Даниэль Дефо - Жуткие приключения Робинзона Крузо, человека-оборотня Страница 33

Оттуда в подзорную трубу, а на этот раз я воспользовался лучшей из двух, которые у меня имелись, я увидел, что дикарей было не менее тридцати человек. Они уже развели на берегу костер и жарили мясо. Не могу сказать, чье это было мясо и откуда они его взяли. Все людоеды с характерными для них ужимками, воплями и непонятными восклицаниями плясали вокруг костра. Расстояние было велико, и звуки этого пиршества едва долетали до меня, но от этого не становились менее ужасными. Я видел, как лоснятся их обнаженные серые тела, напоминающие угрей, видел их сутулые спины и большие глаза, и вместе они составляли самую отвратительную компанию, какую только можно себе представить. А поскольку они часто поднимали руки, то я заметил, что у всех у них, и у мужчин, и у женщин, были очень длинные пальцы, настолько длинные, что их можно различить в подзорную трубу. И ступни у них тоже были длинные и широкие, что бросалось в глаза, когда они задирали ноги во время своей дикой пляски. Мне стало ясно, что много лет назад, в день, который повлиял на всю мою дальнейшую жизнь на острове, я нашел на берегу отпечаток именно такой ноги.

И еще я подумал, что прошлая ночь была последней ночью полнолуния, и если бы дикари приехали накануне, то на берегу их ожидал бы весьма неприятный сюрприз. Даже в этот момент я ощущал, до какой степени зверю не нравятся эти существа, и не сомневался в том, что он стал бы охотиться на них из простого желания убивать.

Наблюдая за ними в подзорную трубу, я увидел, что от пирог ведут двух несчастных, предназначенных для съедения, — по-видимому, они оставались там на протяжении всего этого времени. Потом одного из них сбили с ног ударом деревянного меча или дубинки, ибо таков был их обычай, и несколько дикарей принялись за работу, потроша его перед тем, как пустить в пищу. Тем временем вторая жертва, которую оставили дожидаться своей очереди и которая не была связана, видя, что ей предоставлена некоторая свобода, внезапно рванула вперед и с невероятной скоростью понеслась по дюнам в мою сторону. Я хочу сказать, к той части острова, где находилось мое жилище.

Должен признаться, что я испугался, увидев, как этот дикарь бежит по направлению ко мне, и подумал, что все остальные бросятся за ним. Теперь у меня появилась надежда, что сбудется первая часть моего сна и что он непременно будет искать спасения в моей роще. Но я не мог рассчитывать на то, что сон сбудется до конца, а именно, что каннибалы не доберутся до этого места и не догонят его. Между тем я продолжал наблюдать и очень обрадовался, увидев, что за беглецом погнались всего три человека, и окончательно успокоился, когда стало ясно: он бежит гораздо быстрее своих преследователей, все больше отрываясь от них. Я понимал, что если ему удастся продержаться еще полчаса, то они его не догонят, ибо он бежал по-настоящему, а те трое не столько бежали, сколько поочередно переставляли ноги, как делают это на корабле люди, непривычные к морской качке.

От моей крепости их отделяла речка, о ней я часто упоминал в первой части моего повествования, та самая, на берег которой я выгружал добро, привезенное с корабля. Я понимал, что для спасения от преследователей несчастному придется преодолеть ее вплавь. Когда беглец добежал до нее, он бесстрашно бросился в воду, гребков за тридцать переплыл на другой берег, выскочил на него и, демонстрируя поразительную выносливость, вновь пустился бежать с изумительной быстрой.

Когда преследователи добрались до речки, я понял, что двое из них умеют плавать, а третий — нет. Стоя на берегу, он смотрел на остальных, не смея войти в воду, а затем поплелся обратно, что, в конце концов, обернулось для него благом. Я наблюдал, как двое дикарей неуклюже преодолевают речку. Плыли они в два раза медленнее, чем беглец. И тут я ясно понял, что наступил момент, когда у меня появилась возможность обрести слугу, а может даже товарища или помощника, и что самому Провидению угодно, чтобы я спас жизнь этому бедолаге. Переставляя лестницу, я как можно проворнее спустился с холма, прихватил два ружья, затем вновь забрался на холм и спустился с него с другой стороны, обращенной к морю. Идя напрямик, да еще под гору, я оказался между преследователями и беглецом и громко крикнул, чтобы привлечь внимание последнего. Оглянувшись назад, он, наверное, испугался меня не меньше, чем гнавшихся за ним людоедов. Я сделал ему знак идти ко мне.

Сам же я двинулся навстречу его преследователям. Внезапно напав на одного из них, я сбил его с ног ударом ружейного приклада. Мне не хотелось стрелять, чтобы не привлечь внимания остальных дикарей, хотя на таком расстоянии они едва ли могли услышать звук выстрела. Когда первый дикарь рухнул на землю, второй, бегущий за ним, остановился в испуге, а я начал медленно наступать на него. Подойдя ближе, я заметил, что он вооружен луком и стрелами и что он готовится выстрелить в меня. Тогда мне пришлось стрелять в него первым, и я сразил его наповал.

Несчастный беглец, увидев, что оба его врага лежат на земле мертвые, был до того перепуган вспышкой и грохотом ружейного выстрела, что застыл на месте как вкопанный, не зная, идти ему ко мне или бежать прочь, хотя, вероятно, он более склонялся к бегству. Тогда я вновь окликнул его и сделал ему знак подойти ко мне. Он меня понял и сделал несколько шагов в мою сторону. Потом он остановился, опять прошел несколько шагов и остановился вновь. Теперь я видел, что дикарь весь дрожал, словно ожидал, что его убьют. Тогда я опять сделал ему знак подойти и постарался всеми возможными способами показать, что ему не надо бояться. Дикарь подходил все ближе и ближе, опускаясь на колени через каждые десять-двенадцать шагов в знак признательности за то, что я спас ему жизнь. Наконец, он подошел почти вплотную ко мне и вновь опустился на колени, поцеловал землю и, приподняв мою ногу, поставил ее себе на голову. Похоже, этим туземец хотел показать, что навеки будет моим рабом. Я поднял его с колен и сделал все, чтобы он понял, что у меня нет никаких враждебных намерений по отношению к нему, и воспрянул духом.

Однако на этом дело не кончилось. Я заметил, что дикарь, которого я свалил ударом ружейного приклада, не убит, а только оглушен и начинает приходить в себя. Я указал на него моему дикарю, чтобы он увидел, что тот жив. В ответ он произнес несколько слов на своем языке, и хотя я ничего не понял, но мне приятно было услышать человеческий голос — впервые за двадцать пять с лишним лет.

Однако время для подобных чувств было неподходящим. Оглушенный людоед пришел в себя настолько, что уже сидел на земле, и я увидел, что мой дикарь, как я его теперь называл, сильно испугался. Увидев это, я наставил ружье на сидящего дикаря, как будто собирался выстрелить в него. И тут мой дикарь бросился к оброненному преследователем при падении огромному деревянному мечу, подхватил его и одним махом отсек врагу голову, да так ловко, что ни одному палачу и не снилось. После этого он с торжествующим смехом подбежал ко мне, протянул мне меч и, делая многочисленные непонятные мне жесты, положил его на землю между мной и убитым им дикарем.

Я повернулся, чтобы уйти, и знаками пригласил его последовать за мной, объясняя, что сюда могут пожаловать другие людоеды. Тогда мой дикарь показал мне, что хочет сначала присыпать трупы песком, чтобы остальные их не нашли. Я кивнул в знак согласия. Он приступил к работе и, орудуя своими широкими ладонями, моментально вырыл в песке яму для одного тела, затем перетащил туда труп и присыпал сверху песком. Так же он поступил и со вторым. Думаю, он справился с этой задачей за четверть часа. Затем, позвав его и сделав знак следовать за мной, я отвел моего дикаря не в крепость, а в грот, расположенный на дальнем конце острова. Таким образом, я не допустил, чтобы сбылась та часть моего сна, в которой он пытался спрятаться в моей рощице.

Я накормил его лепешками и изюмом, напоил водой, ибо после бега ему, как я установил, ужасно хотелось пить. Дав ему подкрепиться, я сделал знак, чтобы он шел и ложился спать, указав ему место, где я постелил ему рисовой соломы, накинув поверх нее одеяло, на котором иногда спал сам. Бедняга улегся и уснул.

Это был симпатичный малый, с несколько странной внешностью: с длинными прямыми конечностями, не слишком крупный и не слишком высокий, хорошего телосложения, несмотря на сутулую спину. Ему, должно быть, было около двадцати с чем-то лет. От него исходил такой густой запах рыбы, что можно было подумать, будто он питается только ею. Руки у него были длинные и широкие, с такими длинными пальцами, что мне показалось, будто он может обхватить ими всю свою голову. Такими же длинными и широкими были и его ступни и пальцы на ногах, каждый из которых заканчивался скорее когтем, чем ногтем, а когда я пригляделся к ним повнимательнее, то с удивлением заметил, что его широко растопыренные пальцы соединены перепонками, похожими на утиные.