Погружение - Евгений Анатольевич Аверин Страница 22

Теперь меня учат, как устроится на шконке. Она объясняет, что это один из элементов пыток в содержании. Я и сама поняла, поначалу уснуть невозможно. Под спиной одна жердочка, в ячейки весь матрас провалился. Надо подложить под него, что можно. Делюга подойдет, можно ячейки перевязать полотенцами, жгутом, сплетенным из пакета. Альбомы жалко, делюга у меня худая — только постановление и пара протоколов. Подкладываем все вещи, какие есть. Получается намного лучше.

Сегодня грустный день. Сначала было все хорошо. Маме дали свидание. Меня вывели в здание, где проходная. Через полчаса мы смотрели друг на друга через оргстекло под надзором уставшей тетки в зеленой рубашке с погонами прапорщика. Говорить можно через телефонную трубку. Мама рассказала, как у них дела. Живот уже сильно заметен. Осенью в декрет. Михаил Владимирович не дает ничего делать, бережет. Заходил Дмитрий Семенович, но велел молчать про разговор. Можно только сказать, что надежда есть. И все ее ждут. А под конец мама сообщила, что умерла баба Лида. От инсульта. Уже похоронили. Потом мама говорит что-то про следователя, но я уже не слушаю.

В камере поплакала. Поля меня держит за плечи и гладит по спине.

Надо отвлечься. Вечером рисую Гургена по памяти. Здесь все люди — братья. И сестры. У всех горе. Это очищает. Матом тут ругаются только сотрудники, причем, изощренно. Арестанты за словами следят.

Рисунок получился. В уходящей толпе он обернулся и машет рукой.

— Здорово! — заглядывает Полина, — это здесь познакомилась?

— Да какое знакомство? Через тормоза перекрикивались. Он предупредил о наседке. Видела один раз мельком.

— А ты ему еще себя нарисуй. Он же тебя совсем не видел. Поверь, ему понравится. Если еще на этап не уехал.

Идея подходящая. Над умывальником к стене приклеено зеркало. Стою и рисую.

Получилось романтично. Распущенные волосы, полуулыбка, а сзади обозначила решетку окна. И подписала сзади: «Гурген, это тебе на память, чтоб во всем сопутствовала удача. Я тебя видела мельком, когда на слежку вас вели. А ты меня никогда не видел. Посмотри».

Листы небольшого формата. Поля свернула их трубкой поперек, обернула газетой и заклеила расплавленным пакетом. В носок должно влезть. Ночью, когда дорогу затянули, посылка моя ушла.

Встала проблема с карандашами. Ножей нет. Просила, не дают.

Полина взяла ложку и опустилась к ножке скамьи, которая приварена к столу и привинчена к полу. Под нужным углом стала тереть. Быстро и сильно. На ножке оставались чирки. Через десять минут отдала мне ложку:

— Алюминий хорошо не заточишь, и тупится быстро, но на одну заточку карандаша хватит. Как делать, видела. Можно еще поправить на плитке. Вон, у умывальника. Там колотая есть. Берешь и на шершавой стороне точишь.

Я опробовала. В процессе подточила о ножку пару раз. С трудом, но заострила карандаш. Это лучше, чем ничего.

Утром объявили на слежку. Обычно, с вечера предупреждают. Сейчас забыли. Быстро собираюсь. Перед вокзалом мне вручают коробку с сухим пайком. В камере ожидания узнаю, что если паек, значит или этап или ИВС на допрос. Про этап речи нет, так как я не осужденная.

Кобыла останавливается перед бетонным забором с колючкой. Сдают с рук на руки милиционерам. Досмотр. Обувь снять, стельки вынуть. Одежду снять. Просматривают каждый шов. Все значительно строже, чем в СИЗО. Отвели в камеру. Матрасов нет. Зато на кроватях сетка из широких полос. Не провалишься. Выдали миску, кружку и ложку.

Открываю паек. Неизвестно, когда в следующий раз удастся поесть. Концентраты не советовали. Есть сухой кисель и несколько пачек галет. Прошу кипятка, запариваю кисель. Макаю серые галеты в розовую гущу.

Успела допить, когда крикнули на выход. Лицом к стене, руки назад. Вперед. К стене, вперед. Дошли до комнаты, где ждет Александр Павлович. Отекший, недовольный.

На все уговоры отвечаю отказом. И тут до меня доходит — постановление на арест сроком на месяц. Вот он и суетится. Месяц через десять дней закончится. Чтобы продлится, нужны основания, а для них — новые обстоятельства или показания. Ничего не скажу. Передаю привет Ренату Равильевичу.

Вечерняя кобыла меня забирает. Теперь долго ждать на вокзале, пока всех разведут. Стою в коридоре. Ко мне поставили Вику с еще какой-то девушкой. Узнаю, что Розу перевели в спецкорпус, за какие-то грехи. Делюсь карамельками, которые мне сунула в дорогу Поля. Угащаю сигаретами.

Подъехали несколько больших кобыл — ЗИЛов. В окно видно, как из кунгов выпрыгивают черные фигуры с сумками. Их встречают ударами палок менты, по одному они бегут в камеры вокзала среди коридора сотрудников, избиваемые, как рабы. Вспомнились наказания «сквозь строй» в царской России. Что-то похожее и здесь.

— Этап пришел, — поясняет Вика.

Мы стоим в уголке, в конце коридора. Появился сотрудник, который завел нас на вокзал. Постоянно ждешь чего-то, кого-то. На воле очереди на все, здесь и подавно. Сидели до полдевятого вечера. Уставшая, зашла в хату. Полина взяла на меня ужин, рис с консервами.

— Представляешь, видела, как этап встречают, — помешиваю чай, — их палками бьют.

— А это и есть политика.

— Да какая же это политика, когда бьют просто так?! — возмущаюсь я.

— Самая обычная. Тюрьма тем и хороша, что начинаешь видеть и понимать происходящее вокруг в мире. Если хочешь знать, тюремная система единственная, которую большевики практически не тронули в революцию. Это и есть скрепа, на которой держится государство независимо от строя.

— И надо бить?

— В этом случае, обязательно. Уясни их принцип: «главное, чтобы никто не офигел, не припух». И тогда тебе все станет понятно в действиях во все времена. Карают не потому, что виноват, а потому, что начал набирать силу и, тем самым, оспорил право на власть. Не дал куска вовремя, высказался дерзко, влияние подмял не по чину. А чтобы о таком и не думали, бьют для профилактики. Как этих бедолаг — без причин.

— Тогда это никак не народная власть.

— Конечно, она и не была никогда народной. И не старалась. В рамках держит, чтоб не бузили, куски кидает, себя восхваляет.

— А какая тогда?

— Никакая. Раньше правитель должен был делом уважение завоевать. Личные качества делали его недостижимым для простых людей. Если хочешь, даже обладал сверхспособностями. Тогда за ним шли. У евреев на царство помазывали пророки. У нас князья были энергетическим центром, вокруг которого собираются люди. Для этого не обязательно быть богатырем. Даже девочка справится, если ей это дано. Харизма личная. Или Господом благословленная.

— Что-то такое мне встречалось, — я вспомнила школьную подругу Катю.

— А у советской власти