Камиль Фламмарион - Неведомое Страница 6

В другой своей книге я показал, что обитатели иных миров должны быть одарены чувствами совершенно иными, чем наши.

Мы не знаем ничего абсолютного. Все наши суждения относительны, следовательно, несовершенны и неполны. Поэтому научная мудрость требует, чтобы мы были очень сдержанны в своих отрицаниях. Мы имеем право быть скромными. "Сомнение есть доказательство скромности", — скажем мы словами Араго, и оно редко вредило успеху наук. Но нельзя сказать того же о недоверчивости.

Есть на свете множество фактов необъяснимых, принадлежащих к области неведомого, таинственного. Явления, которыми мы намерены заняться, принадлежат именно к этому порядку. Телепатия, или ощущения на расстоянии; явления умирающих; передача мыслей; видение во сне, в состоянии сомнамбулизма, — без помощи зрения, — различных местностей, городов, памятников; угадывание какого-нибудь грядущего события; предвидение будущего; предчувствия; бессознательное диктование посредством стуков в столе; некоторые необъяснимые шумы; жилища, посещаемые духами; поднятие на воздух предметов вопреки законам тяготения; движения и перемещения предметов без прикосновения к ним; явления, похожие на материализацию сил (что кажется нелепым); реальные или кажущиеся проявления бестелесных душ и всяких духов и множество других странных и пока необъяснимых феноменов, — все это заслуживает внимания науки и возбуждает любопытство.

В одном можно быть, во всяком случае, уверенным: все, что мы можем наблюдать и изучать, — вполне естественно. Поэтому мы должны рассматривать факты спокойно, научно, без смущения и придания им оттенка мистицизма, совершенно так, как если бы дело касалось астрономии, физики или физиологии. Все — в пределах природы, как известное, так и неизведанное, а сверхъестественного совсем не существует. Это слово пустой звук. Прежде, чем люди узнали законы науки, затмения, кометы, временные звезды также считались сверхъестественными, знамениями гнева Божия. Часто называют сверхъестественным все, что диковинно, необычайно, необъяснимо. Вернее сказать: это — неизведанное, неизвестное.

Критики, которые усмотрели бы в моем труде возвращение ко временам суеверия, впали бы в грубое заблуждение. Наоборот, здесь все дело в анализе, в исследовании. Многие говорят: "Вот еще! Стану я верить этим небылицам… Да ни за что на свете! Я признаю только законы природы, а эти законы — известны". Но эти господа похожи на наивных географов древнего мира, которые подписывали на своих картах над Геркулесовыми столбами: "Hie deficit orbis" ("Здесь конец света"), не подозревая того, что в этом пространстве на западе, неведомом и пустом, способно уместиться вдвое больше стран, чем предполагали эти ученые мужи.

Все наши человеческие знания могут быть символически представлены в виде острова, — миниатюрного островка, окруженного безбрежным океаном.

Да, многому, очень многому остается еще нам поучиться.

Глава вторая

Из первой главы о недоверчивых мы могли видеть, насколько вообще ум человеческий мало склонен усваивать новые идеи и факты, еще не объясненные, и до какой степени эта косность тормозила прогресс наших познаний о природе и человеке. Но, к счастью, появились на свете такие люди, как Коперник, Галилей, Кеплер, Ньютон, Гершель, Папен, Фультон, Гальвани, Ампер, Араго, Ниенс, Дагерр, Фрауенгофер Френель, Леверье и многие другие искатели истины и независимые умы. "Наука честью обязана неустрашимо смотреть в лицо всякой представляющейся проблеме", — так говорил когда-то один из знаменитейших физиков нашего времени сэр Уильям Томпсон. Но по вопросам трудным, темным, мудреным перед нами вырастает новая обязанность — исследовать, анализировать вещи со строгой осмотрительностью и допускать лишь то, что несомненно. Под предлогом прогресса не следует систематическую недоверчивость заменять легковерием, лишенным всякого критического смысла; поэтому я считаю нелишним, прежде чем углубиться в самую суть нашего предмета, показать на нескольких примерах, как необходимо остерегаться противоположного увлечения, не менее пагубного, не менее опасного, чем первое.

Род человеческий состоит из особей с удивительно разнообразными наклонностями. Есть люди, которые решительно ничему не верят; зато встречаются и такие, не менее многочисленные, которые готовы поверить чему угодно. Легковерие многих мужчин и женщин поистине безгранично. Самые возмутительные глупости зачастую принимаются, усваиваются, энергично отстаиваются, и — странное дело — очень часто случается, что самые скептические умы легче всего поддаются дерзким надувательствам и отстаивают колоссальнейшие безумства.

За примерами недалеко ходить. Помните высказку о золотом зубе, которую рассказывает Фонтенелль в своей "Истории оракулов"? Она старинная и, тем не менее, очень типичная. В 1593 году в Силезии пронесся слух, что у одного ребенка, терявшего молочные зубы, вырос золотой зуб вместо одного из коренных. Горстиус, профессор Гельмштедского университета, описал в 1595 году историю этого зуба, уверяя, что он отчасти естественный, отчасти чудодейственный, и что он ниспослан Богом этому ребенку в утешение христианам, треножимым турками. Спрашивается, какая связь между этим зубом и турками? Тем не менее, объяснение было принято всерьез. В том же году Рулландус написал второй трактат о том же зубе, а два года спустя Ингальстерус, также ученый, издал третью брошюру, опровергавшую первые две. Тогда четвертый великий муж, Либавиус, собрал все, что было сказано про зуб, и прибавил свой собственный отзыв. И что же оказалось? Ювелир, рассмотрев, наконец, знаменитый зуб, удостоверил, что он просто был искусно заделан золотой пластинкой. А сколько исписано было бумаги вместо того, чтобы посоветоваться с ювелиром! Таких "золотых зубов" найдется немало в истории древних и новых суеверий.

Всем еще памятны знаменитые "крысы с хоботами", которыми лет пятьдесят назад морочили одного ученейшего естествоиспытателя. Какой-то зуав, пользуясь досугом, состоя на службе в Алжире, занялся прививкой на крысах. Он пришивал кусочек хвоста к крысиному рыльцу, и сращение удавалось прекрасно, вроде того, как у человека восстанавливают нос, прикрыв его кожей со лба. Один ученый из Парижского музея очень дорого заплатил за первую из таких крыс, присланную ему, как образчик породы, до тех пор неизвестной. Потом ему прислали других, которых он также покупал за дорогую цену. Он разуверился, кажется, только тогда, когда при скрещивании крыс получились крысята самой обыкновенной породы, без всяких хоботов.

Заметим по этому поводу, что действительно честный человек науки (потому что без честности нет науки), не привыкший остерегаться предметов, которые он изучает, легче кого бы то ни было поддается обману. В астрономии, в химии, в физике, в геологии, в естественной истории нет лжи. Для математиков дважды два всегда — четыре, а сумма трех углов в треугольнике всегда равна двум прямым. Такое прямодушие и такая природная честность, к несчастью, по-видимому, неприменимы ни в деловом мире, ни в политике, ни вообще в обычных людских занятиях.

Я знавал известного геометра, одного из ученейших профессоров политехнической школы, уважаемого члена Института, человека самых высоких умственных и нравственных качеств, — и вот он-то, будучи чистейшим типом человека легковерного, и стал жертвой самого дерзкого надувательства, какое только можно себе представить. Один искусный подделыватель, Врэн-Люка, пользуясь страстью ученого к автографам, продавал ему за баснословные цены поддельные автографы Паскаля, Ньютона, Галилея, Генриха IV, Франциска I, позднее — письма Карла Великого и Верцингеторикса!.. Пифагора! Архимеда! Клеопатры! А еще лучше… воскресшего Лазаря и Марии Магдалины.

В течение семи лет (1862–1869 гг.) Мишель Шаль (Chasles) накупил 27000 таких автографов на кругленькую сумму в 140000 франков. Однако, несмотря на сноровку мистификатора, можно было с самого начала подметить кое-какие оттенки, возбуждавшие сомнения насчет подлинности документов. Я помню, между прочим, письмо Галилея, в котором он утверждал, что, исследуя пространство рядом с Сатурном, можно открыть еще неизвестную отдаленную планету. Мистификатор имел дерзость заставить Галилея предсказать в 1640 году открытие Урана, сделанное Гершелем в 1781 году, и, перепутав орбиту с небесным телом, движущимся по ней, заставил итальянского астронома сказать, что планета находилась позади Сатурна. Ради курьеза я вычислил положение Урана во время написания мнимого письма; планета и вовсе не была в той области неба, где сиял Сатурн. Я начертил ее диаграмму и показал ученому геометру, какую глупость имели дерзость приписать Галилею. К величайшему моему изумлению, Шаль отвечал мне, что это "ничего не значит" и что он уверен в подлинности письма. Тут же он показал мне и пресловутое письмо. Оно было написано почерком, действительно похожим на почерк Галилея, на старой пожелтевшей бумаге, сложенной и снабженной печатями тогдашней почты. Иллюзия в самом деле была полная. Но заставить астронома сказать, что можно искать Уран позади Сатурна — просто школьническая выходка; однако любитель автографов был уже до такой степени ослеплен, что несколько месяцев спустя согласился заплатить чистоганом за пропуск на французском языке (!), выданный якобы Верцин-геториксом императору Юлию Цезарю.