Яцек Дукай - Иные песни Страница 51

Атена появилась из-за завесы.

— Входи, эстлос. Времени у тебя — до полуночи. Он делает мне одолжение, не дави.

Не взглянув больше на Иеронима, быстрым шагом двинулась к ступеням.

Господин Бербелек отвел риктой богатую ткань и шагнул в комнату. В комнату — в огромный зал: помещение, должно быть, занимало больше половины этажа, выходило низкой колоннадой на террасу, выступающую над морским клифом; эта часть дома наверняка частично была выстроена из оронейгеса. В зале отсутствовала не только одна из стен, но и часть потолка, железные ступени вели на крышу башни. Через широкое прямоугольное отверстие господин Бербелек видел фрагмент каких-то деревянно-металлических конструкций, закатное Солнце отражалось кровавыми отсветами в полированной стали — там как раз крутились двое слуг, чистивших конструкцию и манипулировавших невидимыми ее элементами. Двое других слуг — старый эгиптянин и молодая негрийка, расставляли на каобабовом столе, частично выходящем на террасу, подносы, миски, тарелки и бокалы. Это было делом непростым, яко же оный стол, всяко большой и массивный, оказался завален невероятным количеством бумаг, пергаментов, карт, стеклянных и металлических колб, алембиков, реторт и флаконов, мыкались на нем и два уранометра, простая диоптрия, несколько линиалов и цирклонов, различнейшие приспособления, названий которых господин Бербелек не знал, а о назначении и не догадывался, а еще — пожелтевшие кости, несколько черепов (не человеческих), горшок с экзотическим растением, большой фонарь, рубиевая пифагорейская кость, масляная лампа, золотая статуэтка доалександрийского Аписа-Быка, чернильницы, угли, перья, мел, ножи, иглы, ножницы, трубка сломанная, трубка не сломанная, гашишница, прижатый камнем грязный джульбаб, треснувший глобус, сияющий лунариум, несколько десятков книжек и свитков, а на углу же стоял медленно обращающийся перпетуум мобиле.

— Ну, прошу садиться, эстлос, прошу, прошу. Как раз готовился к, мм, скажем так, ужину, охотно поем в компании. Даже если ты не голоден… прошу, угощайся, прошу. Атена рассказала мне о твоем сыне, эстлос, печально, печально; конечно, я готов послужить своим скромным знанием, если это хоть как-то сможет успокоить боль, хотя я никогда и не… Ну садись же, эстлос, не стой так надо мной!

Господин Бербелек присел в придвинутое кресло. Слуги как-то сумели навести порядок на том конце стола, что выходил на террасу, и расставили посуду с едой. Перед Иеронимом тоже быстро возникли тарелки. Он сидел спиной на запад, а хозяин — лицом к соскальзывающему за древнюю стену Солнцу. Светило, режущее ему глаза, позволяло, кроме прочего, быстрее проснуться. С того времени, как Антидектес занялся астрологией, он перешел исключительно на ночной образ жизни.

Господин Бербелек отложил рикту, омыл руки в подставленной миске с водой, вытер их полотенцем. Негрийка разливала по бокалам молоко и разведенное вино. Зажгли курительницу, по террасе поплыла волна кисловатого аромата с розовой отдушкой.

— Ты должен знать, эстлос, — продолжал Антидектес, — что в последний год я не слишком внимательно слежу за вестями с юга, меня поглотили несколько иные проблемы, куда более далекие от… хотя, кому это знать, ведь все порядки взаимопроникаемы, лишь хаос по-настоящему оторван от реальности, а всякому порядку должно безусловно гармонировать со всеми прочими порядками, а стало быть, он воплощает в себе как их отражение, так и небесную гармонию, хотя и опасаюсь, что сие звучит уж слишком по-пифагорейски, но гармонии небесные, каковые нынче пугающе расстроены и разбиты, несут нам информацию о наиболее актуальных, приземленных делах, и я говорю здесь не о какой-то там восточной магии, токмо о классической софии, хотя простонародье никогда не могло заметить разницу и всякую силу заметно великую объясняло себе таинственными словами, священное бормотание сладостно для ушей невольников, отчего не ешь, кушай, кушай, знаешь ли вообще, откуда происходит этот термин?

Пойманный врасплох перерывом в словотоке софистеса, господин Бербелек чуть не подавился.

— Какой?

— Магия. Магои. Так вот, как пишет Геродот, в странах, лежащих к западу от земель доалександрийских персов, жило племя мидийцев, из которого вышла закрытая каста жрецов, практиковавших некие специфические ритуалы, зороастрийские лишь отчасти. Их-то на староавестийском, полагаю, и именовали «магои». И вот кого первым записали в истории как магои: Зороастра, Астрампсиха, Остана, Гобрия, Пазата, именно их. Святых мужей, неосознанных текнитесов или совершенно еще диких кратистосов, создателей религии, мудрецов. Аристотель весьма подробно объясняет в «Magikos», что никакой магии не существует. Но кто же тогда те, что и нынче именуются магои и выступают пред толпами? Плутоватые демиургосы, что специализируются всякий в одном эффектном искусстве, например демиургосы пироса, ядящие огонь, демиургосы движения, левитирующие над крышами, о, тоже мне, сильная магия, но люди жаждут верить, что в этом мире есть чудеса, что не все можно охватить разумом, ибо именно в этом живут их надежды, на сем водоразделе меж познанным и непознанным, где —

— Что же, в таком случае, убило моего сына?

Антидектес заморгал, будто только теперь, полностью уйдя за стены Старой Александрии, красное Солнце ослепило его. Отодвинул разрезаемый мясной пирог. Слуги зажгли пирокийные лампы, он засмотрелся на миг на их работу. Ветер Короля Бурь шелестел покрывающими стол бумагами, покачивал самые легкие из сосудов, те тихо позванивали, цеплялся за полы кируфы Бербелека, за зеленый джульбаб софистеса. Когда тьма опустилась за террасой, на город и на грохочущее море, Антидектес, освещенный лишь грязным, желтым пирокийным огнем, наконец-то предстал глазам господина Бербелека именно тем уставшим насупленным старцем, каковым его господин Бербелек и представлял со слов Анеиса Панатакиса. Антидектеса охватывала морфа сухого истощения, и если он ежедневно привык вкушать пищу столь же обильную, как и нынче, в компании Иеронима, то куда какой сильной должна бы оказаться оная морфа. Торчащие из широких рукавов джульбаба запястья состояли лишь из медной кожи, обтягивавшей птичьи косточки. Морщинистая шея же казалась не толще запястья господина Бербелека. Что бы ни удерживало Антидектеса в живых, роль в том Материи, верно, была невелика.

— Я был придворным софистесом Гипатии двадцать семь лет, до девяносто первого, — начал он снова, на сей раз говоря неторопливо и в каком-то меланхолическом раздумье; взгляд его блуждал где-то над левым плечом господина Бербелека, лишь время от времени зацепляясь за лицо гостя. — За это время, по поручению Гипатии и на ее деньги, состоялись четыре экспедиции в Кривые Земли. Я участвовал в двух из них, третьей и четвертой. Свои выводы представил в трактате «Об Искривлении», напечатанном Александрийским Мусеумом и доступном, впрочем, в Библиотеке. Ты его читал, эстлос?

— Я прочел все, что написано о Сколиодои.

— Да-а-а…

— Ты описал множество интересных какоморфий, очертил границы и проследил историю, но не написал почему. Не объяснил. Не сказал о причинах.

— А ты уверен, что задаешь хороший вопрос, эстлос? Может, лучше стоило бы вопрошать о Цели?

— А это не одно и то же?

Антидектес наклонился в кресле и простер руку над балюстрадой террасы, указывая на звездное небо.

— А объясни мне это. Ну, скажи о причине, эстлос.

Господин Бербелек крутил в руках пустой бокал.

— Выходит, ты утверждаешь, что Сколиодои соположим законам мира, а не нарушает их? Тогда какова энтелехия Искривления? Куда оно направлено?

— А не спрашиваешь ли ты одновременно, эстлос, откуда оно происходит? — легко усмехнулся софистес. — Тогда задай себе такую загадку: откуда происходим мы? Если нынче мы существуем в порядке, в каком существуем, а в будущем нас ожидает лишь большее и большее совершенство — то что было пред тем? Отступи — и еще дальше — и еще дальше. Что видишь, настолько далеко отступив от Цели? Сколиодои. Се и есть Первый Сад, из которого явилось все сущее; а в сердце его — место начала, гиле, абсолютно отделенная от морфы.

— Да знаю, знаю, — господин Бербелек вертел в руках гладкий хрусталь. — Все вышло из хаоса и так далее, мир и жизнь, безумная зоология Эмпедокла.

— Космогонии разнятся. Некоторые говорят, что все начинается с превращения Огня в Воздух, а затем в Воду и Землю. А затем — наоборот, все возвращается к Огню. Оттого мир начинается и гибнет в Огне, в процессе, повторяемом бессчетное число раз. И в которой по счету вспышке пламени живем мы?

— Так или иначе, но еще несколько десятков лет назад ничто не выделяло тот кусок Африки. И что же там произошло? Время обернулось вспять?

Антидектес потянулся к трубке, понял, что она сломана, потянулся ко второй, принялся искать зелье. Появился слуга. Господин Бербелек отставил бокал, ждал.