Карантин - Вероника Батхен Страница 6

- Кошки не переносят чуму. Прокапай её от блох на всякий случай и никуда не выпускай. Если сбежит – обратно не впущу. 

Электронный градусник запищал почти сразу – все в порядке. И у мамы в порядке, и у папы. Он пришел через час, мама раздела его в прихожей и погнала в ванну. Потом вколола в татуированное предплечье антибиотик, и долго разговаривала с мужем, закрывшись в спальне. Папа сделался грустен и молчалив, распустил по плечам жидкие волосы, достал гитару и засел на балконе, перебирать жалобно бренькающие струны. Мама обосновалась на кухне с планшетом и медицинскими книгами, что-то искала и что-то записывала. Ужин она готовить не стала, обошлись бутербродами с чаем. 

Не помогло ничего – Яна разбила чашку, пролила суп, демонстративно позвонила Лешке, с которым ей запрещалось общаться. Мама сидела сама по себе, папа сам по себе, словно каждого накрыло непроницаемым стеклянным куполом, а их дочки вообще не было на свете. 

В восемь мама опять вымыла все полы. В девять вечера, невзирая на нытье и протесты, Яну снова кольнули болючим антибиотиком, отправили в душ и спать. Точнее валяться в коконе из одеял в темной детской, смотреть в окно, слушать двор и бояться, бояться, бояться. 

Коробки многоэтажек закрыли окна, во всех квартирах потух свет. Собачий вой гулял по дворам, то стихая, то снова взлетая к черному небу. С грохотом вылетело оконное стекло и разбилось вдребезги. Что-то бахнуло, потом загрохотали выстрелы. Процокотали копыта, словно табун лошадей проскакал по асфальту. И звуки смолкли, словно кто-то выкрутил ручку динамика.

На цыпочках Яна подкралась к окну и осторожно выглянула во двор. Сумрак клубился и колыхался, прохладный воздух отдавал подвальной сыростью. На освещенном пятачке перед домом кружилась пара. Высокий статный кавалер в старинном костюме и дама в огромном алом платье, с летящим подолом и крыльями рукавов. Они топтали сухие листья, поднимали к небу бледные лица, откидывались и снова сплетались в фигурах старинного танца. Жадный свет фонарей высвечивал то золотистые кудри и бороду, то разметавшуюся рыжую бурю волос, выхватывал металлические крючки и пуговки на камзоле, тяжелое многослойное ожерелье, серебряный перстень на пальце мужской руки. Тени носились за танцующими как свита, метались в сетях абрикосовых веток и натянутых проводов. Тишина прервалась – гулкий бас бросал на ветер слова:

- Да устыдятся и посрамятся ищущие душу мою, да обратятся назад и постыдятся замышляющие мне зло. Да будут они как прах пред лицом ветра и Ангел Господень да изгонит их. Да будет путь их темен и скользок и Ангел Господень да преследует их. И Ангел Господень да преследует, Ангел, ан-гел…

Голос мужчины сбился, прервался кашлем. Он оступился, потом ещё и ещё, пошатнулся, упал на колени. Прекрасная дама наклонилась поцеловать его, а когда поднялась – бледный рот оказался испачкан красным. Вой собак взвился к небу, словно пламя костра. Подхватив подол алого платья, дама прошествовала по лестнице и исчезла из виду. У мужчины хватило сил перевернуться на спину, перекреститься и раскинуть руки. Потом он застыл.

Ужас охватил Яну целиком, как вода, от замерзших босых пяток до стиснутых челюстей. Ходить к родителям ночью настрого запрещалось, но ей было все равно. Перебежав коридор, Яна замолотила в дверь спальни кулачками:

- Мама, папа, пустите! Мне страшно!

Ей послышался долгий стон – неужели родители заболели? Изо всех сил Яна рванула дверную ручку. Папа с мамой лежали, тесно обнявшись, они не спали. И рассердились совсем не так сильно, как Яна боялась.

- Иди к нам, малышка, - сказала мама и раскрыла объятия.

Яна прыгнула к ней, зарылась лицом в подмышку, крепко-крепко охватила руками. Она чувствовала, как ладони отца осторожно касаются её щек и волос, как мама гладит её по спине, как запах теплых духов и сладковатого пота мешается с табаком и одеколоном, и страх потихоньку кончился, вышел потом.

- Мама, - решилась она. – Там внизу, во дворе человек кажется умер.

- Откуда ты знаешь?

- Видела.

Вскочив с постели, мама выглянула в окно.

- Не выдумывай, пусто на улице. У тебя точно температуры нет?

- Посмотри в детской. 

Не надев тапочек, мама пробежала сквозь коридор и тут же вернулась, включила свет, стала натягивать джинсы.

Отец стал у двери и растопырил руки.

- Не пущу. Трупу ты уже не поможешь, а у нас дочка.

- Я врач, Антон. Пойми меня.

- Ты хирург, чем ты поможешь чумному. А ещё ты мать. Подумай о Яне, если не хочешь о себе думать. А станешь рыпаться – свяжу и привяжу к кровати.

Представив, что мама сейчас спустится вниз, во двор, в собачий вой, и станет трогать мертвеца, Яна снова заплакала в голос, со всхлипами. Папа побежал за водой, мама обняла Яну и начала укачивать как маленькую. Потом уже сонную, теплую и доверчивую уложила между собой и отцом. И перебирала ей волосы, пока девочка не задремала.

Яна проснулась от хлопка входной двери. На тумбочке в прихожей лежали упаковка антибиотика и листок бумаги, исчерканный птичьим, прыгающим маминым почерком. 

«Простите, ушла на смену. Нужна в больнице. Антоша, Яна - люблю!

PS: уколы в 9, 15, 21».

Глава 6. Прорыв

Перед самым рассветом молочный, густой туман спустился с Тепе-оба, закутал город с крыш до подвалов. За три шага не увидишь прохожего, звуки глохнут и голоса тают. Как нельзя кстати!

- Мирослав, Лада – в машину. Молча! Алексей, помоги матери снести вещи. Рюкзаки не забудьте.

Бывший спасатель Светозар всегда предпочитал действовать быстро. Он хорошо знал, что призыв «граждане соблюдайте спокойствие» означает полную катастрофу. Взрыв реактора, например, выброс химикатов, флот США в акватории, Правый сектор в Джанкое, «вежливых» в Одессе, инопланетян на горе Бойка. Все что угодно. И плохим бы он был мужем и отцом, если бы не готовился к этому «все что угодно». 

Говорил он Ведане, сколько раз говорил – уедем на землю, сядем на в Байдарской долине или под Белогорском, поставим поместье, заживем сами. А от города только зло! У жены же одно на уме – Лешеньке нужен театр, Лешеньке нужна музыка. Тринадцать лет пацану, а ростом с девку, на славянскую борьбу не пошел – руки ему, слюнтяю, нужны целыми, подтянуться и трех раз не может, шкодит, пакостит, перед учителями красней. И смазливой, повадливой физиономией весь в отца!

Хмыкнув в бороду, Светозар обернулся – родные