Елена Вернер - Верни мои крылья! Страница 30

До театра она почти бежала, ощущая, как смерзаются и индевеют ресницы, как стынет в горле дыхание: воздух почти трещал. Мечтала лишь о том, что устроится поудобнее на рабочем месте и заварит чаю. А дальше увидит Кирилла и уж тогда точно отогреется.

Но ее мечтам не суждено было исполниться: у театра дежурила желтая машина аварийной службы и сновали хмурые мужики в сапогах и тужурках поверх телогреек, разматывая гофрированную кишку шланга. Внутренне уже уверенная в том, что сейчас увидит, Ника ворвалась в театр.

Три ступеньки – ровно настолько пятачок у входа и комната кассы возвышались над уровнем первого этажа, фойе и коридорами. Никина каморка уцелела, все остальное было затоплено. Пар поднимался от воды, залившей этаж, и по ее морю плыли побуревшие дощечки паркета, какие-то фантики, куски картона, спички, клочья шерсти-пыли и весь тот неприметный хлам, что прячется под половицами и по углам и о существовании которого ни за что не догадаешься, пока не прорвет трубы. Именно это и случилось. Видимо, произошло все ночью, потому что, перекрытая, горячая вода больше не прибывала и успела изрядно остыть. Намокшая ковровая дорожка через фойе разбухла и выступала из водяной толщи неровными буграми, как шкура доисторического ящера, которого катаклизм заставил всплыть на поверхность с океанских глубин.

На Липатову, вызванную звонком из аварийки, было страшно смотреть. Поднятая из кровати и явно собиравшаяся впопыхах, с посеревшим лицом и горестным изломом губ, она молча взирала на крах своей жизни и даже не оглянулась на Нику. Стародумова рядом с ней не было, и Ника некстати вспомнила его вечерний поцелуй с поклонницей, все еще ощущая укол припозднившейся совести. Сапожищи аварийных рабочих громко бухали по ступенькам – и хлюпали дальше. Уборщица тетя Вера вполголоса сетовала на коммунальщиков, чиновников и прочих вредителей, забыв упомянуть разве что о жуках-короедах.

– Все кончено, теть Вер, хватит причитать, – устало поморщилась наконец Лариса Юрьевна. – Идите домой.

Она шагнула к ступенькам, спускающимся в воду, как у бассейна, и, по-мужски поддернув штанины, присела на корточки. Одной рукой придерживаясь за угол, второй что-то выловила среди всплывших ошметков и грязи. Подняла перед собой – это оказалась дохлая мышь. Худрук держала ее за хвост, отставив мизинец, и рассматривала без гадливости, с мрачной задумчивостью. Ника сглотнула поднимающийся по пищеводу утренний кофе.

– О господи, что тут… – донеслось от входа звонкое Риммино восклицание. И тихое «ах!» следом. Корсакова и Кирилл пришли вместе, и рука Риммы в тонкой перчатке все еще сжимала его рукав.

Липатова выпрямилась в полный рост и вытянула перед собой руку: мышь качнулась. Вправо, влево, вправо.

– Обварилась. Крысы не бегут с тонущего корабля, только когда тонет он в кипятке, – пояснила Липатова хладнокровно и разжала пальцы. Трупик шмякнулся на пол, Римма всхлипнула. – Ох, Риммка, только давай без истерик. Не сегодня. Разревешься – я тебе по щекам надаю, честное слово.

Справившись с первой оторопью, Кирилл глубокомысленно процитировал:

– Обломки хижин, бревны, кровли,Товар запасливой торговли,Пожитки бледной нищеты,Грозой снесенные мосты,Гроба с размытого кладбищаПлывут по улицам!..[8]

И вдруг наградил не Липатову, не Римму – Нику прямым взглядом, словно проверяя. Она, внутренне содрогнувшись, выдержала взгляд не мигая.

В дверь тихо вошла Леля Сафина. Она предпочла воздержаться от комментариев, но цепко огляделась по сторонам – наверняка оценила масштабы трагедии. Корсакова еще раз беспомощно всхлипнула и обернулась к Ларисе Юрьевне:

– Вот, пожалуйста. Какие еще вам нужны доказательства?

– Доказательства чего?

– Этого. Того, что… кладбище, церковь… девочка… – Римма говорила тише и бессвязнее.

– Пока я не увижу всплывающие гробы, о которых твердит Пушкин устами твоего принца, – Липатова смерила обоих недобрым взглядом, – не говори мне о кладбище, моя милая. И вообще ничего не говори, если можно.

– Что вам нужно, чтобы поверить в проклятие? Чтобы она явилась и сама об этом сказала? – взвизгнула Римма. Кирилл осторожно привлек ее к себе, желая утихомирить. Но актриса не хотела молчать.

– Это снова она! Она! Ей не хочется, чтобы мы играли там, где она умерла. Это проклятие, оно висит над нами. Надо мной.

– Если над тобой, то какого лешего я крайняя?! – заорала внезапно Липатова. – Почему мой театр идет ко дну?

Римма съежилась. Ника никогда не видела Липатову в таком состоянии, да и вообще не предполагала, что эту железную леди можно так довести. Лариса Юрьевна на секунду закрыла лицо ладонями, а когда отняла их, была снова непроницаема и холодна.

– Ладно, проехали. Ты, – она ткнула пальцем в Нику, и та вспомнила, что еще недавно эта рука держала за хвост дохлую мышь. – Попробуй дозвониться тем, кто еще не пришел. Скажи, чтобы не приходили. Вероятно, чтобы никогда больше не приходили.

– Что? – Ника решила, что ослышалась. Липатова криво усмехнулась:

– А что? Спонсоры обещали дать деньги на новую постановку. Но никак не на ремонт сортиров и новый ламинат под березу. Знаешь, во сколько это обойдется? Лучше не знать. Ремонт, простой… Ведь давать спектакли сейчас нельзя. Убытки. Конец. Он оказался ближе, чем виделось… Не будет премьеры, не будет ничего. Костюмерную и гримерки наверняка тоже затопило. Есть сигареты?

– Бросаю, – отозвалась Сафина.

– Не курю, – Кирилл развел руками. Липатова вздохнула:

– Я тоже.

И, накинув шубу, вышла на улицу. Через окно было видно, как она стреляет у одного из ремонтников золотую «Яву» и жадно затягивается.

Обзванивая сотрудников – кого-то она успела застать на пороге квартиры, кого-то уже в транспорте, – Ника объясняла ситуацию в двух словах и просила посидеть сегодня дома. В ответ почти все заявили, что приедут помочь. Прижав трубку плечом, она то и дело следила через окно за худруком и Кириллом, который, расхаживая перед начальницей по затоптанному грязному снегу, что-то страстно объяснял. Его руки – опять эти немыслимые руки-птицы – взлетали в морозный воздух, и Ника с волнением замечала, как краснеет от холода натянутая на костяшках кожа. Липатова, судя по всему, отвергала все предложения. Но в какой-то момент сбавила тон и надолго задумалась. Потом потянулась к жестяной банке на внешнем подоконнике, затушила сигарету, и Ника услышала голос Кирилла:

– Доверьтесь мне.

– А знаешь, это чертовски приятно – услышать такое от мужчины. Заявляешься ты, весь такой сильный и красивый, и говоришь, что все уладишь…

На щеке у Кирилла едва заметно дрогнул мускул.

В театр они вернулись не одни: за ними незримо маячила безумная надежда. Пока Римма, Леля и еще несколько молодых актеров отсиживались у Ники в кассе, самом теплом и сухом помещении театра, Лариса Юрьевна отдавала приказания ребятам из аварийной службы. Они были явно недовольны невесть откуда взявшейся командиршей, но все-таки подчинились. Липатова по-прежнему оставалась главной. Было в ней что-то от небесного тела, планеты, чья гравитация захватывает и тянет, и с этим ничего нельзя поделать – только если вовремя не выработать собственную орбиту. Тогда появлялся шанс стать спутником. Или космическим мусором.

Вслед за надеждой пришла лихорадочность – во всем. Как только откачали воду и убедились, что не залило электропроводку, бригада уехала, а театр стал напоминать разворошенный муравейник. Все хватали и тащили что-нибудь куда-нибудь, перенося неисчислимый театральный скарб из пострадавших помещений в сухие. Без отопления было сыро и холодно, и люди, так и не сняв верхнюю одежду, суетились еще и поэтому – желая согреться. Костюмерша Женя, громогласная пятидесятилетняя матерщинница с толстой шеей и неохватным бюстом, которую труппа звала исключительно Женечкой, принялась спасать сценические костюмы, выжимая их, развешивая по всему зданию на веревках, вешалках, перилах, в гардеробе и буфете, и от полноты чувств то и дело сопровождая спасательную операцию крепким словцом. Пахло мокрой шерстью, нафталином и лавандой – от моли. Подъюбники, камзолы, туники и панталоны, сюртуки, платья, плащи и накидки всех фасонов и цветов радуги заняли театр целиком, как толпа незнакомцев. Кое-что успело полинять, шляпы с картонными вставками и перьевые боа не подлежали реанимации, и Женечка, обнаруживая их, сокрушенно сопела.

В холле она раскрыла и поставила в ряд дюжину зонтов, от кружевных до совсем обычных и, наоборот, расшитых золотой нитью.