезьяны сбежали из зоопарка и сейчас, может быть, разоряют мечеть…

— И что ты собираешься делать? — с иронией спросил Любен, раздраженно хмурясь. — Пойти против мамочкиного запрета и сообщить в полицию?

— Ты ведь прекрасно знаешь, что вправить ей мозги ни одному из нас не под силу, — через некоторое время добавил он презрительным и одновременно жалким тоном.

Утратив все свое прежнее добродушие, он встал и направился к Сильвену с таким видом, словно им предстояло сражаться на дуэли. Выпив восемь стаканов своего «коктейля», старик пришел в мрачное расположение духа. Еще одно зрелище, которого Сильвен не любил. И впрямь пора уходить!

— Твоя мать собирается геройствовать в одиночку? — спросил он. — Вот и пусть одна выбирается из болота! Она привыкла считать, что все остальные ни на что не годны! А когда в Ботаническом саду и впрямь будет теракт, когда эти проклятые террористы и в самом деле взорвут Галерею эволюции, вот тогда она запаникует! Тогда пусть проклинает книгу Маркомира сколько влезет — будет уже поздно!..

Любен замолчал. Вид у него был смущенный, как у человека, который сболтнул лишнее. Но если лицо старика было красным от вина и смущения, то взгляд оставался прежним — яростным и решительным. Сейчас Любен пристально смотрел на мутное окно, сквозь которое едва просачивался лунный свет. Однако Сильвен чувствовал, что к гневу старика примешивается и кое-что другое. Беспокойство. Как будто исчезновение белых обезьян и странное поведение Жервезы его не столько удивили, сколько встревожили.

— Ты, кажется, боишься, — все же рискнул произнести Сильвен.

Несмотря на всю свою интуицию, он не мог заранее угадать, как Любен отреагирует.

— Ну и что? — сказал смотритель зоопарка, на этот раз без всякого возмущения. — Страх — проявление инстинкта самосохранения, так ведь? Ты не меньше меня знаешь о животных.

После этого, уже с немалым трудом, он смешал себе новую порцию «коктейля».

«Да, но ты-то не животное… совсем наоборот!» — подумал все более заинтригованный Сильвен, а вслух сказал: