Яцек Дукай - Иные песни Страница 62

Ему сказали, что земляне адаптируются через неделю-другую, пирос входит в их организмы, выравниваясь в пропорциях архэ, и, живя в атмосфере Луны, они, в конце концов, даже перестают ощущать боль. Так, например, описывал это Элькинг. Господин Бербелек сказал себе: на второй день — хожу, на третий — ем и пью, веду дружеские беседы, на четвертый день — я лунник. План удался наполовину. Можно наложить на тело морфу игнорирования боли, нельзя наложить на мир морфу игнорирования тела. Разве что ты — настолько уж безумный кратистос.

— Я думал, что у тебя больше рассудительности. Они ведь и сами могли забить его палками. Верно? Эта твоя атака, как я понимаю, не привычный метод. На, выпей.

Левая рука ее чесала раскаленную рану.

— Я видела, как отец убил так одного. Это слабейшие анайресы, те, что появляются внутри ее антоса. Они и вправду могли бы справиться и сами. Но закон есть закон.

— И часто так?

— Не-ет. Почти никогда. Но когда мы сызнова запускаем шахты, что-то всегда да выскочит из тьмы. Глупое, слабое, сбитое с толку; загоняют его в угол и шлют гонца в рощу.

Она встала, вздохнула поглубже. Подпрыгнула несколько раз, хлопнула ладонью в грудину, замахала руками, зафыркали огоньки.

— Некогда, в самом начале, когда Госпожа прибыла на Луну голых эфирных скал и кружащего в орбитальных вихрях Огня, они были здесь единственной естественной формой жизни. Анайресы, Добытые-из-Глубин. Как зарождаются простейшие черви, из воды, навоза, грязи, теплой земли, влажного мусора — ведь у вас внизу все точно так же, верно?

— Да. Начало жизни, самозарождение. Черви, мухи, тараканы, дождевые червяки.

— Вот-вот. Живая морфа движет мертвой гиле. — Девушка снова села, долила себе — побольше — вина. — Так вот, в ту пору здесь была лишь морфа Госпожи и ураниосная гиле. И на границе антоса Иллеи, где равновесие слабее всего и где сломана Форма, начали являться из глубин морфируемой Луны самозародившиеся твари нечистых элементов. Тысячи, десятки тысяч анайресов окружали людей, нападали, уничтожали урожаи, ломали молодые еще деревья. Пробовали даже добраться до самой Иллеи.

— Действовали совместно? Ты говоришь так, точно у них был план.

— Ну-у, как стая… не знаю. — Она хлопнула раскрытой ладонью по бедру. — Так пишут историки. В любом случае, погибло множество людей. И тогда Госпожа призвала Наездников Огня, чтобы те хранили людей от анайресов, Госпожа родила Герокриса Прекрасного. Мы можем выходить за антос Иллеи, на дикую Луну, в пустынь пироса и эфира, можем сражаться в сферах небесных, под Солнцем и во тьме, на орбитах космических эпициклов. Найти и убить анайресов на самой границе земли Госпожи и за той границей, пока они не вступили в обитаемые земли — там, где они самозарождаются, а еще лучше, убить их нерожденными, все еще мертвыми. И так от века — стоим на страже. Антос Госпожи нынче объемлет почти всю Низкую Сторону, граница проходит далеко отсюда, но теперь она куда длиннее, чем в ту пору. Впрочем, и они теперь не рождаются так часто и в таких количествах.

— И Иллея, в конце концов, покроет своей короной всю Луну.

— Да, когда-нибудь. Может, тогда мы станем такими же, как вы. Говорят, внизу, на Земле, риттер — всего лишь почетное звание, которое можно купить, даже если ты никогда не сражался и никогда не станешь сражаться; что даже не аристократы покупают себе эти титулы.

— Это правда.

— Мои родители, мои деды и предки, мои кузены и сестра, все — гиппирои. Наши морфы — резкие и сильные, мы могли бы жить сто — сто пятьдесят лет. Так говорят. Но никто не живет. Гиппирои гибнут в бою.

— Погибнешь.

— Да. — Она отставила кубок, снова легла на покрывало, закинув руки за голову. — У нас нет кладбищ. Когда Форма лопается, пирос побеждает и сжигает нас в пепел, нас поглощает почва там, где мы погибли, нас поглощает Луна.

— Семейные сказания… — пробормотал господин Бербелек. — Да, это точно тебе предназначено. Но разве ты никогда не представляла для себя другого будущего? Знаешь, дети бунтуют. Форма против формы: копия либо противоположность.

Она засмеялась.

— Но именно это — мой бунт!

— Против чего? Против кого?

— Себя самой. Я представила себя и избрала себя такой, какой сделалась. Я. Аурелия Оскра. Потому что так желаю.

— И конец.

— Ну-у, конечно, мне интересно, что там есть, — она указала на Землю, висящую над ними посреди темного неба. — Думаешь, сумела бы?.. Но не просто слетать туда-обратно с дядей — а свободно путешествовать по поверхности, переодевшись, в городах, меж людьми. Эстлос? Не слишком ли это опасно? Что бы они подумали?

— Что ты — демиургос огня.

— Я — демиургос огня!

— Ха!

Тогда господин Бербелек повернулся на покрывале, склонился над Аурелией.

— А хочешь?

— Что?

— Потому что я туда вернусь. Раньше или позже. Омиксос давно уже им сообщил, за мной пришлют. И какими бы ни были планы Госпожи насчет меня… Если ей нужен стратегос… Я туда вернусь. С армией или без. Так что?

Искры начали постреливать из уголков широко раскрытых глаз гиппиреса, струйки дыма появились меж ее бронзовых губ.

— Как кто?

Теперь засмеялся он.

— Нет, дитя, я вовсе не мечтаю о ночном телосожжении, горящие ложа оставим поэтам. Как моя — мой солдат.

Она села.

— Я не принесу тебе присягу.

— Прошу ли я о присяге?

— Эстлос…

Девушка чувствовала ловушку, но была слишком молода, чтобы ее увидеть. А самые опасные люди как раз те, кому не нужны никакие присяги.

В задумчивости она расчесывала горячую рану. Поглядывая на господина Бербелека, склоняла голову, надувала щеки, приподнимала морфированную из черного коралла, безволосую бровь. Он знал эту форму.

— Дева Вечерняя ждет меня, — сказал он. — Вернусь туда с тобой или без тебя.

Протянул руку. Она энергично схватила его за предплечье, пожала.

Он скривился от боли. Горит, горит, горит все.

— Герохарис, сын Герокриса, сына кратисты Иллеи Коллотропийской, Госпожи Луны, кириос, кириос, кириос, Первый Гиппирес, Огонь на Ее Ладони, Гегемон Луны, к эстлосу Иерониму Бербелеку, Стратегосу Европы, гостю риттера Омиксоса Жарника, с приветствиями и дарами земли, да утроятся они, прибыл.

Звук гонга несся по роще, длинной волной проходя сквозь огненные палисады и завитую вокруг остовов беседок листву жар-вьюнков. Был шестой день пребывания господина Бербелека на Луне, час Гердона (Гердон сиял из-под границы тьмы, перерезающей Землю).

Герохарис прибыл в эфирной карете, влекомой двумя апоксами, лунными конями с огнистыми гривами и хвостами. Его сопровождала скромная свита: двое гиппирои, секретарь и дюжина слуг. Слуги волокли от кареты сундук с дарами. Раскрыли его перед сидящим под ивой беседной поляны эстлосом Иеронимом Бербелеком. В сундуке вились в вечном вращении эфирные поделки лунных ремесленников, горели звездным жаром прекрасные одеяния иллеического покроя.

Господин Бербелек поднялся, склонил голову. Герохарис подошел к нему, широко улыбающийся и настолько же откровенный в жестах и манерах, как и прочие гиппирои, характеры их огненны, как и их тела, горячая любовь или адский гнев; подошел, пожал запястье господина Бербелека, хлопнул его по плечу.

— Эстлос! Я должен был убедиться собственными глазами, хорошо ли она выбрала на этот раз!

Господин Бербелек сдержанно усмехнулся. В голове его взорвалась шрапнель тысячи новых подозрений. «На этот раз!» Однако вслух он ничего не сказал.

В мидасской роще сперва планировали большой прием в часть внука Госпожи, но Герохарис быстро объявил, что уезжает, едва только эстлос Бербелек соберет вещи. А что же там было собирать, весь багаж Иеронима вмещался в заплечный мешок — ну плюс этот сундук с дарами, что слуги Гегемона Луны тотчас занесли обратно в карету. Прощание также не затянулось, короткие рукопожатия, с Аурелией Оскрой — настолько же короткое, она лишь усмехнулась чуть более искренне, и чуть более светлые искры выстрелили в ее глазах. Господин Бербелек зашнуровал кируфу, сильнее затянул ремни на ножнах стилета, приложил к носу белую трубку амулета, сосчитал до семи — и покинул рощу.

Карета — лишенная крыши ажурная ураниосовая макина о шести гигантских несущих колесах и шести еще больших колесах маховых, перпетуа мобилиа, непрерывно вращающихся высоко над ее конструкцией. Их стыковали с нижними осями во время езды и перемещали вдоль, если требовалось притормозить. Из эфира выполнена была и вся верхняя часть кареты: симметричные эпициклы ураниосовых вееров, раскрывающиеся и складывающиеся балдахины, мягко похлопывающие гидоропорные сетки.

Длиной в сорок и шириной в пятнадцать пусов, карета Первого Гиппиреса на самом деле не была влекома впряженной парой апоксов — ими возница — с помощью вожжей и огненного бича — правил, когда нужно было изменить направление езды, чего не добиться лишь манипулированием неизменными орбитами вечномакин.