Пол Андерсон - Звездный лис Страница 10

Бот почему мы должны осваивать космос, в тысячный раз сказал себе Хейм. Простор, возможность выбраться из ужасающей земной сутолоки, чувствовать себя свободно, быть самим собой, попробовать новые способы жить, работать, мыслить, творить, удивляться. На Новой Европе на каждого из полумиллиона людей приходилось больше счастья, чем когда-либо мог представить любой из десяти миллиардов землян.

Что в них живет — страх, инерция, отчаяние или старое, как мир, невежество? Что заставляет их глотать болтовню насчет того, что для них открыта вся вселенная? Это пустая болтовня. Пригодных для заселения планет не так уж и много. И большинство из тех, что известны, имеют своих разумных аборигенов, остальные же большей частью колонизованы другими. Хейм не хотел, чтобы его расу принудили к крайней мере безнравственности — отбирать у кого-то владения, принадлежавшие тому по праву.

Но вопрос с Фениксом имел еще более важную подоплеку. Утрата мужества. История неоднократно доказывала, что уступка несправедливому требованию ради нескольких лет мира всегда была первым шагом по наклонной плоскости, принятием весьма порочного принципа «сфер интересов». В космосе не должно быть никаких границ. И разумеется, самодовольная глупость, категорический отказ ознакомиться с документами, доказывающими, каковы на деле намерения алеронов в отношении Земли, положительная готовность предоставить врагу время и ресурсы, необходимые для подготовки очередного вторжения.

Но что мог сделать с этим один человек?

В гараже Хейм затребовал свой флайер, с беспокойством и раздражением подозревая, что служба движения сделает все зависящее от нее, чтобы задержать его отлет. И в самом деле, прошло немало времени, прежде чем он с облегчением услышал звук двигателя своей машины. Сначала он включил ручное управление, ощущая удовлетворение от того, что наконец-то сам может что-то сделать, дабы поскорее убраться отсюда. Гравитроны его «мунрейкера», сделанные по заказу, имели достаточную мощность, чтобы поднять машину высоко в стратосферу. В остальном флайер ничем не отличался от других подобных машин. Хейм был совершенно равнодушен к земным благам. Поручив автопилоту взять курс на Орли, он принял горячую ванну, достал из холодильника мясо, приготовил ужин и подремал пару часов.

Часовой механизм разбудил его «Увертюрой легкой кавалерии» и подал кофе. Надев чистую одежду — нечто официальное, с золотом по воротнику и лампасам, — Хейм приготовился к выходу: флайер уже заходил на посадку. Мгновение Хейм колебался, брать ли с собой оружие, поскольку при нем был пакет Вадажа, но решил, что это может возбудить больше недоверия, чем того стоит. Если и здесь ничего не выйдет, будут ли иметь смысл дальнейшие хлопоты в отношении Новой Европы? Что еще можно будет предпринять? Разве что напиться до поросячьего визга и отправиться в эмиграцию на какую-нибудь особо удаленную планету.

Пройдя в канцелярию Доуэйна, Хейм предъявил документы и получил разрешение на пребывание в течение тридцати дней. Менее перенаселенная, чем большинство других стран, Франция весьма неохотно принимала чужих. Но служащий буквально растаял, лишь только прочел имя Хейма.

— Да, месье, мы были предупреждены о том, что будем иметь счастье принять вас. Машина к вашим услугам. Желает ли месье сделать распоряжение насчет багажа? Нет? Сюда, пожалуйста, и позвольте пожелать вам приятно провести время.

Весьма ощутимый контраст по сравнению с тем, какой прием был, должно быть, оказан Андре Вадажу. Но он всего лишь музыкант. А Гуннар Хейм возглавляет широко известный промышленный концерн и приходится пасынком Курту Вингейту, заседавшему в правлении «Дженерал Нуклеонис». Если Гуннар Хейм просит разрешения на конфиденциальную беседу с Мишелем Кокелином, главой французского правительства во Всемирном Парламенте — пожалуйста, пожалуйста.

И тем не менее Хейм выбился из расписания. Тваймен ударился в крайность, когда, решив угодить Хейму, устроил ему встречу с Синби. Однако торговцы миром, без сомнения, послали своих агентов следить за ним, так что, если не поторопиться, они могут найти способ воспрепятствовать его дальнейшему расследованию.

Машина въехала в Париж по наземной дороге. Голубые сумерки сгущались, превращаясь в ночь. Деревья вдоль бульваров роняли пожелтевшие листья, которые яркими брызгами осыпались на величавые старые стены Барона Хайсманна и шуршали под ногами хорошеньких девушек, прогуливавшихся под ручку со своими кавалерами. Открытые кафе, как обычно в этот сезон, пустовали. Хейм был рад этому. Париж мог навеять на него слишком много воспоминаний.

Машина остановилась возле Кви д'Орсей. Хейм вышел. Было слышно, как под пронизывающим холодным ветром плещется Сена. Если не считать этого, вокруг было тихо. Шум большого города, казалось, совершенно отсутствовал здесь, но свет, поднимавшийся в небо, затмевал звезды.

У входа стояли часовые. Их лица над хлопающими на ветру накидками застыли в напряжении. Вся Франция была сейчас в напряжении и ожесточении. По длинным коридорам, где в этот поздний час все еще работало немало людей, Хейма провели в приемную Кокелина.

Министр отодвинул в сторону стопку бумаг и встал, чтобы приветствовать гостя.

— Здравствуйте, — сказал он. Голос был усталый, но по-английски этот человек говорил безупречно. Это было кстати. С годами Хейм почти совсем забыл французский язык. Кокелин жестом указал на потертое, но, судя по всему, очень удобное кресло рядом с собой:

— Садитесь, пожалуйста. Не хотите ли сигарету?

— Нет, спасибо, я курю трубку. — Хейм достал трубку из кармана.

— Я тоже, — улыбнулся Кокелин, собрав лицо в крупные морщины, сел и принялся набивать еще более позорную, чем у Хейма, старую курительную трубку из корня эрики. Он был невысок, но мощного телосложения, с бесстрастным выражением лица, лысый, с высоким лбом и твердым взглядом карих глаз.

— Ну, мистер Хейм, чем могу быть вам полезен?

— Гм… Это касается Новой Европы.

— Я так и думал. — Улыбка исчезла с лица Кокелина.

— По моему мнению… — Хейм замолчал, ему показалось, что это звучит слишком напыщенно. — Месье Кокелин, — снова начал он, — мне кажется. Земля должна сделать все необходимое, чтобы вернуть Новую Европу.

Раскуривая трубку, Кокелин внимательно изучал лицо своего собеседника.

— Благодарю вас, — произнес он наконец. — Мы здесь, во Франции, чувствуем себя одинокими в этом мнении.

— У меня с собой есть материалы, которые, возможно, могли бы пригодиться.

Кокелин втянул воздух сквозь стиснутые зубы: