Кир Булычев - Первый гранд-мастер

Булычев Кир

Первый гранд-мастер

Кир Булычев

Первый гранд-мастер

Опыт мастеров

Когда Роберт Хейнлейн тихо, во сне, скончался на восемьдесят первом году жизни, как раз занималось воскресенье 8 мая 1988 года1. Для Хейнлейна этот день был знаменателен и велик, как день победы над фашизмом, над тоталитаризмом, борьбе с которым знаменитый американский фантаст посвятил столько времени и стараний. Помимо всех литературных и концептуальных достоинств и достижений Хейнлейна для меня как для читателя весьма важно убеждение Хейнлейна в том, что литература должна выполнять нравственный и моральный долг. Вспоминая о Хейнлейне, выдающийся американский фантаст Роберт Сильверберг говорил: "Хейнлейн верил, что фантастический рассказ имеет смысл только в том случае, если его корни уходят в самую настоящую действительность, в то же время проникая в мир воображения. Он был убежден, что выдуманная действительность не может быть опрокинута на читателя в первых же абзацах произведения, а должна проявляться постепенно, прорастая сквозь реальность". Этот тезис был на практике сформулирован и употреблен тридцатидвухлетним начинающим писателем в 1939 году, и с тех пор Хейнлейн придерживался его почти полвека. Полвека не покладая рук он работал в фантастике, выпустил в свет 54 книги - романы, сборники рассказов и т. д. - общим тиражом в 40 миллионов экземпляров. За три первых года работы он, на взлете таланта, создал несколько книг, которые живы и сегодня не просто как любопытные опыты довоенной фантастики, а как совершенно современные произведения. И когда я говорю о том, что Хейнлейн - создатель современной американской фантастики, я имею в виду именно свежесть, актуальность его работы-каждая из его повестей могла быть опубликована сегодня, и мы бы восприняли ее как сегодня написанную. Это, правда, не означает, что направление, внесенное в американскую фантастику Хейнлейном, господствует в ней сегодня.

Принципиальное различие между фантастикой американской (точнее англоязычной) и нашей, отечественной, в последние годы заключается, на мой взгляд, не в качестве и количестве книг, а в самом подходе к материалу. Для советского писателя, за малыми исключениями, все, что относится к завтрашнему дню, иным планетам и галактикам, мирам параллельным, перпендикулярным и диагональным, любое чудо и любая небыль являются продолжением и развитием нашего сегодняшнего дня. Замятин и Алексей Толстой, Булгаков и Александр Беляев, Эренбург и братья Стругацкие, Айтматов и Аксенов писали и пишут, в конечном счете, о судьбе Ивана Ивановича и наших с вами судьбах. Американцы, начиная со славного Берроуза, все более воспринимают фантастику в первую очередь как литературу эскапистскую, литературу ухода от действительности, а для этого они строят альтернативную действительность. Ни автор, ни читатель, как правило, не воспринимают ее как вариант или развитие событий сегодняшнего дня. Дракон в советской фантастике неизбежно будет ассоциироваться с управдомом или генералом Пупкиным, а то и бери выше. И читатель будет посмеиваться (раньше в кулачок, нынче открыто): "Во, врезали этим аппаратчикам и милитаристам!" Дракон в фантастике американской - просто дракон. Живет он себе на планете X или в отдаленном прошлом и занимается драконьими безобразиями. И никто не видит в нем намека на президента Буша. Этим объясняется, как мне кажется, умение и стремление американского писателя выковывать сериалы. Причем это не связано с приходом телевидения: американцы додумались до сериалов еще в начале века. Тарзан и подобные ему герои переходили из книжки в книжку и постепенно выстраивали вокруг себя особенный, несуществующий, но живущий по собственным законам мир. Наиболее известные романы последних десятилетий (и наиболее широко продававшиеся) это произведения (или серии произведений), в которых строительство несуществующего мира произведено тщательно и настолько правдоподобно, что ты можешь допустить возможность его существования, зная при том, что к Земле он отношения не имеет. Американский роман - сон с постоянными декорациями и стандартным набором ирреальных героев, к которому ты привыкаешь как к куреву. Писатели отчаянно соревнуются в изыске создаваемых миров. Это одно из основных слагаемых успеха. Впечатляет мир Френка Херберта в "Дюне" с ее гигантскими песчаными червями и бесконечностью красной пустыни, еще более знаменит мир английского профессора Толкина, в котором тот поселил хоббитов, волшебников, гномов и злодеев. Невероятную и уж совсем необязательную для сюжета и читателя изобретательность проявил в построении фантастического трехполого мира Айзек Азимов в "Сами боги". Миров этих, придуманных лучше или хуже, снабженных картами, а то и энциклопедическими словариками, тысячи - сколько авторов, столько и строительных площадок. Я думаю, что именно в этом различии скрыта важнейшая причина слабого распространения советской фантастики в США и Англии. Даже такие великолепные мастера, как Стругацкие, известны скорее среди профессионалов, нежели у широкой публики, в то время как американские и английские "строения" пользуются у нас широкой популярностью. Предлагая советскому читателю американский роман, ему дают возможность отправиться в путешествие в полностью выдуманный мир, экзотический и такой же новый для него, как для читателя американского. Американский писатель обязательно введет читателя в курс дела и объяснит правила очередной игры: почему белый дракон не выносит синюю принцессу и откуда взялся черный межзвездный скиталец, опустившийся у входа в подземный город циклопов. И покатила сказка для взрослого мальчика... А каково американскому читателю переварить советскую фантастическую книгу Стругацких или Аксенова, столь переполненную живыми аллюзиями и аналогиями с нашей проклятой действительностью, требующую понимания российских реалий, российской географии и истории - ведь авторы, обращаясь к читателю русскому, не намерены проявлять к нему неуважения и разжевывать то, до чего он должен дойти своим умом. Разумеется, когда я пишу об этом, то менее всего желаю категорических обобщений. Я понимаю, что и в Америке или в Англии есть значительные писатели, не обходящие социальных проблем и мучимые Апокалипсисом действительности. Но чаще всего это писатели старшего (если не сказать старого) поколения, создавшие свои основные гражданственные произведения в 40 - 60-е годы. Затем это поколение писателей переместилось в президиумы, а за место под солнцем принялись бороться писатели, рожденные в век атомной бомбы. Страх перед ядерной смертью потерял остроту, люди привыкли "жить с атомной бомбой", и такие шедевры литературы и кино, как "На последнем берегу" или "Доктор Стренджлав, или Как я полюбил атомную бомбу", заняли почетное место в архивах и диссертациях. Американская фантастика от космических сражений Гамильтона, от покорения Марса и Венеры все стремительнее сдвигалась в царство Толкина. Процент опереточных драконов и не менее опереточных злодеев, крадущихся среди опереточных пальм опереточного Вьетнама, все увеличивался. Сказки для взрослых покупались лучше, чем "прямая" фантастика. Вслед за молодыми в модную волну кинулись и "старики". И вот уже ведьмы властвуют на страницах романов Пола Андерсона и Эндрю Нортон... Эта тенденция определилась уже лет двадцать назад и, безусловно, господствует в англоязычной фантастике последнее десятилетие. Рассказывая об американской фантастике, я не хочу, чтобы читатель составил мнение, что я противопоставляю ей советскую фантастику как образец для подражания. Отнюдь. Стоит напомнить, что гражданственность, актуальность, ангажированность литературы не всегда проявляется лишь с положительным знаком. Достаточно обратиться к нашей фантастике тридцатых годов, где обязательным атрибутом романов и повестей были злобные закордонные шпионы и диверсанты (в зависимости от международного расклада английские, японские или немецкие). А в конце тридцатых вышла в свет целая серия романов, в которых повествовалось о том, как в грядущей войне с Японией и Германией мы в три счета закидаем врага краснозвездными шапками. Легковерный читатель умилялся величию Сталина, который обеспечил ему заранее полную безопасность и летом сорок первого никак не мог понять, почему же немецкие пролетарии до сих пор не сбросили ничтожного Гитлера. Советская фантастическая литература долгие годы должна была старательно обходить серьезные проблемы, подсовывая вместо них пропагандистскую чепуху. Но достоинство ее все же поддерживалось теми писателями, которые, тем или иным образом обходя цензурные рогатки, а то и просто работая "в стол" (понятие, категорически непонятное западному писателю), пользуясь Эзоповым языком, апеллируя к догадливости искушенного в таких хитростях читателя, все же пытались говорить о насущных проблемах. Поэтому нам, читателям, привыкшим к особой роли фантастики в нашей литературе, порой становится странно и хочется сказать по прочтении очередного американского романа: "Нам бы ваши заботы, господин учитель!" Ну, откусит герою нос третья голова дракона, ну, обесчестит принцессу черный рыцарь, прежде чем ее спасет белый рыцарь, ну, перестреляет космический сержант Джонс своих отвратительных врагов- ничего в твоем сердце не шелохнется. Посмотрите, хочется сказать, наш мир катится в бездну! У нас в магазине хлеба нет, Саддам Хуссейн желает всю Землю поставить на колени, а у вас драконы за принцессами все бегают и бегают! Игра в придуманный мир-далеко не самая важная функция литературы. Эта игра, очевидно, сужает возможности литературы и определяет ей достаточно незначительное место в общественном сознании - где-то рядом с аттракционами Диснейленда. Классики американской фантастики, пришедшие в литературу еще до второй мировой войны, за редким исключением, как мне кажется, свою задачу понимали достаточно широко. Им, свидетелям мировых катаклизмов, решавших судьбы демократии, были важны и интересны социальные проблемы. Потому в первых и самых знаменитых по сей день романах Азимова, Бестера, Шекли, Саймака, Хейнлейна, Бредбери, Кларка, Лейнстер, Корнблата, Андерсона нельзя усмотреть эскапизма. "Классики" американской фантастики пришли в нее почти одновременно, в течение десятилетия - с конца тридцатых до конца сороковых годов. Можно привести ряд почти курьезных примеров единовременности вхождения в литературу писателей, о которых в те годы никто, разумеется, и не подозревал. Известно, в частности, что в 1939 году Роберт Хейнлейн увидел объявление о конкурсе читателей в одном давно канувшем в Лету "макулатурном" журнале2. Он сел за стол и написал свой первый рассказ. Потом, правда, передумал и послал рассказ в другой журнал. А в конкурсе безвестного журнала победил будущий классик Альфред Бестер, а второе место в нем занял сам Фредерик Пол. Фантастика в Америке должна была совершить скачок именно в те годы, потому что на быстрое развитие науки и техники, на возникновение призраков близкой атомной бомбы и космических успехов накладывалось начало мировой войны. Разумеется, и в те дни среди читателей было немало желавших погрузиться в утешающие сказки о драконах и принцессах, но к фантастике обращались в первую очередь активные молодые люди, которые искали в ней ответы на вопросы вполне современные и в то же время кардинальные. "Макулатурные" журнальчики еще не умели говорить серьезно. Но этого разговора ждали. Не подлежит сомнению, что фантастика в Штатах возникла по-настоящему не с Хьюго Гернсбеком, как принято писать, а с началом второй мировой войны, когда в нее пришли будущие метры. Все сразу. Подобное явление произошло и в истории советской фантастики. Она рождалась дважды и оба раза была призвана к жизни громадными социальными переменами в обществе. Эти два рождения принесли две волны писательских имен. Впервые фантастика в СССР родилась сразу после революции 1917 года, когда страна была перевернута гражданской войной и ее будущий путь скрывался в тумане. Тогда, в течение двух-трех лет, в фантастику пришли Алексей Толстой, Булгаков, Эренбург, Замятин, Шагинян и еще тридцать или сорок писателей различного таланта и судьбы. Их просто распирало от стремления понять самим, что же происходит и произойдет завтра, опрокинуть на читателя свои мысли о завтрашнем дне. Это были годы надежд, сомнений и множественности мнений. С началом тридцатых фантастика умерла. Различие в мнениях было отменено, литература должна была выражать официальную точку зрения на прогресс, в первую очередь технологический (о социальном лучше было молчать, ограничиваясь заявлением о всеобщем счастье). И вот, с 1930 года, более четверти века фантастика у нас влачила жалкое существование на грани научно-популярной и научно-пропагандистской литературы. И лишь с крушением сталинской эпохи, с появлением надежды на новый виток прогресса она вспыхнула вновь и также одновременно в нее вошли как бы накопившие под спудом силы и талант и ожидавшие возможности сказать свое слово такие писатели, как Стругацкие, Биленкин, Михайлов, Варшавский, Аксенов, Гансовский, Савченко, Альтов, Полещук... можно сказать, что с этого периода расцветает талант и тех писателей, кто начал печататься несколько раньше - я имею в виду Ефремова и Гуревича. Появление современной волны в СССР совпало не только с хрущевской оттепелью, но и с выходом страны в космос. Таким образом, простая статистика убеждает нас, что пики появления новой генерации писателей-фантастов в США и СССР не совпадают, хотя можно до какой-то степени сопоставить американскую волну 40-х годов и нашу - конца 50-х. Обе волны были связаны с коренными переменами в науке и цивилизации, и, очевидно, можно найти связь между научным и техническим развитием США в начале сороковых годов и прогрессом СССР в конце 50-х - некоторые объективные характеристики периодов могут совпасть. Но даже и без различия в развитии науки и техники и, соответственно, влияния этого развития на сознание писателей ясно, что в СССР в конце 30-х - начале 40-х годов не мог возникнуть всплеск фантастики. Ни идеологическая обстановка, ни книжный рынок не создали для этого условий. В то же время нельзя было ожидать новой волны от американской литературы в конце 50-х по несколько странной для нас, но понятной для исследователя американской фантастики причине: из-за выхода Советского Союза в космос. Октябрьские события 1957 года были восприняты общественным мнением как первое чувствительное поражение западного мира, чему есть масса доказательств, и это было вдесятеро более сильным ударом по американской фантастике, которая не только читателей, но и саму себя в течение десятилетий убеждала и убедила в том, что в исследовании космоса у США нет и не может быть соперников, и уж тем более их нельзя ждать из Кремля. Можно провести еще одну параллель: после взрыва атомной бомбы в США и потом над Нагасаки в Америке произошел всплеск фантастики, повествующей о гибели мира в атомной катастрофе и о третьей мировой войне. Читатель ждал этого, писатель отвечал на его вопросы. В советской же литературе это событие не получило никакого отражения и, уж конечно, не привлекло к фантастике новых авторов, потому что бомба была не нашей и вообще сомнительной. Нам было ясно, что мы и без этой бомбы победим, а скоро и нашу сделаем (на всякий случай) и сделали. В Америке говорили, что мы ее украли. Мы об этом не знали, а знали бы - не поверили. Мне кажется, что выход советских спутников, а затем и полет Гагарина в космос оказали на американскую фантастику значительное влияние и в какой-то степени изменили ее вектор. Если до конца 50-х годов американская фантастическая литература, отработав тему третьей мировой войны и всеобщей гибели, перешла к футурологическим композициям в космосе и пребывала в том мире, который был точным продолжением США, а любые отклонения от этого стандарта были вызваны Врагом человечества (облик, цвет кожи, число конечностей и идеологическое обрамление были различными и менялись с ходом времени, как шпионы в советских романах предвоенной поры) и немедленно пресекались бравыми астронавтами. С начала 60-х утверждать, что монополия США на Галактику сохранится навечно, стало несколько наивным, и, по крайней мере, лучшие и самые умные писатели стали учитывать в своих романах существование Советского Союза. В зависимости от отношений между нашими странами русские появлялись то в качестве соратников (Кларк, Бен Бова...), то в качестве смертельных врагов. После нескольких лет соперничества в исследовании космоса США сначала догнали нас, а затем и обошли. С годами это преимущество стало весьма очевидным, и, в то время как американцы оставляли на Луне следы своих башмаков, мы браво утверждали в газетах, что беспилотные полеты куда прогрессивнее и вообще непонятно, что там американцы делают на этой самой Луне. Потом появился "Шаттл", на который мы отважно ответили превращением космической программы в извоз для дружественных иностранцев... Соперничество в космосе прекратилось. Прекращение соперничества, появление "Шаттла" и высадка на Луне нового взлета "космической" фантастики, по примеру 40-х годов, в США не дали. "Космическую" линию поддерживали классики, подобно Артуру Кларку, Азимову и Хейнлейну, но они перешли от простых историй о космических полетах к философским полотнам. "Люди-боги" Азимова, "Одиссеи" Кларка или его же "Свидание с Рамой", "Чужой среди чужих" Хейнлейна - это струя не господствующая, но значительная, и ее поддерживают более молодые писатели, такие, как Бредфорд, Брин, Дик Бир. Но основная, широкая, разноцветная, порой мутная, а порой искристая река англоязычной фантастики все более тяготела к дремучим и таинственным лесам "фэнтези".