Хранить вечно. Дело № 1 (СИ) - Батыршин Борис Борисович Страница 3

Во-первых, внешность – почти гротескный облик старенького домашнего доктора из довоенных фильмов. Даже седенькая бородка а-ля доктор Чехов была в наличии. Да что там бородка – пенсне! Штришок, который нарочно не придумаешь.

Во вторых, одежда. Строго говоря, ничего необычного – круглая докторская шапочка, как у Айболита в детских книжках и белоснежный халат, накинутый поверх старомодного костюма-тройки. Из кармашка пиджака, откуда полагалось бы выглядывать уголку носового платка, торчала трубочка из желтоватого пластика с широкой воронкой на конце. Эту трубочку Василий Игнатьич и извлёк со словами «Кхе-кхе-кхе, юноша, поднимите-ка вашу рубашку…

Трубочка? Как бы не так - стетоскоп, причём не из пластика а из самого настоящего дерева! Пока я пытался удержать всплывшую в памяти картинку - врач «Скорой помощи» в салатовом костюме с бейджиком на груди вставляет в уши блестящие наконечники гнутых трубок, висевшие до того момента на шее, и прикладывает к моей груди, заросшей седоватым кустистым волосом, блестящий обрезиненный кругляш, - «доктор Айболит» задрал у меня на груби рубаху, прижал раструб своего инструмента к моей коже и приник к другому ухом. Последовали неизбежные «Дышите… не дышите… повернитесь спиной… снова дышите…», после чего стетоскоп»вернулся в карман, а в руках у эскулапа появилась чайная ложечка, извлечённая из того же кармана. Кажется, серебряная.

Объяснять, что последовало за этим? Вот и я думаю, что незачем. Есть вещи постоянные, неизменные. Как египетские пирамиды или Баальбекская платформа.

И снова ослепительная вспышка в мозгу: я стою, закинув голову, под пронзительно-голубым ливанским небом и любуюсь колоннами из бледно-песчаного камня. Флэшбэк, художественный приём, который так любили в моё время кинематографисты и писатели-фантасты, предпочитающие писать о попаданцах.

…Фантасты? Попаданцы? В моё время? Это, простите, в какое?..

Плохо дело. Ничего не понимаю…

Ложечка отправилась следом за стетоскопом. «Айболит» постучал меня согнутым, твёрдым, как дерево, пальцем по груди, потом по спине, под лопатками. В какой-то момент я ожидал, что из кармана возникнет резиновый, на блестящей ручке, молоточек, и меня заставят перекинуть ногу на ногу и примутся стукать по коленям. Но – обошлось. Василий Игнатьич довольно кхекнул и глянул на меня поверх своего пенсне.

- Что ж, юноша, на мой взгляд вы полном порядке. Галина Петровна, - он повернулся к давешней медсестре, маячащей у него за спиной, - Молодой человек может быть свободным. Послезавтра зайдите в медпункт, я ещё раз вас осмотрю.

Это уже мне. Я сел, спустив ноги с кровати.

- Так я могу идти… доктор?

- Конечно, можете. – добродушно отозвался он. - Вот, сейчас Галина Петровна принесёт вашу одежду – и отправляйтесь. Если поторопитесь – успеете ещё в столовую, обед как раз заканчивается. Или, может, сказать принести вам сюда?

Я помотал головой – «обойдусь, мол». И тут же пожалел: столовая означает людей, с которыми придётся здороваться, сидеть за одним столом, разговаривать. А я к этому готов?

Не готов, даже близко. Но, как говорится – слово не воробей. В конце концов, в столовую можно и не идти.

Только я об этом подумал, как понял, что хочу есть. Да что там, я голоден, как волк! В животе немедленно заурчало, возник откуда-то запах картошки фри и куриных окорочков в панировке – привет кентуккийским цыплятам и полковнику Сандерсу, необыкновенно, кстати, похожему на доктора Василия Игнатьича.

Вот что значит дурные привычки городского жителя…

Городской житель? Это кто, я, что ли? И в каком городе я жил? Что ещё за полковник со своими цыплятами из какого-то, прости господи, Кентукки? И вообще, к черту подробности – кто я такой?

…да, жалок тот, в ком… э-э-э… память неполна…[1]

Я сдержал ухмылку. Что ж, хотя бы одна утешительная новость: если я ещё способен острить, да ещё и с цитатами из классики - значит не всё так плохо.

Или, наоборот - хуже уже просто некуда?

- Вот, держи: штаны, юнгштурмовка, обувка тоже. Всё новое, ненадёванное. Твоё, старое, сожгли, потому что порядок такой. Да и что его жалеть, тряпьё-то?

Я развернул рубашку, лежавшую сверху принесённой Галиной Петровной стопки. Нечто вроде старой солдатской гимнастёрки с накладными карманами, планкой под пуговицы и отложным воротничком вместо стоячего. Ткань плотная, грубоватая, цвета хаки – а ничего так, в стиле «милитари». Вот, кстати, и ремешок имеется, тонкий, из чёрной кожи, с простой латунной пряжкой.

Что тут ещё? Ага, штаны – тёмно-синие, из тонкого сукна – фасон я после недолгого колебания определил, как полугалифе. К ним полагался ещё один аксессуар, носящий полузнакомое название «гамаши» - нечто вроде чехлов из грубого сукна, которые следовало надевать поверх штанов и застёгивать сбоку на три блестящие оловянные пуговицы.

Такие вот полугалифе с гамашами, торопливо подсказала память, ещё давно, до войны нередко носили ответственные работники из тех, что помельче. Название «юнгштурмовка» тоже, кстати, из тех лет – оно происходит от униформы немецких коммунистов из Rote Front, наделавших немало шума в конце двадцатых.

…откуда я всё это знаю? А ведь знаю…»

Любопытно, отстранённо отметил я, а ведь я думаю об этом, как о давно прошедших исторических событиях, тогда как юнгштурмовка – вот она, передо мной и, судя по всему, вполне актуальна среди местной публики.

Теперь – обувь. Обувка, как выразилась досточтимая Галина Петровна. Крепкие, грубой кожи, ботинки на шнуровке Ты смотри, действительно, ненадёванные – даже фабричный штамп на подошве цел. «Артель «Кожобувь», Харьков». И – ниже: «1929 г.» И глубоко продавленное в коже клеймо в виде перекрещенных серпа и молота.

…Тема для размышления? Ещё какая…

Последний предмет гардероба поверг меня в глубокое уныние. Тюбетейка! Самая настоящая, из синей ткани с несложным узором по краям. В памяти (увы, по-прежнему функционирующей избирательно) тут же промелькнули кадры из фильмов тридцатых ещё годов – пионеры в широких сатиновых трусах, майках и таких же точно тюбетейках.

И что, мне теперь придётся носить это убожество? Похоже, да.

Медленно, стараясь тянуть время, я принялся облачаться. Галина свет Петровна не торопила – стояла рядом и то и дело поправляла какой-нибудь мелкий огрех в моём туалете. Юнгштурмовку, как оказалось, надо было надевать поверх исподней рубашки, выпустив наружу завязанные кокетливым бантиком тесёмки на воротнике. Потом была борьба со складками - я, как выяснилось, совершенно не имел привычки носить ремешки поверх подобных рубашек, и пришлось повозиться, сгоняя лишнюю ткань за спину, так, чтобы полы одеяния не топорщились горбом. Изрядно мешало отсутствие зеркала, из-за чего я долго вертелся на месте, пытаясь обозреть себя со спины.

Но всё когда-нибудь заканчивается. Минут через десять наших совместных мытарств Галина Петровна отошла на два шага, критически обозрела мою облачённую в обновы персону, поправила тюбетейку и, судя по всему, осталась довольна результатом. Я в последней жалкой попытке оттянуть неизбежное одёрнул полы юнгштурмовки и похлопал себя по нагрудным карманам. Пусто.

- Вещички свои получишь у завхоза. – среагировала на мой жест Галина Петровна. – Это в главном корпусе. Тебе всё равно туда идти на обе, вот и спросишь. Он же тебе повседневное выдаст – голошейку, шаровары, тапочки-спртивки, трусики, всё, что полагается.

Больничка – вернее сказать, медсанчасть, из тех, что бывают обыкновенно в пионерских лагерях или небольших воинских гарнизонах, – стояла под раскидистыми деревьями, возле засыпанной песком и выложенной по сторонам половинками кирпичей дорожке. Один её конец вёл к большому бледно-жёлтому двухэтажному зданию, украшенному четырёхколонным портиком. Другой же убегал мимо ухоженных кустов к высоченным железным воротам. Над воротами на паре высоких флагштоков развевались красные флажки; на сетчатой вывеске помещалась фанерная звезда со скрещёнными на ней серпом и молотом. Звезда была непривычной, перевёрнутой двумя рожками вверх, как на ордене Красного знамени – отметил я, и тут же забыл об этом нюансе. Потому что ниже звезды дугой шла надпись их фанерных же букв, выкрашенных в красный цвет. Мне эта надпись была видна с обратной стороны, будто отражение в зеркале – и на то, чтобы разобрать её содержание потребовалось несколько секунд.