Как стать богом (СИ) - Востриков Михаил Страница 59

— Кто такие, не совсем понимаю… — говорит Тенгиз раздумчиво, — Или ты их знаешь?

— Представления не имею, — врёт Роберт, чтобы не заниматься дурацкими утомительными объяснениями.

— По-моему, этого, в роскошном халате я где-то видел… В кино, может быть? В рекламном ролике?

— Ну, со вторым-то тебе все ясно, я полагаю?

— О да, — говорит Тенгиз, — Здесь, блин, разумных вопросов нет и быть не может.

Роберт не возражает, и Тенгиз, понизив голос, спрашивает:

— Худо? — он мотает головой в сторону палаты.

— Не знаю, — говорит Роберт, — Не видел. Думаю, что худо.

Он опять кривит душой, но не объяснять же было ему про нобелевскую лекцию, которую Сэнсей читает полутрупу.

— Б-блин, — говорит, огорчившись, Тенгиз, и они оба надолго замолкают.

СЮЖЕТ 30/6

Потом Тенгиз спрашивает:

— И как тебе нравится вся эта история? Я имею в виду — с Интеллигентом, Вадимом и Гришей.

Роберт пожимает плечами.

— Да, господа мои, — говорит Тенгиз, — Воистину: все, что неестественным путем начато, неестественным путем и закончится.

Роберт возражает без всякого азарта:

— Чего уж тут неестественного: шлепнули, как простого, заскорузлого лоха. Если отвлечься от деталей, разумеется. Детали — да. Тут остается только руками развести.

— Нет, голубчик, не говори. Не как простого. Совсем не как простого. И не только в деталях дело. «Если бы ненавидящие взгляды могли убивать, население бы сильно поубавилось». Ядозуб — он это умел. Он был олгой-хорхой, только вы все в это поверить не умели… А вот знаешь ли ты, кто охранял Интеллигента? Эль-де-през. Лично.

— А кто это? — Роберт удивляется, — «Кто таков, почему не знаю?». Кто-нибудь из наших?

— О да! И не кто-нибудь, а Серега Вагель.

— А… «Идеальный бодигард». Я слышал про него, но с ним незнаком.

— Естественно. Он никогда с нами не общается. Вернее, редко.

— Куда уж реже. Никогда.

— Это с тобой — никогда. А с нами, с простыми людьми, редко, но все-таки общается.

— Что ж он его не спас, если он «идеальный»?

— В том-то и проблема, блин. Видимо, против лома нет приема.

— «Нету лучшего приема, чем сидеть все время дома», — цитирует Роберт, и они снова замолкают.

СЮЖЕТ 30/7

И тут Роберт, вдруг, ни с того, ни с сего (а в общем-то понятно почему) вспоминает давний разговор, который имел место между Сэнсеем и человеком Аятоллы, — разговор по поводу Интеллигента, которого они, впрочем, дружно и не сговариваясь, называли «наш Профессор».

«В экономике наш Профессор обладает скорее убеждениями, нежели познаниями», — говорит тогда человек Аятоллы.

И Сэнсей вежливо замечает, что это звучит, как цитата.

«А это и есть цитата», — замечает человек Аятоллы (лощеный, длиннолицый, длиннорукий, вообще длинный, безукоризненно вежливый, весь с иголочки — от лакированных штиблет до употребляемых цитат).

«Но, однако же, согласитесь, к месту».

«Вот как? И откуда же это?»

«Представьте себе, не помню. У меня странная память: я хорошо запоминаю тексты, но совершенно не помню ссылок».

Тут Сэнсей смотрит на Роберта, и Роберт не подводит:

«Андрэ Жид. „Подземелья Ватикана“. Перевод Лозинского. Цитата не совсем точная».

«Спасибо, — говорит ему Сэнсей и снова обрашается к человеку Аятоллы и к теме разговора, — Но ведь ему и не надо обладать познаниями, нашему Профессору. Достаточно убеждений. Он же политик, а не экономист».

«Мы придерживаемся ровно такого же мнения», — мгновенно откликается человек Аятоллы, и они, видимо, говорят о деталях (и теперь понятно, о каких: как поэффективнее настрополить беднягу Резалтинг-Форса) — во всяком случае, Роберт тут же отослан готовить кофе по-турецки…

Сцена 31. Совершенно нет времени…

СЮЖЕТ 31/1

Роберт борется с воспоминанием, которое вдруг проступает… собственно, понятно, почему — чистая же аналогия, сама собой напрашивается, выползает из тины памяти, как мрачное уродливое животное… Справиться оказывается невозможно, и он осторожно позволяет себе вспомнить. Не целиком. Абзацами. Чтобы не вспомнить лишнего. Поминутно натыкаясь на лишнее и судорожно загоняя это лишнее обратно, в самый глубокий подвал.

Звонок в ад, вот что это было. Господи, как Сэнсей не хочет туда звонить! Отбрыкивается, шипит, злится, мучается почти физически и в конце концов звонит — сразу сделавшись такой фальшиво-бодрый, исполненный казенного оптимизма и вымученного участия А клиент уже умирает. Безнадежно. Саркома легкого. Роберт все это слушает и слышит — по отводной трубке (постоянная его чертова обязанность — слушать по отводной трубке, если нет отменяющего распоряжения, черт бы все эти порядки подрал…)

«Стэнни, милый… Это такая мука… такая мука… Брось все, забудь. Не наше это дело… Такая расплата, Стэнни» (Слабый голос из чадящего пекла. И видение: чадной, черной, наглухо закупоренной комнаты. Черный платок на ночнике. Бессмысленное и беспощадное пятно света на простынях. Удушье. Страх. Боль. Смерть.) И беспорядочно бегающие (как всполошенные тараканы) бессмысленные вопросы: что «бросить, забыть»? За что «расплата»? Что еще за «наше дело» — «не наше дело»? Да понимает ли, о чем речь, сам Сэнсей? И вообще — слышит ли? Бормочет какую-то жалобную чушь.

СЮЖЕТ 31/2

Роберт улавливает боковым зрением какое-то нештатное движение за спиной и оборачивается. Сэнсей стоит на пороге палаты. В своем полосатом нелепом костюме, похожий то ли на беглого зэка, то ли на остолбенелое привидение. Зеленовато-бледный. Потный — крупные капли дрожат на лбу и на шее у него, катятся по лысине. Глаза не мигают. Он не в себе. Роберт шагает к нему подхватить под локоть, проводить к креслу, но Сэнсей отстраняет его ладонью, сам (неверными ногами) проходит в глубь холла, сам опускается на диван, сидит несколько секунд с прямой спиной, а потом словно вдруг обрушивается внутрь себя — оседает, как оседает умело взорванное здание, — и лицо его разом перекашивается и обессмысливается.

«Не надо было ему сюда ехать» — думает Роберт с ожесточением.

Он достаёт трубочку нитрокора, отсыпает на ладонь три крупинки, предлагает. Сэнсей, как послушный ребенок, высовывает язык — плохой, обложенный, с трещинами Не надо было ехать. Какого черта ему вообще сюда ездить? Какой от него здесь прок? Только сердце зря себе рвет. Вражеский бодигард опускает журнал и с каким-то пристальным, сочувственным, пожалуй, даже, интересом наблюдает за происходящим. Еще любопытствующих нам только здесь и не хватало. Роберт делает шаг в сторону, чтобы загородить Сэнсея собой, загораживает его демонстративно и внаглую: охота тебе наблюдать — наблюдай мою задницу…

СЮЖЕТ 31/3

— Он сказал, что поставит ее на ноги, — говорит Сэнсей — невнятно, словно озябшими губами и умоляюще смотрит на Роберта.

— «Встань и иди». И она пойдет. А я не верю.

Роберт молчит. Что тут говорить? И в голову ничего даже не приходит. И тут вдруг подает голос вражеский телохранитель:

— Надо верить! — говорит он истово, — Верить надо! Если Он сказал, значит, надо верить!

Сэнсей поворачивается к нему всем телом и отстраняет Роберта, чтобы не мешал. (Без всякой деликатности. Как предмет обстановки.)

— Вы считаете, что это возможно? — спрашивает он с отчаянием.

— Это не я так считаю. Это Он так считает, («Он» у него явно получается с большой буквы.) — А значит — надо верить!..

Сэнсей что-то блеет в ответ, что-то жалостливое до непристойности, но Роберт их уже не слушает. Новое действующее лицо появляется в коридоре (со стороны лестницы, что слева): фигура, странно и в то же время страшно знакомая, но совершенно здесь неуместная, — невысокий человек с лицом красно-коричневым и поблескивающим, словно головка курительной трубки, маленький, коренастый, уверенный, — останавливается, наблюдая за ними и в то же время неспешно и откровенно застегивая ширинку. Страхагент. Ангел Смерти. Только почему-то в белом докторском халате и даже при хирургической шапочке слегка набекрень.