Дэл Ховисон - Вкус ужаса: Коллекция страха. Книга III Страница 41

— Легендарными! — воскликнул красивый рыцарь. — Нужно отпраздновать!

Они волоком подтащили спящего зверя к окраине нашего лагеря. Вскоре на вертелах зашипело мясо и в кубки полилось немыслимое количество вина. Мне ничего не предложили, а я не собиралась с ними разговаривать. Они хвалились охотой, вопили здравицы, и никто не вспомнил ни обо мне, ни о том, что с моей помощью было предано волшебство. Они сняли оружие и сапоги. А я не могла отвести глаз от несчастного зверя, который лежал в путах, пока они ели и напивались до помрачения.

Легендарными? Ублюдки и фанфароны, все до единого.

Я прокралась к своему убежищу в карете и завернулась в меха. Плакать не получалось. Нужно было придумать, как мне освободить зверя, пока они не увезли меня в Нормандию. И потом я услышала их:

— Что будем делать с девчонкой? — заплетающимся языком спросил один пьяный солдат.

— Бросим… в бл-л-лижайшем… ма-а-анастыре, — ответил другой. — Как приказал ее отец.

И они начали обсуждать свой умный план, говорить, что я не должна была знать цели поездки, иначе ничего не получилось бы. Меня нужно было обмануть. Так было проще всего.

— Ну что ж, — заговорил тот, кто пугал меня, и лесная подстилка затрещала под его сапогами, когда он подошел к костру. — Раз уж она все равно достанется монашкам…

Я не поняла, что значили последовавшие свист и смех, но слышала, как тяжелые шаги приближаются к моей карете. Он раздвинул занавески, и его жуткое лицо, подсвеченное сзади костром, возникло в окне. Карета накренилась под его весом, когда он забрался внутрь. От его запаха мне было нечем дышать.

Мускус и пот. Уксус. Поначалу я остолбенела от неожиданности, а потом изнутри поднялась волна ужаса, и я сорвала горло криком. Но с той же легкостью, с которой он раньше нес меня на поляну, он пригвоздил меня к меховому покрывалу, задрал мои юбки и раздвинул толстыми коленями ноги. Моя невинность оказалась во власти его желания. Чувственная. Нежная. Та часть меня, за которую я отдала бы что угодно. Извиваясь в его железных пальцах, я разозлила его, и он ударил меня по виску. Перед глазами вспыхнули звезды. Я обмякла. А он раздвинул складки моей невинности своим вонючим членом.

— Миленькая и маленькая, — хрюкнул он. — Все, как я люблю.

И толкнулся внутрь, разрывая нежную кожу. Меня обожгло как огнем, вначале только между ног, а затем и внутри, словно кто-то выжег во мне клеймо. Моя плоть сопротивлялась его проникновению — он был слишком большим и слишком сильным, каждый его настойчивый толчок казался мне ударом кулака. Он оставил меня, и к боли добавилась тошнота. Я почувствовала, как из меня выливается что-то, его вонючее семя смешалось с кровью моей утраченной невинности и полилось по внутренней стороне моих бедер.

Огонь бесстыдно осветил мой позор. Мои бедра и живот были покрыты синяками, как и все, к чему он прикасался…

А потом он вылез наружу, и на его месте оказался второй.

И третий.

Я часто теряла сознание во время этого. Их было слишком много.

Рыцарь пытался загнать ко мне своего сквайра, но тот только взглянул на меня, покачал головой и задернул занавеску.

К тому времени как все они заснули у огня, мех в карете пропитался самыми разными жидкостями. Моей кровью и соками их жестокости. Мои волосы были частично вырваны, и пряди валялись повсюду, как растрепанная кудель. Живот болел так сильно, что я не могла сесть и даже пошевелиться, чтобы не ощутить, как меня изнутри режут ножами. Груди болели. Они были искусаны, покрыты синяками и кровавыми следами зубов. Левое запястье сломалось и безжизненно висело, обрамленное браслетом боли. Я не могла пошевелиться, болела ушибленная голова. Боль кричала мне в ухо, что изранена я смертельно.

И все же физическая пытка была ничем по сравнению с бездонным отвращением, которое меня поглотило. Я пыталась избавиться от этого чувства, беспомощно представляя себя дома, с моими компаньонками, рядом с моей матерью или даже в монастыре. Однако предательство семьи очернило мою память, и в моей душе не осталось ни одной доброй мысли. Я начала молиться, но поняла, что страшнее всех предательств стало предательство Бога. Он ведь должен был защищать маленьких девочек от насилия. У нас ведь не было ничего, мы так нуждались в Его заботе…

Я одна. И я хочу умереть.

Нарастающий шторм ненависти зарождался там, где раньше жили мои самые теплые воспоминания, задувая трепещущие угли моей воли к жизни, превращая их в ураганный пожар ярости. И пришли слова, порожденные ненавистью.

Ты хочешь убить свою мать?

Да, я хочу убить свою мать.

Ты хочешь убить своего отца?

Да, я хочу убить своего отца.

Ты хочешь убить мужчин, которые это сделали?

Да, я хочу убить мужчин, которые это сделали. Всех до единого.

Но хотя по жилам моим текла чистая ненависть, я не могла убить тех, кто был за нее в ответе. Я слишком слаба. Я слишком маленькая. Мой отец. Моя мать. Даже те, кто спит сейчас у костра, не могут сильно пострадать от моей руки. Но есть та, кого я могу убить, и это причинит им очень, очень сильную боль…

Мои руки и ноги безудержно дрожали, когда я пыталась сесть. Я представляла, как темнеют мои глаза, как поджимается мой живот, как ломаются ногти, пока я дюйм за дюймом ползу к дверце. Вырванные волосы щекотали мне ладони, когда я перебиралась по деревянной подножке вниз. Я дрожала, но не от ночного холода, жалившего голую кожу. Я дрожала от нетерпения и решимости.

Перекатившись через подножку, я рухнула в мокрую траву. И некоторое время лежала оглушенная, пытаясь рассмотреть движение в лагере. Но я ничего не услышала, кроме тяжелого сопения спящих злодеев. Бедра дрожали от боли, когда я подтянула ноги. Повернув голову, я рассмотрела костер. В остатках праздничного ужина, среди огрызков и жира, поблескивал нож. Я с трудом поднялась на ноги. Камни и корни впивались в босые ступни, когда я пробиралась мимо хвастунов, лжецов и насильников. Дьяволов, которые приносили клятву ангелам. Я сжала пальцы здоровой руки на деревянной ручке ножа.

А они еще боялись тварей из леса.

Сжимая нож, я побрела к объекту моей мести. Создание, которое связали, надев странную упряжь, сонно заморгало. Она — поскольку я поняла, что это именно она, — потянулась ко мне мордой, вытягивая шею, насколько могла, приветствуя мое неуклюжее появление. Я занесла нож над головой, чтобы опустить его на подставленную шею, но рука безвольно упала. Меня затопила жалость к этому созданию. Как я могу убить нечто настолько невинное и уязвимое? Я сама еще недавно была такой же. Как я могу отнять жизнь, которая так похожа на мою? Не могу, поняла я, и нож выпал из моих ослабевших пальцев.

И тогда зверь поклонился мне, открыто подставляя свою изящную шею. Тот же странный смертоносный ритм, который раньше пульсировал под его шерстью… Она предлагала мне свой пульс с таким невероятным достоинством, что я начала плакать. Говорят, что слезы отпугивают дьявола, но я положила руку на теплый мех и смотрела, как дрожат ее бледные губы. Она знала, что умрет, так или иначе. Кровь в моей здоровой руке — и во всем теле — отчаянно пульсировала, отвечая ритму ее сердца. Никто не служит из любви. Никто…

Я безжалостно вогнала нож в шею зверя, вложив в этот удар всю свою ненависть. Все отчаяние. Все бесполезные радости маленькой девочки, которая жила в кошмарном мире. Все, всю силу, какую я только могла представить, я вложила в судьбоносный удар, а зверь лежал совершенно неподвижно, принося себя в жертву.

Из раны вырвалась тугая струя густой, почти черной крови. Зверь задрожал в агонии, и смерть избавила его от жестокости и пут. Я вытащила нож и смотрела, как капли крови превращаются в чернильный поток. Меня заворожил ритм капель, я подставила руку под стекающую кровь и растерла ее между пальцами. Как метеор посреди чистого зимнего неба, кровь засияла загадочной и явно не святой силой. Я прижала ладони к ране, пытаясь скрыть этот свет. Густая липкая жидкость окутывала мои руки второй кожей, наполняла их силой. Я жадно коснулась языком кончика пальца, чтобы ощутить вкус своего триумфа. Живой пульс крови остался на зубах, даже когда я убрала палец.

Мое дыхание участилось.

Я подставила ладони под кровь, собирая ее, как в чашу. И осторожно раздвинула дрожащие бедра и промыла раны горстью нечистой крови.

Звездный свет и ночь. Белые полосы и черные ветви. Колокольный звон поплыл над верхушками проклятого леса, когда я упала, чувствуя, как выворачиваются и складываются в новом порядке мои кости. Руки мои удлинились, пальцы сжались в тяжелые копыта. Кожа поросла белоснежным мехом. Я попыталась закричать, но услышала высокий тонкий звук, похожий на лошадиное ржание. Голубые слезы потекли по щекам — так меняли цвет мои глаза. Я прижала уши от странных звуков, и что-то с ослепительной силой рванулось вперед и вверх из моего лба…