Дмитрий Биленкин - НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 11

НФ: Альманах научной фантастики

ВЫПУСК № 11 (1972)

ЗАГЛЯНЕМ В ДАЛЕКОЕ БУДУЩЕЕ

Кир. БУЛЫЧЕВ

ВЕЛИКИЙ ДУХ И БЕГЛЕЦЫ

В пятницу он придумал афоризм. Он лежал на песке и придумал афоризм: «Человек не может сделать того, чего он сделать не может». Афоризм Павлышу не понравился. Начинался вечер. Павлыш лежал на песке и представлял себе, что загорает. Припекало. Павлыш жмурился и отгонял мошкару, застилавшую тучкой солнце. Можно было открыть шлем, но вскоре начало бы мутить и мошкара набилась бы в скафандр. Павлыш закрыл глаза и постарался услышать стук мяча и голоса купальщиков. Голосов не было — мошкара крутилась беззвучно, а купальщики остались на Земле.

Тишина мешала думать.

Павлыш перевернулся на живот. Песок был серым, мелкие ракушки, похожие на полосатые горошинки, рассыпались под пальцами в пыль. Тень «Компаса» добралась до Павлыша. Тень была длинной и росла с каждой минутой.

Пора возвращаться на корабль и чем-нибудь заняться. Можно запустить зонд и смотреть, как он превращается в белую точку, дергается а воздушных потоках. Можно сварить ужин. Или съесть его холодным. Приняться за разборку третьего отсека. В нем должны быть медикаменты и оборудование, на самом же деле — стеклышки, пыль, щепки и куски металла. Судовому врачу известно, что в третьем отсеке не может быть деталей для рации. Зная это, Павлыш все равно будет, подобно археологу, перебирать мусор, пока не убедится в полной тщетности поисков.

Павлыша удручала предопределенность. И уже этого было достаточно для возникновения тупой неприязни к серому берегу и махине искореженного металла, именуемого по инерции кораблем «Компас».

Странная тварь вылетела из колючих зарослей, подступавших к пляжу, и уселась в тени корабля. Тварь была ростом с собаку, но хрупка и члениста. Она пристально смотрела на Павлыша стрекозиными глазами. Мошкара смерчиком замельтешила над ней. Тварь, наконец, приняла решение, подпрыгнула и принялась биться об обгоревший бок корабля, словно комар об оконное стекло.

Павлыш поднялся, стряхнул с колен песок, ракушки и побрел к люку. Четыре дня назад он открывал его дольше часа, думал, что никогда не сможет этого сделать. Тогда казалось, что открытый люк — спасение. На самом деле это ничего не решало.

Тварь стукнулась о шлем. Отмахнувшись, Павлыш сломал ее пополам. Туча мошкары сразу скрыла останки твари. Павлыш закрыл люк, припер его изнутри стальным стержнем. Мошкара, боясь тени, внутрь не залетала, но с наступлением вечера мог появиться какой-нибудь гость покрупнее. Павлыш ощупью разделся, повесил скафандр в нишу.

Аварийное освещение в коридоре работало плохо. Свет мерцал, терялся в углах. Его все равно придется отключить. Павлыш решил изобрести светильник на сливочном масле. Или спиртовку. Он уже представил себя пишущим очередное письмо при свете самодельного светильника, как вдруг ударился об обломок трубы.

Корабль был разбит. Это никуда не годилось. Если уж случается несчастье, он взрывается, исчезает бесследно. Но корабль, разбитый, как автомобиль о столб, — это даже унизительно. Налетевший с моря ветер качнул развалину, на пол посыпался сор, и в перекореженных недрах судна что-то заскрипело, заныло.

Не было энергии. Не было связи. Останься жив капитан или кто-нибудь из механиков, может, они что-нибудь и придумали бы. Хотя вряд ли. Корабельный врач Павлыш придумать ничего пока не смог. Чтобы не раскисать, он запускал зонды, методично обыскивал трюмы, привел в относительный порядок мостик, вел корабельный журнал и написал письмо Снежине. Конверт с обратным адресом «Планета Форпост» опустил в остатки мусоропровода.

Было еще одно дело. Главное. Анабиозные ванны. У них был автономный блок питания. Температура поддерживалась на нормальном уровне. Так будет, подсчитал Павлыш, еще два месяца.

На самом экономном режиме. И все. Павлыш останется последним человеком на этой планете. Потом умрет тоже, если не сможет приспособиться к местному воздуху. Может быть, доживет до старости.

Павлыш представил себя старичком в рваном, измызганном скафандре. Вот он выходит на лесенку перед вросшим а серый песок кораблем и кормит с ладони членистых тварей. Они толкаются, мешают друг дружке и глядят на него внимательно и строго. Потом старичок возвращается в чистенькую, ветхую кабинку, убранную сухими веточками, и сквозь слезы рассматривает потускневшую фотографию Снежины. Она не состарилась. Все та же, стоит прислонившись к березе, и смотрит на старичка голубыми глазами.

Есть возможность пойти и на такой шаг: отключить анабиозные ванны. Ни один из спящих не заметит перехода к смерти. Энергию блока тогда можно переключить на один из отсеков и прожить в безопасности несколько лет. От такой мысли стало еще паскудней. Павлыш заглянул в реанимационную камеру, бывшую реанимационную камеру. Он каждый день заглядывал сюда, надеясь на чудо. За дверью его встречала та же безнадежная путаница проводов и осколки приборов. И сколько ни приглядывайся, ни один провод не вернется на свое место. Нет, разбудить вторую вахту он не сможет.

И все-таки они были еще живы. Он был не один. Оставалась забота о живых.

Отсек анабиоза спрятан в центре корабля, охвачен надежными объятиями амортизаторов и почти не пострадал. Здесь было ощутимо холодней, чем в коридоре. Под матовыми колпаками ванн угадывались человеческие фигуры.

— Бывают же случайности, — сказал Павлыш термометру, — Сегодня мы сюда попали. Завтра еще кто-нибудь. Возьмет и попадет.

Павлыш знал, что никто сюда не попадет. Незачем. Когда-то, много лет назад, планету посетила разведгруппа, провела здесь два месяца или две недели, составила карты, взяла образцы флоры и фауны, выяснила, что день здесь равен четырем земным дням, а ночь — четырем земным ночам, установила, что планета пока интереса для людей не представляет, и улетела. А может, даже и группы не было. Пролетел автомат-разведчик, покружил…

Павлыш щелкнул пальцем по матовому куполу ванны, будто хотел разбудить лежавшего там Глеба Бауэра, усмехнулся и вышел. Солнце, по расчетам, должно опуститься уже к самой воде. Момент этот мог представить интерес для будущих исследователей. Так что перед ужином имело смысл снова выбраться на пляж и заснять смену дня и ночи. Кроме всего, это должно быть красиво.

Это было красиво. Солнце ползло по касательной к ярко-зеленой линии горизонта. Оно было полосатым — по лиловым штрихам бежали, вспыхивали белые искры. Небо, ярко-бирюзовое вблизи солнца, становилось изумрудным, глубоким и густым по мере удаления от него, а за спиной уже стояла черно-зеленая ночь, и серые облака, зарождаясь где-то на суше, ползли к морю, прикрывая яркие звезды. Кустарник на дюнах превратился в монолитный черный частокол, оттуда доносились шипенье, треск и бормотанье, настолько угрожающие, что Павлыш предпочел не отходить от корабля. Он снимал закат ручной любительской камерой — единственной сохранившейся на борту, и слушал шорохи за спиной. Ему хотелось, чтобы скорей кончилась пленка, чтобы скорей солнце расплылось в оранжевое пятно, провалилось в зелень воды. Но пленка не кончалась, оставалось ее минут на пять, да и солнце не спешило уйти на покой.