Алексей Бежецкий - Музей восковых фигур Страница 8

— Неужели вам не было страшно? — спросил я.

— Очень было страшно; в особенности первое прикосновение наводит ужас… Сначала я так испугался и растерялся, что через несколько минут мы принуждены были прекратить сеанс. Я не мог переносить более… Потом я постепенно привык, хотя долго еще испытывал особую тревогу, даже тогда, когда я только приступал к опытам. После динамических, начались явления высшего порядка. Появился свет, а вместе с ним видимые предметы, непонятно откуда являющиеся. Например: в углу стояли цветы и вдруг среди листьев загорался свет; он то светил, то потухал, затем опять начинал мерцать, как бы собираясь с силами, и, наконец, над цветами подымался световой шар. Этот шар незаметно менял места: то он тут, то он там; при этом он менял и цвет: то был белесоватый, то розовел, то зеленел, то принимал бледно-синеватый отблеск, и, странное дело, при этом последнем цвете я испытывал наибольшую душевную тревогу. Я иногда вскрикивал: «Видите, видите!»…

Григорий Григорьевич замолчал на минуту и нервно закурил папиросу.

По мере рассказа, взгляд Григория Григорьевича принимал особое странное выражение… Нечто подобное я видел в глазах одного вертящегося дервиша в Константинополе, когда он совершал свой странный обряд: в глубине их зрачков, так мне казалось, светился какой-то странный, ужасно далекий огонь, и огонь этот напоминал мне тот, который носится над могилами в темную тихую ночь… И в голосе его мне слышалось нечто особенное. Сначала он вел свой рассказ хотя серьезно, но спокойно, но потом его речь приняла интонацию странную, торжественную, как будто он читал страницы из какой-то священной книги… Постепенно хаос необъяснимых мыслей и чувств зарождался в моем мозгу и охватывал его подобно крепкому курению в таинственном языческом храме…

— В чем же состояли дальнейшие явления?

— А вот слушайте. Потом стали являться в нежных, колеблющихся хлопьях света чьи-то руки, нежные, прозрачные, с тонкими, точно выточенными пальцами, которые носились в воздухе, трогали нас, таяли и заменялись новыми. Иногда мелькали в воздухе отдельные части лица, складки одежды; как будто «ему», если хотите, назовем духу, было крайне трудно собраться в полную человеческую форму. Казалось, он томился так же, как и мы, и, наконец, ему это удалось. Однажды в той полутьме, в которой происходили сеансы, появился серый волнующийся столб, который постепенно принял вид человеческой фигуры. Затем духи, — еще раз уговоримся их так называть, — как будто к нам привыкли и стали проявляться все яснее и яснее и, наконец, стали нам совершенно видимы. Единовременно появились и звуки: то как будто около нас ходил кто-то в сапогах, то в туфлях, то босиком; иногда раздавались голоса, произносившие бессвязные слова, короткие фразы; звуки этих голосов были резки, подобны возгласам опасно больных в состоянии бреда. Кроме того, они не слышались оттуда, где являлся дух, а как-то со стороны…

— Сначала, пока я не привык, — продолжал Григорий Григорьевич, — эти голоса меня очень пугали. Вот что случилось со мной после одного из таких сеансов. Возвращаюсь я домой, раздеваюсь и ложусь в постель. Только что я потушил свечу, как на меня вдруг кто-то навалился… Сознавая, что это дух, я воскликнул. «Что ты, что ты, оставь меня!» и перекрестился; тогда он меня оставил. На следующую ночь что-то застучало в стене, потом задвигался стакан с водой на моем ночном столике, и кто-то положил мне руку на грудь. Я опять помолился, и все исчезло. С тех пор это более не повторялось…

— Вы давеча сказали, — спросил я, — что духи стали к вам являться во весь рост Что же это такое было?

— А вот вам наиболее поразительный случай. Это было в июне… Вы помните, Андрей Иванович, как «он» к вам явился?

— Помню. Но они его видели лучше меня. Я был в состоянии полузабытья, так сказать, полутранса…

— Так как в начале июня ночи совсем светлые, то мы спустили портьеры на окнах. Я сидел приблизительно вот так, а влево от меня было окно. Вдруг «он» явился между мной и окном, очень близко… Он имел формы человека и довольно высокого роста. Он был строен и от его плеч до полу падала широкими складками одна непрерывная, сплошная белая одежда, изливавшая какой-то тихий свет, как будто под нею что-то горело.

— И вы его хорошо разглядели?

— Да, я его хорошо разглядел. Я сидел за столом и, не отнимая от него рук, наклонился в сторону призрака. На нем было что-то вроде сандалий и широкий серебрящийся пояс… Лицо было очень правильное, с бородой. Но я его разглядел не сейчас. Он стоял совершенно неподвижно, ни одна складка на нем не шевелилась и голова была приподнята так, как будто он смотрел в угол потолка. Затем «он» исчез. Мы были все очень возбуждены, и кто-то из нас сказал: «Покажись, пожалуйста, еще раз». Когда эта просьба была повторена, «он» опять явился около самого окна. Портьера с одного края приподнялась и на него упал целый сноп лучей восходящего солнца… Был уже четвертый час утра. «Он» простоял так несколько секунд, боком к нам, и затем исчез. Лицо его было очень бледно, как будто бескровное; черты правильные и несколько восточного характера. Глаза «его» были как-то безучастно и неподвижно устремлены по направлению солнечных лучей…

— Как все это странно! — сказал я.

— В том, что я вам рассказал теперь в кратких чертах, — продолжал Григорий Григорьевич, — в сущности говоря, заключается вся история моего обращения, которым я обязан Андрею Ивановичу. К сожалению, он последние года два почти совсем прекратил свое участие в сеансах…

— Это верно, — прервал Андрей Иванович, — я бросил спиритизм по многим причинам; между прочим, потому, что потерял всякую надежду пролить на него хоть какой-нибудь луч света.

— Я же остался гораздо более постоянным и убежденным. Я завязал знакомства с несколькими кружками образованных людей, ищущих жадно истины, и продолжал посещать и устраивать сеансы. Я многое видел, многое испытал, запас моих наблюдений увеличивается с каждым разом… У меня зародилась надежда, что, быть может, я удостоюсь, наконец, быть свидетелем чего-нибудь такого, что просветит меня окончательно.

— Почему вы употребили слово: «удостоиться»?

— Потому что, благодаря спиритизму, в моем духовном мире произошел большой переворот. Я ищу в нем прибежища и утешения; я стал «верующим». Что бы я ни делал, где бы я ни находился, часть моих чувств, если можно так выразиться, всегда остается в связи с этим таинственным миром, а это мне напоминает о Боге. Я хорошо знаком с X. (он назвал имя известного спирита), но в известных отношениях я его не одобряю. В своей непреклонности и в желании завербовать как можно больше адептов он не пренебрегает никакими средствами. Ему, например, ничего не стоит обмануть… Вот до чего доводит фанатизм! Ведь это такая же крайность, как и атеизм?.. Я этого никак не мог и не могу понять, и считаю, что такие приемы могут только подорвать вконец доверие к спиритическим явлениям. И так уже наша работа походит на труд Сизифа. С величайшим трудом мы тащим этот таинственный камень по неведомому скату вверх; тащим, тащим и вершины-то не видим, а только надеемся, что за нею блеснет отрадный свет, и вдруг он вырывается из рук и опять начинай сначала.

— Да разве вы придаете спиритическим явлениям духовное происхождение?

— Не хочу отвечать утвердительно, но расскажу вам один эпизод, который разъяснит вам мой взгляд на этот предмет…

— Несколько лет тому назад, — продолжал Григорий Григорьевич, — умерла одна дама, с которой я был очень дружен, и смерть ее была для меня большой утратой. Это было еще до того, как я сделался спиритом и, когда она умерла, я подумал, что ее более нет и что те частицы, из которых она состояла, разнеслись по этому скучнейшему из миров и никогда более не соберутся в ту же самую форму. Что может быть печальнее и безотраднее такого сознания! После поразительных явлений, которых я был свидетелем, мои взгляды коренным образом изменились. Я все чаще и чаще стал ее вспоминать и, так как в сеансах, в которых я принимал участие, несмотря на мое тайное желание, она не только ни разу мне не являлась, но даже ничем не дала знать о своем невидимом присутствии, то я решился это устроить каким-нибудь иным путем. Главное дело, надо было достать сильного медиума, так как я знал, что в их присутствии нет необходимости составлять цепь. Наконец, то, что я желал, случилось. Все обстоятельства сложились чрезвычайно благоприятно. Моя жена с сыном уехали на праздники в Москву к теще, и я оставался совершенно один; прислуга помещалась в другом конце квартиры, очень далеко от моего кабинета. В одном обществе я познакомился с медиумом, которого и упросил посвятить мне несколько вечеров. Это был молодой человек лет двадцати пяти, худощавый, бледный и вялый на вид; но в его взгляде было что-то такое, что пробуждало во мне надежду, что желаемое свершится… В одном углу моего кабинета есть ниша с раздвигающейся занавеской. Я туда поставил глубокое кресло и усадил в него моего медиума. Сам же я сел недалеко от него за столиком и мысленно сосредоточился на своем желании. В двух наиболее удаленных углах кабинета горели лампы с абажурами, и было довольно светло. На дворе стояла темная, морозная ночь… (Это было в декабре в 188* году)… Медиум за занавеской сначала тяжело хрипел, а потом успокоился. Все было тихо. Я просидел битых два часа, но никто не являлся. Наконец, в начале второго часа ночи занавеска стала колыхаться, как будто кто-то силился ее приподнять; колыхнулась несколько раз, потом как-то беспомощно упала и больше уже не шевелилась. Тогда я спросил стол, могу ли я надеяться, что она явится, и стол мне ответил: «сегодня нельзя, приходи завтра…» Мы сговорились сойтись на следующий вечер. На этот раз медиум долго не засыпал, но через четверть часа после того, как он впал в транс, край занавески приподнялся, и я увидал высокую серую фигуру, точно вылепленную из глины. Она постояла несколько мгновений и исчезла. Я положил руки на стол и опять спросил: «покажется ли она еще раз», и получил ответ, что «на сегодня довольно» и чтобы я приходил завтра.