Александр Дюма-сын - Доктор Серван Страница 5

— Он умрет подобно остальным.

— Нет, потому что мы уничтожим причину болезни. Вы переедете отсюда в другое место, я возьму вас на свое попечение.

— Благодарю вас, — ответила женщина, утирая слезы, — но я хочу умереть в том же доме, где умерли мои дочери.

— В таком случае мы снимем вам другую квартиру за двадцать талеров в месяц. Я заплачу за год вперед.

— О, это бесполезно, — проговорила женщина, — вы потеряете деньги за девять месяцев, потому что я переживу младшую дочь в лучшем случае на три…

При этих словах женщина взяла за руку свою дочь, которая уже начинала покрываться холодным потом. Несчастная мать, привыкшая к этому страшному предвестнику смерти, склонилась над лицом умирающей. Девушка еще дышала. Доктор схватил ее за другую руку и пощупал пульс. Он еще бился, но так редко и слабо, что напоминал ход часов, которые вот-вот остановятся.

— Надейтесь! — воскликнул доктор.

Женщина только покачала головой.

— Вы говорите о будущем мне? Я вчетверо старше этой девочки, которая сейчас умрет!

И она обратила угасший взгляд на бледное чело умирающей. Доктор приблизился к женщине, чтобы сказать ей несколько слов, но она знаком попросила его замолчать и внимательно прислушалась к последнему трепету жизни в груди своей дочери. Рука женщины дрожала, ощущая холод той руки, которую она сжимала. Ледяной пот, проступивший на теле умирающей девушки, сковал сердце матери. Послушав несколько минут, несчастная начала как сумасшедшая озираться вокруг себя. Одна, только одна слеза блеснула на ее горячих щеках. Женщина выпустила руку дочери и упала на колени.

— Вот и третья! — прошептала она дрожащим голосом и повесила голову.

Доктор отпустил руку умершей и подумал о том, что ему больше нечего делать в этой комнате до наступления следующего дня. Он тихо приблизился к камину, положил на него свой кошелек и вышел. Ребенок уснул, сидя на стуле, положив голову на руки и облокотившись на стол. Нетрудно догадаться, что доктор вернулся к себе очень взволнованный той сценой, свидетелем которой он стал. Ивариус в ожидании хозяина по-прежнему читал книгу и надеялся, что доктор по возвращении доиграет с ним партию в шахматы; если бы господина не было всю ночь, то он просидел бы в кресле до рассвета, даже не подумав о сне.

Доктор рассказал слуге обо всем, что видел и слышал. Ивариус понял, что после такого происшествия нельзя уже продолжать игру, и принялся укладывать фигуры в ящичек, время от времени посматривая на лицо доктора, на котором, кроме весьма естественного волнения, отражалась некоторая отрешенность.

— Спокойной ночи, Ивариус, — сказал господин Серван.

— Спокойной ночи, доктор, — ответил ему слуга.

Ивариус не справился о состоянии своего господина, потому как подумал, что этот случай не должен был произвести на него, как на привычного ко всему врача, сильного впечатления. Если бы кто-нибудь незаметно последовал за доктором в его комнату, то увидел бы, что он, отпустив от себя Ивариуса, впал в глубокую задумчивость. Иногда по его лицу пробегала улыбка, а в глазах загоралась решимость, и тогда он говорил себе:

— Почему бы и нет, попробуем…

Доктор лег в постель, но прежде чем задремать, еще раз обдумал мысль, его занимавшую. Наконец он уснул, и на губах его играла улыбка человека, который решил важную задачу или принял серьезное решение. Доктор проснулся очень рано. Он превосходно себя чувствовал после краткого сна; к тому же в те дни, когда он намеревался делать добрые дела, он всегда вставал на рассвете. Спустившись, доктор увидел Ивариуса, суетившегося по дому. Верный слуга предложил господину сопроводить его в тот злополучный дом, но доктор, подумав, что дела, которыми он собирался заняться, могут отнять у него половину дня, дал своему слуге адреса больных и поручил навестить их. Так как больные, как мы уже имели случай сказать, одинаково доверяли господину и его лакею, последний остался доволен возложенной на него почетной обязанностью.

Ивариус действительно был одним из счастливейших людей в мире: он целых пятнадцать лет мечтал участвовать в делах своего господина. Благодаря усиленным занятиям наукой он, человек, которому в ином случае суждено было навсегда остаться глупым мужиком или обыкновенным лакеем, стал наряду с доктором Серваном лучшим врачом города С. Ни богатство, какими бы трудами оно ни было заслужено, ни любовь, какие бы глубокие корни она ни пустила в сердце, не могут доставить человеку такого самодовольства и благополучия, как знание, и в особенности то, которое может быть полезно ближнему.

Самая незначительная причина может разорить человека, малейший каприз убивает любовь, но то, что добыто учением, способна уничтожить только смерть или безумие — по сути своей, смерть нравственная. Уверенность Ивариуса в том, что каждое утро при пробуждении он найдет свое сокровище, собранное им за двадцать лет, в целости и сохранности, возносила его до небес и делала его самым счастливым человеком на свете. Когда доктор ушел, то этот добряк надел свое лучшее платье и отправился выполнять возложенное на него поручение.

Дождь наконец прекратился, густые свинцовые облака, подгоняемые восточным ветром, застилали небо, и еле пробивавшийся через них солнечный луч тщетно старался высушить мостовую. Тем временем доктор Серван подошел к дому, в котором побывал накануне. Он миновал двор и вновь очутился в той же зловещей комнате. Его глазам представилась та же картина, что и накануне; только лампа погасла, и в комнату теперь проникал слабый утренний свет. Ребенок уже проснулся и, стоя со сложенными за спиной ручонками, он со страхом и удивлением смотрел на постель, на покойницу и на свою бабушку. В глазах его блестели слезы. Мальчик никак не мог понять причину неподвижности этих двух существ, одно из которых было мертвым, а другое живым. Когда он услышал шаги доктора, то бросился к нему и горько заплакал, не в силах произнести ни слова.

— Иди, поиграй, дитя мое, — сказал ему доктор Серван и, обняв мальчика, указал ему на двор.

Бедная женщина погрузилась в такую печаль, что, казалось, не замечала ничего вокруг себя. Доктор не осмелился вывести ее из этого забвения, в котором, быть может, уснули воспоминания несчастной матери. В это время какой-то человек, проходивший по коридору, из любопытства остановился напротив этой страшной комнаты.

— Друг мой, — спросил его доктор, — не знаете ли вы, где живет хозяйка этого дома?

— На нижнем этаже. А что случилось с Жанной? — в свою очередь справился этот человек.

— Ее последняя дочь умерла.

— Бедная женщина!

— Вы ее знаете?

— Да, милостивый государь, я каждый день прохожу здесь, когда иду на работу. Время от времени я приношу ей кое-какие гостинцы, но у меня жена и дети, и вы понимаете, мы сами не богаты и потому не можем во всем помогать ей.

И на глазах у этого сердобольного человека выступили слезы.

— Если когда-нибудь вы, ваша жена или дети захвораете, обратитесь к господину Сервану, — сказал доктор, — это я сам. Я возьму вас на свое попечение, ведь вы этого заслуживаете.

И доктор протянул руку своему новому знакомому.

— Могу ли я быть чем-нибудь полезен доктору Сервану? — спросил этот человек.

— Нет, друг мой, — ответил доктор, — идите на работу, и да не оставит вас Господь.

Прохожий удалился, бросив последний взгляд, полный грусти и сострадания, на страдалицу Жанну. А доктор направился к хозяйке дома.

IV

Едва Серван позвонил, как раздался собачий лай, указывавший на присутствие в доме скверной моськи — неизменного спутника озлобленных старых дев. Вслед за этим дверь отворилась, и доктор Серван увидел лицо пожилой женщины, на котором читалось единственное желание: чтобы тот, кто пришел в такую пору и нарушил ее покой, поскорее удалился. Не приглашая посетителя войти, хозяйка спросила его, что ему угодно, но, казалось, хотела сказать совсем другое, что-нибудь вроде: «Я вам ничего не должна и вовсе вас не знаю, почему же вы беспокоите меня в такой час?» Доктор тотчас понял, с какой черствой душой ему придется иметь дело.

— Я хочу видеть хозяйку дома, — заявил он.

— Я и есть хозяйка.

— Мне нужно с вами поговорить.

— Сейчас?

— Да, сейчас.

— Войдите, — сказала женщина и пригласила господина Сервана в гостиную.

Хозяйка на некоторое время удалилась, чтобы, как она объяснила, «одеться подобающим образом». Действительно, женщина отворила дверь в капоте и ночном чепчике, но когда она поняла, что речь пойдет о довольно важном деле, раз ее посетили в такой час, то не захотела оставаться при мужчине в таком «наряде», несмотря на свои шестьдесят лет.

Доктор остался один, потому как и собака, которая поначалу облаяла незнакомца, обнюхав его, ворча последовала за своей хозяйкой. По святилищу можно судить и о самом божестве. Все вокруг блестело той чистотой, которая в жилище у бедных людей говорит о порядке и бережливости, а у богатых — о глупости и эгоизме. Мебель была ореховая. Когда мы говорим «мебель», то подразумеваем под этим словом находившийся в комнате круглый стол, нечто вроде сундука и четыре стула. Только ход часов с кукушкой однообразным стуком нарушал печальное молчание этой комнаты. Ни из одного замка не торчал ключ, но все они наверняка были заперты на два оборота. Две французские гравюры, заключенные в рамки из черного дерева, служили единственным украшением гостиной. Огромный камин с разверстой черной пастью, по всей видимости, не топили накануне, хотя погода стояла такая, что не лишним было бы позаботиться и о тепле. Под столом, однако, находилась жаровня — хозяйка явно нуждалась в том, чтобы ее пищеварительный процесс не прерывался. На камине стояла лампа и два подсвечника без свечей, а рядом с ним висели щипцы для углей с украшениями, некогда позолоченными.