Поцелуй небес - Людмила Григорьевна Бояджиева Страница 39

пора переходить к основной программе. Но хозяин не завалил ее тут же на постель, а подвел к двери в деревянной панели и распахнул ее. Такой красотищи Ланка сроду не видела! Ванная комната — ну как столовая у Дороговых, а в центре круглый вровень с полом маленький бассейн. Вокруг зеркала, какие-то унитазы и вешалки с пушистыми махровыми простынями все нежно бирюзовое, под цвет Ланкиных глаз. Она аж взвизгнула и кинулась хозяину на шею. «Да за один такой денек можно все подъезды перемыть и за прилавком месяц в две смены простоять!» — думала она, нежась в благоухающей пышной пере. Журчала вода, бегущая из блестящего крана, тихонько лопались радужные пузырьки, глаза закрывались, а среди снежных айсбергов пены розовыми яблоками плавали крепкие ланкины груди.

— Катьюшаа?! Открыв глаза, она увидев стоящего рядом Шефа, абсолютно голого, в хорошей эротически-спортивной форме и со шкатулкой в руках. Он присел на мраморный бортик ванны, открыл сандаловую резную крышечку, показывая лежащие в пахучих недрах бирюзовые украшения — ожерелье, браслет, кольцо. Лана глянула вопросительно, изумленно тараща глаза:

— Это чо — все мое?

— Ес, ес! — хозяин достал ожерелье и надел на ее мокрую шею, затем защелкнул на запястье браслет и примерил огромный перстень, оказавшийся слишком больного размера.

— Ой, папашка, поистратился! — страстно улыбнулась Лана и притянула кавалера за шею к себе, в теплую, ароматную пену. «Ну, блин горелый, сейчас я тебе покажу „Катюшу“», — подумала Ланка, с детства уяснившая, что при любых обстоятельствах должна суметь защитить честь своей Родины. В сущности, она была патриоткой и честной девушкой, не любившей оставаться в долгу. Если кто-нибудь из «выездных» советских граждан думает, что стоит потратиться на секс в Амстердаме и что, нырнув в порочные объятия профессионалок, он познает нечто особенное, пусть побережет валюту на подарки жене или купит себе японский двухкассетник.

Дочка Чеканухи-Раи, прошедшая безрадостную сексуальную школу в подворотнях и кустах подмосковного города Солнечногорска могла бы дать тамошним профессионалам фору, хотя и не находилась под защитой профсоюза, а наоборот — скрывалась от патрулей и ментов, к тому же о существовании контрацептивов знала не многое. Знала, конечно, про «резинку», но почти ей не пользовалась — одна морока и — все одно, если не повезет, на аборт ложиться. А последнее время вроде и вовсе залетать перестала, так что иноземный гость словил большой кайф, и не мог оторваться от Ланки-«Катюши» всю ночь, только плескал себе что-то темное из золотого графина на донышко бокала — может средство какое-то специальное ихнее? Не может же мужик, в самом деле, до утра почти без перерыва просто так пахать?

А утром поставил у изголовья «Катюши» телефонный аппарат и показал на пальцах «5».

— Файв дей. «Ага, — смекнула Лана, — снял, значит меня на всю рабочую неделю… Надо в магазин звонить, отбрехиваться». Хосейн сам набрал номер коммутатора, а дальше Светлана со слезой в голосе сообщила своей завихе, что сидит в Туле, у постели больной тетки, которую в субботу тряхнул инсульт и пока врачи ее не обследуют, домой выбраться не сможет. Потом позвонила Женьке, попросила сбегать к Раисе, сказать, что застряла ее дочь на складе в Подольске, где попутно идет торговый межобластной семинар.

— А маманину шубу, скажи, в чистку сдала. Ну не смогу я, Жень, никак раньше субботы выбраться!.. Уф… — Светлана поставила на ковер телефон и откинулась на подушках.

— Ну, порядок, теперь я вся твоя, голубок мой чернокрыленький, припала к смоляным завиткам на смуглой груди. — Семинар так семинар! Тем более у коммунистки.

…А может стоит все же наведаться любопытному в далекий Амстердамский квартал, миновав близлежащий Солнечногорск. Сомнительно только, что найдется там еще хоть одна такая умелица, как Светлана Кончухина. Плескался, видимо, у нее огромный талантище к житейскому актерству, потому так легко и подстраивалась она и к партнерам и к обстоятельствам. Через три дня «Катюша» уже вполне сносно объяснялась с Хосейном по-английски — к месту произнося «сори», «джаст момент», «ай вонт ту слип» или «ту ит». Шептала томно «ай лав ю», не путая с «ай фак ю» произносимым порочно-страстно, обучила Хосейна кой-каким русским выражениям, отсутствующим в словарях, исполняла под барабанный аккомпанемент вполне восточный танец живота, окутавшись прозрачным покрывалом, а по хозяйству — ни гу-гу. И пальцем не пошевелила. Возлежала в шелках, на коврах у камина или в пенистой ванне нежилась, требовала, капризничала, ублажала: рабыня и госпожа. Позволяла Хосейну облизывать липкие от щербета пальчики и придумывала такие дурацкие шалости, которые могли прийти в голову только воспитаннице детсада, родись она нимфоманкой.

Хосейн был первым, кому Ланка нравилась без макияжа. В начале ее испугало пристрастие партнера к водным процедурам — это и тушь потечет и вся укладка к черту. Но, слава Богу, свежая химия и без бигуди стояла дыбом, образуя светлый, одуванчиковый нимб, а застав ее с карандашом в руках, Хосейн косметичку отобрал.

— Ноу, ноу! Вери бьютифул герл! — и поставил ее рядом с собой у зеркальной стены. Зефирно пышное бело-розовое после ванны девичье тело в соседстве со смуглым, поджарым торсом смотрелось особенно лакомо. И она поняла, что загорелых красоток с метровыми ресницами у него дома пруд-пруди, а вот такой — курносой, белесенькой, мягкой — днем с огнем не отыщешь. И забросила свои макияжные причиндалы, только прыскалась от души «Диориссимо» и томно слонялась по комнате в белом длинном расшитом верблюдами балахоне пока Хосейн находился в отлучке. Или почитывала валявшийся на столе англо-русский разговорник, где английский текст был написан и русскими буквами, что позволяло Ланке удивлять дружка все новыми и новыми фразами.

Хосейн уходил днем, прощаясь с дремавшей среди смятых пуховиков «Катюшей» уже при полном параде и показывая на пальцах, сколько часов его надо ждать. Да Ланка уже и так без пальцев уяснила: Ван, ту, фри, фо, фай… А когда в дверь стучал хосейновский слуга, приносивший роскошный обед, говорила «Джест ве момент», натягивая стыдливо одеяло. Однажды «грузинчик», как она прозвала телохранителя Хосейна, притащил огромную корзину с круглыми, как снежки, белыми хризантемами: «Фор Катюша». Ланка обнаружила в цветах карточку: «Дорогому другу советского народа Его Превосходительству Хосейну аль Дали Шаху». — Ни фига себе, Шаху! — присвистнула она и кинулась к зеркалу, рассматривая себя заново. «Фу, черте че! Разве такое может нравиться шаху? Блеклая, невыразительная — не лицо, а блин. Брови почти не видно, вот губы, правда, ничего — без помады совсем детские, припухшие», — провела Светлана тщательную инвентаризацию своих прелестей. Глянув на часы, решила подготовить торжественную встречу