Ион Хобана - Открывая Итаку

Ион Хобану

Открывая Итаку

На столе нейрохирургического комплекса астронавт казался профессору выше того, каким он представлял его себе по фоторельефам и трехмерным передачам. Длительная гипотермия сделала его тело холодным как мрамор. Лиловые тени подчеркивали выступающие скулы и опущенные веки.

«Какого цвета у него глаза? Как будто голубые…»

Профессор терпеливо ждал, чтобы ассистентка закрепила контактные линзы, и подошел к комплексу. Все его сомнения разом исчезли. Он должен был верить в свой опыт, в своих сотрудников, в аппаратуру, неспособную ошибиться, если введенная в нее программа была безошибочной.

Ассистент повернул коммутатор, и свет постепенно ослабел. Прямоугольный стол повернулся на своей оси, поднявшись почти вертикально. Казалось, что астронавту стоит сделать одно движение, чтобы освободиться от магнитных уз и ступить на пол.

— Теперь, — сказал профессор.

Пучок зеленоватых лучей заплясал на экране комплекса. Увеличенные контактными линзами ясно выступили детали. Профессор несколько раз менял угол наблюдения, отыскивая наилучший. Шла последняя проверка, чтобы избежать малейшей недомолвки в диагнозе нейрокибера, обнаружившего глубокие поражения в зоне левого париетала.

Искусственно орошаемая в прозрачном резервуаре мозговая ткань, которой предстояло заменить пораженные места, была готова для транспланта. Профессор еще раз посмотрел на лицо, казавшееся особенно бледным в зеленоватом свете, пульсирующем на экране. Подобные эксперименты ставились только на животных и не всегда успешно. Надо бы еще хоть несколько месяцев усиленных исследований… Несколько месяцев…

Астронавт, казалось, спал глубоким, восстанавливающим силы сном. Но его сердце билось только для сверхчувствительных инструментов, окружавших его со всех сторон. Клиническая смерть в любой момент могла перейти в необратимое состояние.

— Все готово, — сказал ассистент тихо. — Если желаете…

Не отвечая, профессор надел биоэлектронные перчатки, пристально всматриваясь в образ на экране. Легкое нажатие пальцев — и блестящий трепан приблизился к разбитому черепу.

Выздоровление длилось больше чем полагалось. Постоперационный шок астронавт перенес хорошо, трансплант удался сверх всех ожиданий, лицо больного обрело нормальный цвет, но общее состояние внушало опасения. Оправившись после операции, астронавт попросил было бумаги, стило, диктофон, но очень скоро отказался от всего этого. Он лежал в своей комнате со спущенными шторами, не вставал с постели, устремив глаза в потолок. Ел мало и без аппетита, отказывался от тонических средств, противился какому бы то ни было специальному лечению.

Две недели спустя профессор пришел к нему не в свой обычный час и без неизменно сопровождающей его свиты в белых халатах. Устало опустился в кресло около кровати, промокнул крошечным платком вспотевший лоб и сказал, словно продолжая давно начатый разговор:

— Что касается этой «новой эры обледенения…» Астронавт как будто не слышал.

— Тридцать четыре градуса в тени, — продолжал профессор. — А завтра…

— Что вам собственно нужно? — прервал его астронавт, не пошевельнувшись.

— Бранить вас, — ответил профессор совсем другим топом. — Это ваше право, я обязан вам жизнью… хотя я не просил ее у вас.

Профессор уселся удобней:

— Вам не удастся вывести меня из равновесия.

— А мне дела нет до вашего равновесия, — взорвался астронавт и повернулся, опираясь на локти.

— Не могу сказать, чтобы я испытывал по отношению к вам такие же чувства, — возразил профессор с улыбкой, прячущейся в сетке тонких морщин в уголках рта.

— Конечно! Разве я не смелый исследователь галактик, не открыл пять планет?

— Для меня вы, в первую очередь, человек, не желающий поправиться… Мой ассистент уверен, что ваша апатия следствие какого-то внутреннего поражения. Но я думаю, что…

— Спать хочу, — объявил астронавт и повернулся лицом к стене.

«Ошибся», — сказал себе профессор и переменил тактику.

— Хорошо. Отказываюсь. Мне хотелось бы сообщить репортерам, что наконец…

Астронавт попался на удочку:

— Не желаю иметь дело с этими ловцами сенсаций! Профессор вынул из кармана микроскопический видеокасс.

— Я другого мнения…

Молчание. Он положил аппарат на край постели и встал со вздохом.

— Нужно проведать еще одного пациента. Вернусь через четверть часа.

Видеокасс лежал на том же месте и астронавт, казалось, за это время не переменил положения. Но от внимательных глаз профессора не ускользнуло, что запись была им просмотрена до конца.

— Это час вечернего дождя, — говорил профессор, широко распахивая окно в сад. — Некогда дождь вдохновил меня, и я написал свои первые стихи; тому же дождю обязан я и ревматизмом, от которого не могут меня вылечить мои уважаемые коллеги. В ревматизме, правда, повинен я сам. Тридцать лет тому назад, во время экскурсии на Венеру…

— Неужели у вас нет более интересного занятия, чем рассказывать мне вашу жизнь? — пробормотал астронавт.

— Занятие было бы… Если бы вы согласились мне помочь…

— Понятно, — засмеялся астронавт своим жестким, без малейших модуляций смехом. — Ваше занятие — абсолютный успех операции… Знаете, иногда мне кажется, что я чудовище Франкенштейна и добровольно дал себя заточить в эту элегантную комнату…

Профессор вздрогнул, но продолжал стоять у окна, глядя на самолеты метеорологической службы, собиравшие тучи для вечернего дождя. Потом спокойно прокомментировал:

— Вы могли бы еще сравнить меня со средневековыми создателями чудовищ… Они уродовали детей и посылали их на улицы просить милостыню, или показывали на ярмарках… Это было доходное ремесло.

Тучи затянули все небо, вроде опалового купола гигантской медузы. Самолеты исчезли. Антенна Метеоцентра на секунду оделась пламенем и выбросила в воздух ослепительный трезубец. Пораженная смертоносным ударом медуза раскрыла мириады своих серебристых щупалец.

Астронавт неторопливо подошел и сел на подоконник.

— Я не хотел вас обидеть, — сказал сухо. — Но мой комплекс ненужности…

— Ненужности?..

— Думаю, что вы узнали мою биографию… в терапевтических целях. Значит вам известно, что я родился на борту космического корабля, отправленного исследовать солнечную систему на этом пограничном участке Галактики. Это была еще героическая эпоха покорения пространства. Дорога в оба конца продолжалась почти двадцать лет с короткой остановкой на одной негостеприимной планете. Двадцать лет уменьшенной гравитации… Я легко привык к этому состоянию, потому что в каждой клеточке моего существа не жило воспоминание земного опыта. Для остальных же наша экспедиция была энной по счету, и они давно натренировались. У нас всех появилось нечто вроде нового чувства равновесия, более близкого к равновесию водяных организмов…