Ирина Скидневская - Фэнтези-2005 Страница 5

День клонился к вечеру. При виде Комоя с визгом вскочили на ноги пять ездовых собак, привязанных к шесту у одинокой яранги. Он остался один посреди пустынных холмистых полей, запорошенных снегом! Ранняя весна в тундре так же коварна, как и те, кто увез Пыльмау, — она скрыла следы нарт бежавших от Комоя айнов…

Он пошел в ярангу, острым ножом в ярости разодрал драгоценные шкурки, которыми они откупились от него, высыпал собакам на корм все припасы из кожаных мешков, долго, бессмысленно шел по тундре, потом, упав на снег, тяжело и мучительно плакал и все смотрел на небо с яркой россыпью звезд. Всю жизнь потом они напоминали ему ее сияющие, счастливые глаза…

Роды были тяжелыми. Ильма разрезала ножом огромный живот Пыльмау и извлекла младенца, который — слава богам! — оказался мальчиком. Он был вылитый Комой.

Орво долго и горячо благодарил богов за снисхождение к просьбам его племени, за щедрость и великодушие. Он обратил к идолам с блестящими от жира лицами новые молитвы: не дать умереть Пыльмау, послать ей свежих сил для выздоровления. Насмелившись, молодой шаман напомнил богам, что айнам не выжить в тундре, где кочуют оленеводы, ведь айны привыкли охотиться в море. Зов крови приведет их обратно в родные места, к могилам предков. А там их ждет тэрыкы. Проклятый тэрыкы!

Пыльмау поправилась, и радости айнов не было предела. В племени теперь остались только женщины и мальчики-подростки. Всех девушек с большим трудом выдали замуж в другие племена с условием, что первенцев вернут айнам. Понадобились все связи Ильмы, дорогие подарки кереков, авторитет старого Токо, чье имя хорошо знали на побережье, и природное красноречие Орво, чтобы уговорить чужаков принять в свои семьи девушек из племени, преследуемого Кэленой. Никто не горел желанием пострадать за чужие грехи.

Юноши же из племени айнов должны были еще подрасти и научиться охотничьему промыслу — только тогда они приведут в стойбище своих жен.

Медведица, за снежным логовом которой начали следить с самого начала зимы, еще до рождения Яко, наконец вышла покормиться. Это означало, что ее детеныши подросли. Она ушла далеко во льды, и, пока ныряла за рыбой, айны, рискуя жизнью, выкрали двух ее медвежат. Когда в кожаном мешке их внесли в ярангу, Пыльмау разъяренной росомахой кинулась на вошедших. Своим плачем она разбудила младенца, спящего в колыбели, но он не испугался, смотрел на взявшую его на руки Ильму спокойно и серьезно, только немного удивленно.

Пыльмау почтительно связали — кереки вместе с Орво приглушенно бормотали слова утешения — и напоили горьким напитком из трав, от которого молодая мать впала в тревожное забытье. Ильма, надев кожаные рукавицы, заколола медвежат и в их крови искупала маленького Яко.

— Больше крови, больше крови! — приговаривала она. — Пусть медвежья кровь вольет в тебя медвежью силу и выносливость!

Мальчик молчал.

Туго скрученными нитками из оленьих жил шаманка зашила его в шкурки медвежат таким образом, чтобы он свободно двигался в этом странном одеянии, а ручки и ножки его оставались свободными. И даже тогда Яко не испугался, не пискнул, не выразил недовольства. Его черные глазки внимательно изучали хлопочущую над ним женщину с татуировкой на морщинистом лице.

— Ах, хороший охотник, добрый айн, — восхищенно шептала Ильма.

Улучив момент, когда медведица, рыскавшая по окрестностям в поисках своих медвежат, снова ушла к полынье охотиться, айны вместе с Орво подложили ребенка к берлоге. Теперь оставалось только молиться, чтобы медведица не разорвала младенца и приняла его за своего детеныша. Люди отошли на расстояние, с которого еще можно было слышать рев зверя, и замерли в тревожном ожидании.

Вернувшись и обнюхав находку, медведица жадно схватила ее и потащила в свою снежную пещеру.

Пыльмау очнулась через час, вспомнила все, и глаза у нее снова закатились. Ильма похлопала ее по щекам и помогла сесть.

— Нет, девочка, пора приниматься за дело. Иначе чем ты будешь кормить своего богатыря, когда он вернется? — Сильными жилистыми пальцами она сцедила молоко из разбухших грудей Пыльмау. — И так четыре раза в день. Хорошо есть и много спать!

Пыльмау молча плакала.

— А что делать, доченька? — дрогнувшим голосом сказала Ильма. — Судьба у каждого из нас висит на шее…

Полтора года айны не смели наведываться в район берлоги и кочевали вместе с кереками по тундре. Полтора года Пыльмау сцеживала из груди молоко. Когда наступило короткое лето, оленеводы вернулись на побережье и вместе с опытными охотниками из другого племени убили медведицу, выкормившую Яко.

Пыльмау принесли глухо рычащее, странное, грязное, заросшее, остро пахнущее зверем существо. Когда она увидела на этом диком лице родные, любимые глаза Комоя, то закричала, и ребенок, которого положили ей под ноги, вскочил на четвереньки и больно укусил ее за лодыжку. Он был огромен не по возрасту. Остатки шкурок медвежат висели на его боках, сросшись с кожей, а руки и ноги с длинными загнутыми ногтями покрылись коротким белым пушком.

Выделанную шкуру расстелили на полу яранги, Яко припал к ней и три дня тоскливо скулил, отказываясь от пищи и призывая приемную мать-медведицу.

Лицо Пыльмау распухло от слез. Ильма не разрешала никому входить к ней, и по приказанию шаманки в стойбище кереков стояла мертвая тишина. Запах медведя сводил собак с ума, но тех из них, что осмеливались подбежать к яранге и залаять, нещадно хлестали упряжью. Айны во главе с Орво усердно молились своим богам, и на четвертые сутки Яко взял грудь Пыльмау, лежащей на шкуре медведицы.

Всю силу своей невысказанной нежности и горькой, неосуществившейся любви Пыльмау обратила на сына. На это и надеялись айны и сочувствовавшие их нелегкой судьбе кереки.

До четырех лет Пыльмау кормила Яко грудью. Баюкая на руках сына-медвежонка, она ласково пела ему нехитрые песни, и под эти звуки разглаживались резкие черты на грубоватом детском лице, смягчалось его звериное выражение. Она купала сына в нагретой воде, подстригала волосы и ногти, терла крепкое, сильное тельце, чтобы соскрести все следы меха. Настал день, когда Яко странно искаженным, низким голосом впервые произнес: «Мама…» — и сам протянул к ней руки. И она заплакала, напугав его.

Она научила сына ходить на двух ногах, и они долго гуляли по тундре, сопровождаемые стаей собак.

Айны простились с кереками и, пользуясь родственными связями выданных замуж девушек, стали кочевать по побережью. Охотничьи племена, чтобы не навлечь на себя гнев богов, были вынуждены принимать племя, бросившее вызов самой Кэлене.

Молодые охотники обзаводились семьями, рождались и пестовались дети, но главным ребенком в племени оставался Яко, а главной женщиной — Пыльмау. Все безропотно, охотно, трепетно признавали их главенство. Самый жирный кусок, самую нежную печенку, самую красивую одежду несли в ярангу Пыльмау.

На глазах взрослеющий Яко принимал эти знаки внимания как должное и не понимал тайных слез матери. Сильный и рослый, на две головы возвышающийся над сверстниками, он всегда чувствовал себя лидером, рано научился охотиться и приносить домой собственную добычу — тюленя, нерпу или моржа.

Орво зорко следил за ним. Когда шаман приходил к ним в ярангу, Пыльмау с застывшим лицом садилась в стороне. Орво, как со взрослым, беседовал с десятилетним Яко о приметах, о сроках и способах охоты, о прогнозах на грядущую зиму. Юноша, наделенный звериным чутьем, обнаруживал недюжинный человеческий ум и сметливость. Но почти всегда их беседы принимали странный оборот, и сердце матери болезненно сжималось.

— Говорят, души хитрых и злых шаманов вселяются в белых волков? — к примеру, ни с того ни с сего замечал Яко.

— Может быть, — хмыкнув, невозмутимо отвечал Орво.

— И они становятся вожаками волчьей стаи?

— Случается и такое.

— А я? Я тоже вожак?

Орво пыхтел трубкой и кивал с серьезным видом:

— Ты самый сильный, Яко, самый смелый. Айны могут жить спокойно, пока ты их защищаешь.

Часто, впрягшись в нарты вместо собак, Яко катал по десять ребятишек за раз. Завалившись в снег, они с радостным визгом осаждали его, висли, как собаки на медведе, а он осторожно раскидывал их, стряхивая в снег.

— Можно, я возьму у Пыльмау твой винчестер, когда ты умрешь, Яко? — в пылу такой веселой возни и в полном восхищении от его силы воскликнул один из мальчиков.

Все замолчали в испуге, а Яко громко рассмеялся и закинул мальчишку в сугроб.

Когда он уходил охотиться, Орво отправлялся за Пыльмау, и они вместе шли за ним во льды.

— Сынок! Яко! Вернись! — звала Пыльмау, хотя всей душой противилась требованию Орво учить сына беспрекословному послушанию. — Он не слышит, — обернувшись, в первый раз сказала она. — Пойдем домой…