Даниэль Дефо - Жуткие приключения Робинзона Крузо, человека-оборотня Страница 25

Я оказался в весьма затруднительном положении, не зная, как теперь вернуться домой на плоту. Натерпевшись страха и обогатившись опытом, я понимал, что о возвращении в обход косы не могло быть и речи. Что подстерегало меня на другой, то есть западной оконечности острова, я не знал, и у меня не было ни малейшего желания вновь подвергать себя риску. Поэтому на следующее утро я решил пройти вдоль берега в западном направлении и поискать бухточку, где можно было бы спокойно оставить плот на случай, если он мне понадобится. Пройдя мили три, я обнаружил очень удобную бухточку для плота, в которой он и остался, словно в специально предназначенном для него маленьком доке. Убедившись, что плот надежно закреплен, я выбрался на берег, чтобы осмотреться и определить, где именно я нахожусь.

Оказалось, что я был совсем близко от того места, где побывал в тот раз, когда приходил на эту сторону острова пешком. Поэтому, взяв с собой с плота только ружье, я пустился в путь. После такого морского путешествия пеший поход показался мне весьма легким, и к вечеру я дошел до моей старой беседки, благополучно дожидавшейся моего возвращения. Я всегда поддерживал ее в полном порядке, относясь к ней как к загородному дому.

Перебравшись через изгородь, я улегся в тени, чтобы дать отдых уставшим ногам, и уснул. Но представьте, каково же было мое изумление, когда я был разбужен голосом, несколько раз окликнувшим меня по имени: «Робин, Робин, Робин Крузо! Бедный Робин Крузо! Где ты, Робин Крузо? Где ты?»

Измученный с утра греблей, а после полудня — ходьбой, я спал таким крепким сном, что не сразу пришел в себя. И мне показалось, что я слышу этот голос во сне. Однако голос настойчиво повторял: «Робин Крузо, Робин Крузо», и когда я, наконец, окончательно проснулся, то сильно испугался. Впрочем, открыв глаза, я увидел на ограде своего Попку и сразу же догадался, что голос принадлежал ему: именно таким жалобным тоном я часто повторял эту фразу, и он ее запомнил.

«Робин Крузо, — повторил он. — Вот ты где. — А потом, совершенно неожиданно, он произнес слова, которым я его не учил, и от этих слов по моей спине пробежали мурашки, словно я почувствовал дыхание студеных английских морей: — Тебя убьют, Робин Крузо».

Признаюсь, в первые мгновения, оправляясь от неожиданности и радуясь, что впервые за шесть долгих лет услышал собственное имя, я не задумался над смыслом того, что произнес мой маленький Попка. Я знал все слова, которым его научил, и недоумевал, кто мог научить моего попугая таким речам, для чего и когда.

«Робин Крузо! Робин Крузо! — верещал он. — Они придут, чтобы убить тебя и съесть твое мясо. Зверь тебя не спасет, Робин Крузо. Твоя душа станет добычей Великого Спящего! Йа! Йа!»

При этом Попка совсем обезумел, как будто перед его глазами стояло какое-то ужасное видение, которое невозможно было стереть из памяти. Было время, когда я думал, что сам сойду с ума на этом острове. Сидя на ограде, попугай дрожал, словно от холода, и издавал разнообразные резкие звуки и шумы, лишенные смысла. Однако, приглядываясь и прислушиваясь к ним, я уловил определенную закономерность и понял, что птица говорит на неизвестном мне языке… а Попка вновь и вновь твердил одно и то же, словно повторял заклинание или молитву. И, слушая его, я чувствовал, как нарастает боль в голове и ушах. Подобно тому, как ведут себя люди, знающие, что от близкого пушечного выстрела из ушей может пойти кровь, так и от Попкиных воплей мне хотелось отпрянуть назад и заткнуть уши, хотя крики его были чуть громче обычных. Внутри меня заворчал зверь, также пришедший в ярость от слов Попки.

А затем Попка застыл на месте и замертво рухнул на землю. Из глаз и клюва у него текла кровь, как это порой бывает с людьми и животными, к которым внезапно подкралась смерть.

Время идет, мое стадо, мой внешний вид

Я не мог оставить Попку в своей летней резиденции и не хотел хоронить его в пределах ограды. Поэтому я перелез через нее и нашел место под большим деревом, очень похожим на то, где много лет назад я впервые увидел Попку. Топором и руками я вырыл для мертвой птички могилку, достойную любого хозяина или хозяйки поместья. Но когда я вновь перелез через ограду за его маленьким тельцем, то понял, что не могу дотронуться до мертвого попугая. Меня охватило ужасное смятение, и я подумал, что в этом повинен зверь, по непонятным мне причинам все еще сердитый на птичку. Потом до меня дошло, что смятением охвачен я сам.

— Такое бывает со всякой Божьей тварью, которая чует живущего во мне зверя, — сказал я вслух. — Не удивительно, что меня терпит только моя голодная коза. — И тут я задумался о том, что сидело внутри Попки, скрываясь под его оперением, и говорило со мной.

Наконец, я стянул с себя огромную шапку и надел ее на руку наподобие перчатки, но даже тогда прикосновение к мертвой птице оказалось мучительным, и по коже у меня побежали мурашки. Это чувство не проходило до тех пор, пока славный Попка не был погребен в земле острова.

В то полнолуние зверь вновь старался не отходить далеко от привычных мест и в течение трех ночей осторожно бродил по лесу, словно опасаясь навлечь на себя неприятности. По следам я определил, что он кружил вокруг беседки, часто направлялся к могиле Попки, но так и не подошел к ней. Наряду с пугающими изречениями Попки это внесло смятение в мои мысли, и в течение всего следующего месяца я томился мрачными предчувствиями и много размышлял. В следующее полнолуние зверь вновь бегал и убивал, и я воспринял это как сигнал о том, что сгустившаяся над нами мгла рассеялась.

В таком настроении я провел почти год, ведя тихую и, как вы легко можете догадаться, уединенную жизнь. Я спокойно размышлял о своем положении, утешаясь тем, что предоставил себя воле Провидения, и не испытывал недостатка ни в чем, кроме человеческого общества.

За это время я поднаторел во всех ремеслах, какими только мне пришлось овладеть в силу необходимости. Думаю, при случае я мог бы сделаться изрядным плотником, особенно если принять в расчет, как мало инструментов было в моем распоряжении.

Кроме того, я достиг больших успехов в гончарном искусстве и научился ловко изготавливать посуду с помощью гончарного круга, который значительно облегчил мою работу и улучшил ее качество. Однако, кажется, никогда я так не гордился своими способностями и не радовался, как в день, когда мне удалось изготовить курительную трубку. Разумеется, это была простая трубка из красноватой обожженной глины, и притом неказистая. Однако, твердая и прочная, она позволяла втягивать дым и приносила мне радость, ибо я был заядлым курильщиком.

К тому времени мои запасы пороха заметно поубавились. А поскольку запас этот был в данных условиях совершенно невосполнимым, то я стал думать о том, что со мной будет, когда он и вовсе иссякнет. Иными словами, как я тогда буду охотиться на коз. Я упоминал о том, как на третий год пребывания на острове поймал и приучил козочку. Я надеялся поймать и козла. Но все они убегали от скрывавшегося во мне зверя, а тем временем моя козочка состарилась и умерла в преклонном возрасте, ибо у меня не хватило духу зарезать ее.

Между тем на одиннадцатый год моего пребывания на острове, как я уже говорил, мои запасы пороха начали истощаться, и я стал учиться искусству охоты на коз с помощью силков и ловушек, надеясь, что мне удастся поймать кого-нибудь живьем. Особенно мне хотелось поймать козу с козлятами. Наконец, я решил попробовать ловить их в волчьи ямы. Я вырыл в земле несколько больших ям в тех местах, где, как я знал, обычно паслись козы. Чтобы не обременять вас подробностями, скажу лишь, что однажды утром, обходя ловушки, я обнаружил в одной из ям крупного старого козла, а в другой — трех малышей, козлика и двух козочек.

Я не знал, что мне делать со старым козлом. Он был таким агрессивным, что я не рискнул спуститься к нему в яму. Я мог бы убить его или оставить для зверя, но это было мне не по душе. Поэтому я отпустил его на свободу, и он стремительно убежал прочь, совершенно обезумев от запаха зверя.

Прошло много времени, прежде чем козлята привыкли принимать пищу в моем присутствии, но я прикармливал их хлебом, и они понемногу стали ручными. И теперь мне стало ясно, что если я хочу обеспечить себя козлятиной на то время, когда у меня больше не будет пороха и зарядов, то мне необходимо разводить коз.

Однако потом мне пришло в голову, что нужно изолировать домашних коз от диких, так как иначе, став взрослыми, все они убегут в лес. Кроме того, нельзя было подпускать к ним зверя, чтобы он не рассматривал мое стадо как пиршественный стол для удовлетворения своих аппетитов. Мне оставалось лишь соорудить загон для коз, обнеся его прочным частоколом или изгородью, чтобы козы не могли сломать его изнутри, а другие животные — снаружи.

Для одной пары рук это была очень большая работа, но, понимая ее важность, я прежде всего отыскал подходящий участок для коз, где росла трава, которая служила бы им пищей, была вода и тень, где они могли бы укрыться от солнца.