Погружение - Евгений Анатольевич Аверин Страница 19

что имеем. То, что дается нам по праву рождения. Небо, деревья, трава, воздух. Даже в городе мы видим это и устанавливаем незримую связь. А в тюрьме нет этой связи. Запаса хватает ненадолго, а потом такая тоска подкатывает, что хоть вой. Я не вою. Я гоняю. Так такое состояние обозвала. Хорошо, что в камере одна. Можно ходить взад вперед. Семь шагов по диагонали до тормозов, разворот, семь шагов назад. Тормоза, это двери. И так час за часом, пока не успокоюсь на время. Я не сделала ничего, достойного тюрьмы. Не хочу здесь сидеть. Но меня не выпустят. И никак не повлиять на это. Дядя Вася рассказывал, что многие ломаются от содержания в СИЗО и дают показания, лишь бы в лагерь поехать. По слухам, у чекистов метод такой — сажают в СИЗО человека и ничего не объясняют, через полгода он уже готовый на все.

Изощренный ум поделил наказания так: колония-поселение или «химия», там просто живут и работают без особого конвоя. Считается самым легким. Потом лагерь общего режима. Там вышки, заборы с колючкой, обыски, собаки, казармы, работа. Еще строже лагерь строгого режима, меньше свиданий, посылок, но мне строже общего режима не светит, потому что я женщина. Далее особый режим. Для самых опасных. И еще строже — тюрьма. Каменный мешок и небо за решеткой только на прогулках. Так вот в СИЗО — режим тюрьмы. Прогулки один час. Меня выводят в маленькую камеру с зарешеченным потолком. Там можно дышать. Но бегать нельзя. Три на два метра. Даже не походишь. Поэтому я хожу в камере. И занимаюсь тоже.

Сегодня баня. Отвели в душ. Заодно и постиралась. В камере развесила на спинках кроватей. Веревки нельзя. Потому что могут повеситься. Странно, будто по-другому нельзя умереть? В то время, как Иисус давал Нагорную проповедь, воскрешал мертвых и воскрес Сам, Сенека воспитывал Нерона и утверждал что самоубийство, это путь к свободе. Таких путей тут достаточно. Вон, окно со стеклом. Разбить и вскрыться. Пока чего. Не успеют. Или кипятильник разобрать. И в розетку. А провода на себя.

Хату, откуда Гурген докричался, перевели. Теперь тишина. В окно, если встать на стол, виден двор. Иногда проводят строем арестантов. Однажды один чернявый крепыш со сломанными ушами обернулся на имя «Гурген» и ответил товарищу. Так две секунды я видела незримого ранее собеседника. А может, и не его.

А сегодня разозлилась на себя. Что стоят мои потуги какого-то обучения и развития, если они превращаются в пыль при первой же серьезной ситуации?! Собралась. Все отлично. Это просто практическая работа такая. Время ушло на концентрацию больше чем обычно, но получилось. Есть тетрадт и альбомы. Стала делать наброски и вести дневник. Буду использовать то, что есть. Чему Люба учила, замене образов? С них и начнем.

Доблесть коридорных — незаметно подкрасться к двери и неслышимо посмотреть в глазок. Но выдает внимание к цели. Когда человек о чем-то думает или на что-то смотрит, он отдает предмету внимания немного своей энергии. Ее я и чую. Заинтересованность во мне. И сейчас молодой, с нахальной рожей полицая из фильмов про войну крался к тормозам хаты. Есть время на подготовку. Вызываю в уме образ цыганки Розы. Ее ухватки, недоверие, нахрапистость, манера держаться образуют туманную фигуру. Наполняю ее энергией. Этот туман окутывает меня. А меня нет в нем.

Глазок бесшумно открывается. Глаз рыщет по камере. Вот она я, в широких цветастых юбках. Из-под зеленого платка выбились черные кудрявые волосы с сединой. Золотой зуб проблескивает при улыбке. Видывала многих ментов, простаков, дураков и умников. И ты такой же, добыча при хороших обстоятельствах.

Глаз засуетился. Держим энергию. Это сложно. Отвести ему глаза проще. Но это потом. «Эй, ты, что ли тут сидишь? А где девчонка?».

«Перевели» — хрипло смеюсь в ответ.

Глаз исчез. Шаги до конца коридора. Там телефон стоит. Пошел звонить. Разговора не слышу. Сейчас вернется проверять. Не расслабляемся. Вновь озабоченный взгляд на несколько секунд. Убежал. Все. Теперь вбираю энергию в себя. Нечего разбазаривать. Я хрупкая художница, девушка Маша. Но завернусь в одеяло с головой для антуража.

Брякнул глазок. Видят закутанную фигуру. Теперь две секунды, пока открывают дверь. Замок один, второй внизу, штырь с ручкой. Встаю.

«Полицай» в замешательстве, Еще двое озабоченно смотрят несколько секунд. «На выход». Пока стою в коридоре, шарят по камере. Там негде смотреть. Матрас на кровати только мой. Его скинули на пол и ощупали. Никого нет. Приглушенная ругань и оправдания. Особенно злится один, с майорскими погонами. Нюхает воздух от «полицая». Потом ко мне:

— Заходим. Вы одна здесь?

— Одна. Давно пора поднять в общую хату. Или библиотеку пришлите.

Ушли без ответа.

Хе-хе. Силы еще есть. После ужина жду. Крадется. По накатанной дорожке делаю тоже самое. Ушел. Возвращаются двое. Уже другой глаз заглядывает. Потом снова «Полицай». Держусь. «Ну и кто это?» — за дверью дебаты. «А ты мне не верил. Может, дыру проломили?» «Какая дыра? Со всех сторон хаты пустые». За майором не побежали.

— Как фамилия, — кричат через дверь.

— Горбачева Раиса, — скалюсь золотом в глаз, — курить дай.

Дверь гремит. Успеваю пересесть за стол, где пишу письмо.

— Добрый вечер, — на мой тоненький голосок не обращают внимания, — уже проверка? Выходить?

— Где цыганка? — неуверенно спрашивает «Полицай».

— Она улетела, но обещала вернуться, — не удержалась я, — кого вы все ищете? Скажите, вместе найдем, может. Или в общую хату поднимите? Давайте, согласна уже и на цыганок. По крайней мере, точно стучать не будут.

На сегодня хватит. Засыпаю под крики тюрьмы, довольная. У меня получается!

Утром встала до завтрака. Пока тихо, позанималась. «Полицай» смену сдавать будет. Вызвала слепок майора. Дешевый одеколон, стареющая жена-дура и заброшенные дети, отчетность на машинке, водка в заначке, больное ухо, резинка от трусов нарезает пузо. С цыганкой проще. Она как-то колоритней и жизнь у нее интересней. Ничего. Вдохнула энергию в образ. Галстук снят, кителя нет.

Глаз в волчке расширился. Я киваю головой. Потом развожу руками.

«Все из-за вас, уроды. Проспали побег» — охватываю руками голову.

«Полицай» никого не привел. И сам больше не пришел, решил скрыть. Ладно. Ему хватит. Буду отдыхать.

Днем неожиданно в решку заглядывает сморщенное лицо: «Библиотека».

— Здравствуйте, наконец-то.

— Я в карантин не хожу. Но выбирайте, — она выкладывает стопку рваных книг.

Взяла Даля «Избранное» и Льва Толстого «Воскресение».

А на следующий день решила потренировать отвод глаз — маскировку своего образа.

Перед проверкой села за стол. Воздух загустел.