Виктор Поповичев - Гефсиманский сад

Виктор Поповичев

Гефсиманский сад

(Из рассказов Авдея Петровича Синюкова)

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Иногда, возвращаясь домой за полночь, я видел на скамейке у подъезда старика в темных очках. Он сидел опершись ладонями на трость и беззвучно шевелил губами. Я здоровался с ним и слышал в ответ невнятное бормотание, в котором не было даже намека на ответное приветствие. Этого старика, живущего двумя этажами ниже меня, звали Авдеем Петровичем. Мне удалось познакомиться с ним душной летней ночью, когда я, мучаясь от бессонницы, вышел на улицу прогуляться. Увидев его сидящим на скамейке, присел рядом. Достал сигарету и, чтоб как-то начать разговор, попросил у него спички. Он повернул ко мне лицо, пожал плечами и сказал:

– Нынешние дискеты – примитив. Надо понять главное: требуется отыскать механизм, умеющий считывать информацию, уже записанную на более совершенный носитель, нежели материал, из которого изготавливаются нынешние дискеты. Иначе нам просто не выпутаться. Мы так и будем блуждать в потемках, пока не расшибем себе лоб.

Старик замолчал, продолжая шевелить губами, и отвернулся от меня.

– Извините, – настырничал я, желая привлечь его внимание к моей персоне, – у вас спичек не найдется? – и осторожно толкнул его локтем. – У меня бессонница. Кто-то перед дождем спит, а я уснуть не могу. И как назло спички кончились.

Он вновь посмотрел на меня:

– Вы что-то спросили?

– Душно сегодня, – сказал я, пряча сигарету. Курить расхотелось. – Наверное, скоро дождь будет.

– Дождь? – переспросил он, поправив шляпу. – Минуточку... – Он протянул руку, прикоснулся к ветке акации, растущей за скамейкой, и сказал уверенно: – Дождь начнется за час до полудня.

– Но синоптики обещали осадки нынешней ночью, – возразил я.

Старик протянул мне зеленый листочек:

– Акация знает точное время начала дождя. Я взял из его руки кусочек зелени, понюхал.

– Вы держите самую совершенную дискету, которую только можно себе представить. В ней запрятаны тайны всего сущего. Если бы человек мог воспользоваться хоть тысячной долей процента информации, заключенной в листике акации, он мог бы не только делать точные прогнозы погоды.

– Наверное, вы биолог, – сказал я. – Отчего бы не заключить договор с синоптиками, коль вы научились узнавать погоду по листику акации?

– Это не всегда получается. – Старик облокотился на спинку скамейки, сжав костыль коленями. – Иногда, правда, мне удается заглянуть в такие глубины, что не хватает слов описать увиденное. Например, картина мироздания... А вы знаете, человеческий мозг – еще более совершенная дискета!.. Я немного, разобрался в механизме работы мозга и пришел к выводу: человек с раннего детства начинает использовать дискету-мозг для записи новой информации, стирая накопленную предыдущими поколениями. А если бы люди с младых ногтей учились брать то, что уже есть в хранилищах их памяти?.. Дискетой-мозгом пользоваться чрезвычайно сложно. Механизм его столь тонок, что малейшая ложь, неправедный поступок, любое действие, направленное против того, что мы называем совестью, влекут к безвозвратной утрате самой ценной информации. Остается лишь то, что тем или иным способом ведет к гибели человеческой цивилизации. Думаете, случайны открытия, связанные с ядерной энергией?..

Нет, я никак не мог уловить ход рассуждений старика. Слушая его, я подумал, что он сумасшедший. И чем больше он говорил о недоступных моему уму понятиях, тем сильнее я укреплялся в своей догадке.

– А вы кто по специальности? – спросил я, когда он замолчал.

– В последние десять лет работал оператором котельной, – сказал он. – Но это не имеет никакого отношения к предмету моих размышлений... Прошу прощения, но в таком случае тупик, в который загнала нас нынешняя цивилизация, это следствие... Тогда резонно спросить: для кого припасена информация, хранящаяся в лепестках цветов, в крыльях бабочек, в рыбьей чешуе и в других дискетах, созданных не человеческими руками? Неужели так необходимая нам сейчас информация погибнет вместе с нами невостребованной?.. Человек просто обязан проникнуть в хранилища космической мудрости, чтобы отыскать выход из тупика. Но для этого ему необходимо научиться правильно пользоваться дискетой-мозгом... Получается замкнутый круг...

Голос старика становился все тише, тише. Вот он уже превратился в невнятное бормотание.

– Пожалуй, пойду спать, – сказал я.

Но он уже не видел и не слышал меня; совсем затих, продолжая лишь шевелить губами.

Когда я в очередной раз возвращался домой ночью, Авдей Петрович ответил на мое приветствие и, привстав со скамейки, протянул мне коробок спичек.

– Прошу прощения, – сказал он, – в прошлый раз я не расслышал ваш вопрос. Вам были нужны спички?

– Сейчас не нужны, – улыбнулся я, удивляясь столь странной памяти Авдея Петровича. – Должен сказать, вы оказались правы: дождь в тот день пошел ровно за час до полудня.

– Может, присядете? – предложил он.

Но я, сославшись на неотложные дела, которые хотел бы завершить до утра, поспешил домой.

Однажды утром ко мне зашла дворничиха.

– Неделю назад Авдей Петрович переехал жить в другой город. Куда-то ближе к югу. Я подумала, может вам пригодится. – Она протянула мне картонную папку: – У него на столе лежала. Как-то ночью вы с Авдеем Петровичем долго беседовали у подъезда.

На папке было написано «Гефсиманский сад».

– Я ничего не давал Авдею Петровичу, – сказал я.

– Так ведь новые хозяева квартиры сжечь велели. Возьмите. Может, пригодится. Синюков был головастым мужиком. Представьте, за какой-то час он мне и утюг отремонтировал, и радио, и стиральную машину... Почитайте его бумаги, – может, чего путного в них отыщете. Жаль сжигать.

В папку я заглянул лишь спустя год, когда взялся навести порядок в своем архиве. Перелистнул страницы и вдруг увидел свою фамилию. Она стояла под словом «наваждение», написанным печатными буквами в верхней части листа. Потом наткнулся на фамилию художника, живущего в соседнем подъезде. Собственно говоря, в папке оказалось десятка полтора рассказов и почти столько же фамилий людей, живущих в нашем доме. Не буду говорить о других, но, прочитав «Наваждение», я задумался: некоторые детали сюжетной канвы рассказа никак не могли быть известны Авдею Петровичу. Их мог знать только один человек на земле – я. А не научился ли Синюков считывать информацию с моей дискеты-мозга?.. Довольно скоро пришлось убедиться в правильности моей догадки. Вот что сказал мне художник, фамилия которого стояла под названием рассказа «Автопортрет»:

– И у меня, как у каждого нормального человека, был свой «Гефсиманский сад»... Много лет крепко закладывал за воротник. А однажды пропил портрет матери. Единственная оставшаяся фотография была пропита... Да и откуда старик узнал мою кличку? Димом меня звали только в школе, которую я закончил лет тридцать назад в городке, находящемся отсюда за тысячу верст.