Грег Иган - Неустойчивые орбиты в пространстве лжи

Грег Иган

Неустойчивые орбиты в пространстве лжи

Спокойнее всего мне спится посреди скоростного шоссе. В крайнем случае на его ответвлениях, проходящих через районы, где притяжение ближайших аттракторов примерно уравновешивается. Мы с Марией тщательно укладываем наши спальные мешки вдоль выцветших белых разделительных линий, уходящих на север (тут, возможно, сказывается едва ощутимое влияние Чайнатауна с его геомантией — ее не полностью подавляют научный гуманизм с востока, либеральный иудаизм с запада и воинствующий, антидуховный и антиинтеллектуальный гедонизм с севера), и я могу мирно уснуть, не опасаясь, что утром мы проснемся, всем сердцем веря в непогрешимость Папы, чувствительность Геи-Земли, призрачные откровения медитации или волшебную целительную силу налоговой реформы.

Поэтому, когда я, проснувшись, обнаруживаю, что солнце уже высоко, а Мария куда-то ушла, — я не впадаю в панику. Ночью она не могла попасть под влияние никакой веры, никакого мировоззрения, никакой культуры. Границы областей притяжения в течение дня колеблются на десятки метров в ту или другую сторону, но невозможно представить, чтобы они могли забраться так далеко в глубь нашей драгоценной пустыни, где властвует сомнение и традиционных устоев больше нет. Не представляю, почему Мария могла просто встать и уйти, не сказав ни слова, но она время от времени совершает абсолютно непостижимые поступки. Как и я, впрочем. Несмотря на это, мы уже год как вместе.

В панику я не впадаю, но и медлить не собираюсь, чтобы не отстать слишком далеко. Я встаю, потягиваюсь и начинаю думать, в какую сторону она могла бы пойти. Если после ее ухода не произошло существенных перемен, это все равно что спросить себя самого, куда я мог бы пойти.

С аттракторами бороться бесполезно, сопротивляться им бессмысленно, но между ними можно проложить курс, играя на противоречиях. Проще всего разогнаться, используя мощный, но довольно далекий аттрактор, а в последний момент отклониться в нужную сторону под действием противоположного влияния.

Как выбрать первый аттрактор — то есть ту веру, к которой вы будто бы склоняетесь? Всякий раз это делается по-иному. Иногда приходится буквально нюхать воздух, словно идя по чьему-то следу, иногда — углубляться в самоанализ, будто пытаясь узнать, во что же вы все-таки верите «в глубине души», а иногда две эти противоположности вдруг перестают казаться противоположностями. Короче, все тот же проклятый дзен, в данный момент я понимаю это именно так — а такое понимание уже подсказывает ответ. Там, где я нахожусь, равновесие почти идеальное, но одно влияние все-таки чуть сильнее восточные философии выглядят привлекательнее остальных. И хотя я знаю, что причина этого чисто географическая, на их привлекательность это нисколько не влияет. Я мочусь на цепное ограждение, разделяющее автостраду и железнодорожные пути — пусть ржавеет побыстрее! — свертываю спальный мешок, делаю глоток воды из фляги, закидываю на спину рюкзак и отправляюсь в путь.

Мимо проносится автоматический фургон — доставщик хлеба. Как жаль, что никого нет рядом! Чтобы обчистить такой фургон, нужны как минимум два ловких человека — один загораживает путь, другой вытаскивает из кузова еду. Наверное, потери от воровства так малы, что жители аттракторов предпочитают с ними мириться. Скорее всего защитные меры не окупят себя — впрочем, я уверен, что у каждой этической монокультуры существуют свои собственные — высоконравственные — причины не принуждать нас, безнравственных бродяг, к повиновению с помощью голода. Я вытаскиваю чахлую морковку, которую выкопал вчера вечером на одном из знакомых огородов. Жалкий завтрак! Но я усердно грызу ее, стараясь думать о свежих булочках, которые мы украдем с Марией, и в предвкушении почти перестаю замечать противный деревянный вкус.

Автострада немного отклоняется к юго-востоку. Я дохожу до участка, по сторонам которого стоят пустые фабрики и заброшенные дома. Они практически не притягивают, и тем явственней начинает ощущаться растущая тяга Чайнатауна, который виден теперь прямо передо мной. Удобное словцо — Чайнатаун — никогда не отражало многообразия культур, которые гнездились здесь до Переплавки. В этом районе, кроме китайцев из Гонконга и Малайзии, жили еще корейцы и камбоджийцы, тайцы и тиморцы, и они исповедовали массу разновидностей всех религий, от буддизма до ислама. Все это разнообразие исчезло, а та однородная и устойчивая амальгама, которая сменила его, показалась бы крайне экзотической любому из прежних обитателей. Нынешних жителей этот причудливый гибрид, разумеется, вполне устраивает — отсюда и устойчивость, благодаря которой только и существует аттрактор. Если бы я прямиком вошел в Чайнатаун, я бы не только немедленно проникся идеями, близкими сердцу местных жителей, но и не пожелал расставаться с ними всю оставшуюся жизнь.

Однако то, что я войду прямо в Чайнатаун, не более вероятно, чем то, что Земля упадет прямо на Солнце. После Переплавки прошло уже почти четыре года, а меня еще не притянул ни один аттрактор.

Я слышал десятки «объяснений» того, что случилось в тот день, но почти все они казались мне сомнительными — потому что каждое основывалось на мировоззрении одного из аттракторов. Я иногда представляю это так: 12 января 2018 года человеческая раса перешла некий предел — возможно, предел численности населения — и испытала внезапное и необратимое изменение психического состояния.

Слово «телепатия» здесь не подходит. Никто не погрузился в океан беззвучных голосов, никто не терзался, вынужденный сочувствовать всем сразу. Повседневная болтовня сознания так и осталась у каждого в его голове. Банальный мыслительный процесс продолжал быть делом глубоко приватным. (Впрочем, делались предположения, что, напротив, мыслительные процессы всех смешались до такой степени, что образовали затянувшую всю планету пелену белого шума, которую наш мозг просто отфильтровывает, и мы ее не замечаем.) Так или иначе, бесконечная мыльная опера внутреннего мира человека по-прежнему недосягаема для посторонних. Однако черепная коробка стала абсолютно прозрачной для верований, принципов и глубочайших убеждений.

Вначале возник полный хаос. Мои воспоминания об этом времени противоречивы и напоминают дурной сон. Кажется, я день и ночь бродил по городу, обретая новое божество (или его эквивалент) каждые шесть секунд. Не было ни голосов, ни видений, просто невидимые силы, как во сне, включали то одну, то другую веру. Люди двигались, спотыкаясь, до оцепенения запуганные происходящим — а идеи носились от одного к другому, как молнии. Откровения сменяли друг друга. Я готов был упасть на колени и молиться, чтобы это поскорее кончилось, — я бы так и сделал, если бы боги не исчезали с такой быстротой. Потом я разговаривал с другими бродягами, и все по-разному описывали свое состояние в те, первые дни. Одним это напоминало наркотическую эйфорию, другим — оргазм, третьим казалось, что десятиметровые волны швыряют их то вверх, то вниз, час за часом, без передышки. Самое подходящее сравнение из моего опыта — тяжелый приступ гастроэнтерита, когда меня всю ночь напролет то рвало, то несло. Тогда болела каждая мышца, каждый сустав, кожа горела, я думал, что умираю. Но каждый раз, когда я думал, что не в силах исторгнуть еще что-либо из моего тела, подступал новый спазм. К четырем часам утра моя беспомощность стала поистине запредельной. Перистальтический рефлекс безраздельно властвовал мной, как некое суровое, но в конечном счете благосклонное божество. Никогда раньше я не испытывал переживаний, которые бы так походили на религиозные.