Филип Фармер - Человек на задворках

Фармер Филип Жозе

Человек на задворках

Филип Хосе Фармер

ЧЕЛОВЕК НА ЗАДВОРКАХ

--Сегодня утром к нам заходил человек из дурдома,-- произнесла Гамми.-- Пока ты удила рыбу.-- Она выронила из рук обрывок проволочной сетки, которой пыталась с помощью веревки приладить к заржавленной сетке на окне, чтобы прикрыть в ней дыру. Кряхтя, словно свинья в луже, и чертыхаясь, Гамми нагнулась, подняла его и распрямляясь, со злостью шлепнула себя по голому плечу.-- Чертова мошкара! Их там, за окном, поди, миллион, все норовят убраться от горящего мусора.

--Из дурдома? -- переспросила Дина. Она отвернулась от обшарпанной керосиновой плиты, на которой жарила порезанную ломтиками картошку, окуня и зубаток, выловленных в реке Иллинойс в полумиле отсюда.

--Ну да! -- буркнула Гамми.-- Ты же слышала, как говорил Старина. Желтый дом. Психушка. Ну так вот... Того малого из дурдома звали Джон Элкинс. Он еще давал Старине все эти тесты, когда того упрятали в сумасшедший дом. Такой тощий паренек с усиками, который никогда не смотрит тебе в глаза и ухмыляется, что твой скунс, жующий рубашку. Тот самый малый, что отнял у Старины его шляпу и не отдавал до тех пор, пока Старина не посулился быть паинькой. Ну, теперь припоминаешь?

Высокая и худая Дина, одетая лишь в купальный халат из белой махровой ткани, была похожа на удивленную и строгую голову, насаженную на пику. На побледневшей коже резче обозначилось огромное родимое пятно, захватившее своим уродливым багрянцем щеку и шею.

--Его хотят снова забрать в больницу штата? -- спросила она.

Гамми, разглядывая себя в большом, во весь рост, треснувшем зеркале, прибитом к стене, рассмеялась, обнажив оба своих зуба. Ее песочного цвета курчавые волосы были коротко острижены. Маленькие голубые глазки глубоко сидели под сводами выступающих надбровных дуг, а на кончике носа, очень длинного и чрезвычайно широкого, красовалась бугристая, в прожилках, шишка. Подбородка у нее не было вовсе, и голова, выдаваясь верхней частью вперед, формой походила на никогда не разгибающийся крюк. Из одежды на Гамми была лишь грязная, бывшая некогда белой комбинация, доходившая ей до распухших коленей. Когда она засмеялась, ее огромные груди, покоившиеся на объемистом животе, заколыхались, словно чаши хорошо сбитой сметаны. Судя по выражению ее лица, она осталась довольна тем, что увидела в разбитом зеркале. Гамми снова засмеялась.

--Вот еще, у них и в мыслях не было тащить его отсюда. Элкинс только хотел познакомить Старину с той цыпочкой, что была с ним. Смазливая брюнеточка с большущими карими глазами и в самых что ни на есть толстенных очках. Ни дать ни взять студенточка, да так оно и есть. Эта цыпочка доучилась до бакалавра медицины -- или что-то в этом роде,-- по сексологии...

--Психологии?

--А может, по обществологии...

--Социологии?

--Хм-м. Может быть. Во всяком случае, эта четырехглазая цыпочка занимается наблюдениями для какого-то там фонда. Она хочет побродить со Стариной вместе, посмотреть, как он собирает свой хлам, по каким переулкам расхаживает, какие у него, э-э, характерные привычки, хочет разузнать, как он воспитывался...

--Старина никогда не пойдет на это! -- вспылила Дина.-- Ты ведь знаешь, ему претит сама мысль о том, чтобы за ним наблюдал Ненастоящий!

--Хм-м. Может быть. Во всяком случае, я сказала им, что Старине навряд ли понравятся их посещения из пустого любопытства, а они мне этак поспешно отвечают, что приходят, дескать, не из любопытства, но ради науки. И что она заплатят ему за беспокойство. У них есть субсидия от фонда. Тогда я сказала, что это меняет дело и Старина, может статься, посмотрит на их посещения по-другому. Они потом вышли из дома...

--Ты _впустила_ их в дом? А ты спрятала клетку для птиц?

--А чего ее прятать? Там же не было его шляпы.

Дина отвернулась, снова занявшись жаркой рыбы, но через плечо бросила:

--Не думаю, что Старина согласится с этой затеей. Она довольно унизительна.

--Ты что, _смеешься_? Кто это унижает Старину? Змеиное брюхо, поди. Как пить дать, согласится. Уж он-то разберется с этой четырехглазой цыпочкой, будь уверена.

--Не глупи,-- сказала Дина.-- Он просто грязный и вонючий старик без одной руки, уродливее которого нет никого в мире.

--Это уж точно, уродства ему не занимать. А пахнет от него, как от козла, который брякнулся в отхожее место. Но его запах возбуждает их. Он возбудил меня, он возбудил тебя, он возбудил целую прорву других, включая ту дамочку из высшего общества, у которой он собирал всякий утиль...

--Замолчи! -- выпалила Дина.-- Эта девушка, должно быть, очень утонченная и смышленая. Скорее всего, она будет смотреть на Старину как на представителя обезьяньей породы.

--Да уж, в обезьянах ты разбираешься,-- сказала Гамми и, подойдя к подержанному холодильнику, вынула из него кварту холодного пива.

Шестью квартами пива позже Старина все еще не вернулся. Рыба остыла и покрылась жирным налетом, а на небе взошла огромная июльская луна. Дина, похожая на длинную и тощую грязно-белую бездомную кошку, боязливо-настороженно бредущую по забору на заднем дворе, расхаживала по лачуге взад и вперед. Гамми, сгорбившись над бутылкой, сидела на скамейке, сколоченной из ящиков. Наконец она, пошатываясь, встала и включила старенький приемник, но, услышав вдалеке треск и стукотню разболтанного мотора, выключила его.

Прямо за дверью грохот и хлопки переросли в рев. Внезапно послышались мощные хриплые выдохи, как будто в кашле зашелся старый заржавленный робот с двусторонним воспалением своих железных легких. Затем все стихло.

Но ненадолго. Обе женщины, застыв в оцепенелости, с опаской прислушались. И пока они так стояли, они услышали голос, подобный раскатам отдаленного грома.

--Не волнуйся, детка.

Ему ответил другой голос -- тихий, сонный и невнятный.

--Где... мы?

--Дом, милый дом, где мы славно отдохнем,-- ответил громоподобный голос.

И снова яростный кашель.

--Это все дым от горящего мусора, детка. Тут и червяк блевать начнет, а? Во, ты глянь-глянь! Дым-то подымается прямо к лунной тарелке, как будто это призраки ужас до чего прогнивших людей. Таких, что даже их души забирают с собой гниль и разложение. Э, да ты, небось, и не знала, цыпленок, что Старина знает этакие длинные слова, как разложение а? Вот что значит жить на городской свалке! Я все время слышу это слово от больших шишек, которые приходят сюда и принюхиваются к здешнему зловонию, чтобы отдохнуть от зловония Ратуши. Я не безграмотный. У меня вон и телевизор есть. Кха, кха, кха!

За дверью снова стало тихо, и женщины знали, что Старина сейчас, сгибая колени, отклоняется туловищем назад, чтобы взглянуть на небо.