Валерий Капранов - Маг Страница 8

— Хорошо, мой господин, — насупилась Пепелла. А потом с надеждой спросила — А когда будет дано, это ваше обещанное разрешение? Всё-таки, мне бы хотелось, чтобы мне было дано право, быть использованной по надлежащему мне назначению, а не в качестве телефона с автоответчиком.

Князь вопросительно метнул взгляд на Клео. Тот в недоумении пожал плечами, давая всем видом понять, что решение проблем такого уровня, не входит в его компетенцию.

— Ладно. Как только Клео, доставит Глупца в гостиницу, будем считать твою миссию секретаря завершённой, и ты получишь право на отдых. Только смотри, чтоб на этот раз, всё обошлось без особого шума, так как нам ещё здесь нужна надлежащая репутация, до тех пор, пока дело не завершено.

— Не извольте сомневаться, мой господин, всё будет вполне благопристойно.

Почему-то эти слова не вызвали ни у кого из присутствующих особого доверия, но что было делать, слово Князя закон. Если он обещал, в этот раз взять Пепеллу с собой из Тёмной Обители, то придётся немного и потерпеть. В исключительных случаях, её высокая квалификация была просто незаменима, а ценнейшие кадры нужно беречь.

Ведьма

Испытания, выпавшие на долю Марфы, оказались суровыми, и казалось, были бы не выносимыми, если бы на её месте оказался кто-нибудь другой, а не эта волевая, сильная женщина с непокорным, так и не сломленным характером.

По дороге на Воркуту, где в пропахшем кислым потом, табаком и прелыми тряпками, столыпинском вагоне, везли по этапу зэчек, молодая, красивая женщина сразу вызвала интерес у матёрых, прожженных жизнью воровок.

Для того, чтобы подавить и сломить дух репрессированых заключённых, их специально приказано было содержать вместе с теми, кто был осуждён за уголовные преступления. Зачастую, как правило, интеллигентные натуры не выдерживали давления, тех, кто жил по понятиям воровского мира, и униженные и оскорблённые, они, превращались в покорное быдло, разделяя удел неприкасаемых. Некоторым, конечно, везло, кто умел приспособиться и не сломаться. Среди них иногда попадались, даже очень сильные натуры. Но, это было исключительной редкостью, относящейся к разряду весьма и весьма не частых случаев, и далеко не закономерностью.

С заключёнными Марфа держалась особняком, отвечая на колкие подковырки с односложным и терпеливым молчанием. Да и что можно было ответить, когда вместо передних зубов, оставались выкрашивающиеся обломки — злая память о неусыпном внимании, стерегущего с пристальным бдением, «интересы» трудового народа НКВД.

Но, когда доходило до рукоприкладства, молчавшая до поры, до времени женщина, никому не позволяла, попытаться унизить своё достоинство. Драться с зэчками она не могла, из-за ноющей боли в сломанных пальцах. Приходилось использовать для самозащиты, свой врождённый природный дар, напуская морок и отражая попытки навязчивого вторжения, применяя психические атаки.

Обладая природной Силой, Марфа видела и предугадывала, пробуждающиеся и скрытые планы, ненавистных по отношению к ней товарок. И тогда, она подавляла их намерения на корню, заставляя корчиться в болезненных судорогах и биться в истерических припадках, захлёбываясь в собственной пене.

Очень скоро её стали бояться, обходя стороной и подозрительно перешёптываясь за глаза, с уважением относясь к её скрытым способностям. Так за женщиной закрепилось, до конца её лагерных дней, злое прозвище Ведьма.

На живущих своими законами зэчек, Марфа зла не держала и понимала, что в душе, далеко не все, эти женщины были такими жестокими. Мир, в который они попали, диктовал им эти суровые законы, заставляя их выполнять и им подчиняться. Жалости к ним она не испытывала, так как знала, что каждая из них, за свою судьбу отвечала сама, пожиная плоды от собою же сделанного. Но, то Знание, что: «Человек — существо не совершенное» — позволяло ей понимать, что по большей части, эти женщины были заблудшими овцами, на пути уготованному им свыше. И по этому, проявляла присущее ей сочувствие.

Воркута их встретила лютым морозом. Ветер больно колол и хлестал по лицу ледяными крошками мелких снежинок. По сугробам вилась и закручивалась позёмка, а холодное, чёрное в звёздах алмазах небо, норовило их поглотить в леденящую стужей пасть.

На душе было мерзко и неуютно. Лай собак и сердитые крики конвойных, предвещали о том, что жизнь здесь не сахар, если это только можно было назвать жизнью.

Разместили их в уже обжитых бараках, где дохнуло в лицо приятным теплом, нагоняя сон и размаривая после морозного воздуха. Правда, только уже потом, оказалось, что позже под утро, от былого тепла остаются лишь только воспоминания, пробирая холодом до костей, кутающихся в бушлаты под одеялом, обессиленных и озлобленных заключённых.

Перед тем как попасть в бараки, женщин долго держали в морозной стуже, выстроив длинные две шеренги. Здоровяк капитан, стоящий под фонарём, перед этим строем, громко в голос зачитывал списки, по которым их распределяли на проживание. Как в последствии оказалось, уголовных селили отдельно от политических. Но, и здесь всё продумали до мелочей, устроители местной лагерной жизни.

Принцип: разделяй и властвуй, со временем стал приносить плоды, позволяя манипулировать узниками, как кукловод управляет куклами марионетками.

Преднамеренное разделение по классам и кастам, не несло ничего, кроме ненависти и злости, к представителям противоположного лагеря. Это был известный для уголовного мира период, получивший название «Сучьей Войны». Наиболее кроваво он запомнился в мужских зонах, когда там вырезали людей по ночам целыми бараками, унося десятки и сотни человеческих жизней. До такой беспощадности здесь не доходило, видно спящий, но всё же, врождённый природой материнский инстинкт не давал, разыграться стихии массового истребления человеков себе подобных. Но, озлобленность стравленных между собой политических и уголовных зэчек, проявлялась в более изощрённых и присущих женскому коварству формах.

В бараке женщины распределялись по отрядам, для выполнения нелёгких исправительных работ. Формирование происходило по принципам землячества или политических убеждений. С одной стороны здесь было спокойней, чем в бараках, где проживали отпетые уголовницы, насаждающие суровые законы преступного мира. Но, с другой — раздробленность и склочный характер, обозлённых и искалеченных системой женщин, превращалась порою в жестокие ссоры, перерастающие во междоусобные внутренние столкновения интересов, превращающие и без того отравленную жизнь, в сущий ад.

Марфа не поддерживала и не разделяла ничьих взглядов и интересов. Она продолжала жить внутренней и обособленной жизнью, как и прежде ни с кем не вступала в общение, продолжая сохранять гробовое молчание.

Теперь её больше беспокоило другое…

Ещё по пути в Воркуту, по этапу, в тесном и переполненном женщинами вагоне, она обратила внимание на изменения, происходящие с ней. Все признаки состояния и самочувствия, указывали на то, что внутри неё зарождается маленькая новая жизнь.

Она поняла, что беременна. Эти мысли не покидали её, временами делая то непомерно счастливой, то несчастной и обречённой, беспокойной за будущее не родившегося ребёнка.

Марфа тщательно старалась скрыть от окружающих свою беременность, не желая казаться им уязвимой, выполняя вместе со всеми нелёгкую каторжную работу.

Повод был для серьёзных и очень больших опасений. Забеременевших женщин, поначалу переводили на более лёгкую работу, от которой впоследствии освобождали вообще, на последнем сроке вынашивания плода.

После родов, счастливых мамаш с новоявленными младенцами, отправляли на вольное поселение, под надзорное наблюдение местного участкового, выдавая подъёмные и полагающийся паёк.

Так что здесь, исхитриться и забеременеть было самой заветной и несбыточной мечтой. Те, кому это и удавалось, не имеющие поддержки со стороны начальства колонии и покровительства местных матрон, подвергались нападкам и унижениям со стороны завистливых сестёр по несчастью. Иногда эта зависть с побоями, выплёскивалась в преждевременный выкидыш или плод истязаемой ранее мамаши, появлялся на свет уже посиневшим и умершим ещё до родов.

Да и что говорить, те условия жизни, не способствовали для материнства. Тяжкий труд, недостаточное питание, да в придачу суровый убийственный климат, отнимали немалую долю здоровья, награждая несчастных женщин истощающей силы цингой и хроническим туберкулёзом.

Невзирая на эти трудности, Марфа стойко боролась за жизнь своего будущего ребёнка. Несмотря, на прилипшее к ней прозвище, поначалу отталкивающее и настораживающее местных женщин, пересказывающих перевранные сплетни о событиях, произошедших в вагоне, она быстро освоилась здесь на зоне. Испытывая к заключённым присущее её ремеслу сострадание, Марфа помогала им в периоды, одолевающих их здесь болезней. Пользуясь унаследованным даром, она отводила боль и снимала жар, у мечущихся в горячке больных.