Владислав Крапивин - Синий треугольник Страница 10

Странно, что Альберт обитает в таком непрестижном жилище. При встрече он показался мне преуспевающим бизнесменом.

Ерошка выжидательно топтался рядом.

— Ну… давай, — покорился я обстоятельствам. — А не сопрут чемодан из сарая?

Он, кажется, слегка обиделся:

— Здесь такого сроду не бывало!

На двери утонувшего в зарослях сарайчика был такой же замок, что и на крыльце. Но он послушался Ерошку сразу. В прорезанном тонкими лучами полумраке пахло березовыми дровами. Кто-то копошился в дальнем углу. Ерошка пристроил чемодан у поленницы. Мы опять вышли на солнце.

Было очень тихо на дворе. И пусто. Лишь бродили в траве две пыльные, помеченные чернильным крапом курицы. Да еще прошел от крыльца к забору серо-полосатый большой кот.

— Кис-кис! — обрадованно сказал ему Ерошка. Но кот дернул кончиком хвоста и пропал в кленовой зелени. Ерошка смущенно посмотрел на меня.

«Ну а что дальше?» — подумалось мне. А он сказал:

— Идем, да?

— М-м… а куда идем-то?

— Разве вы не хотели погулять по городу?

«А разве я тебе про это говорил?» Впрочем, спорить я не стал. Только спросил:

— Ты что, собираешься сопровождать меня? Он слегка удивился:

— А зачем же я т… вас встречал тогда? Или… вы не хотите?

— Да нет, отчего же. Пойдем. Вдвоем веселее… — Неловко было вот так сразу взять и отшить мальчишку. И к тому же где я его потом найду, когда вернусь за чемоданом?.. Но это были «внешние» соображения. А глубоко внутри шевелилась догадка, что у моей встречи с Ерошкой есть какая-то сюжетная зацепка. Впрочем, в догадке этой не было беспокойства. Мной овладела беззаботность человека, который оставил все хлопоты и вырвался в долгожданный отпуск: теперь куда ни пойдешь, что ни сделаешь — все будет славно.

Ерошка откровенно обрадовался моему согласию. Подпрыгнул. Сырые кеды его опять чавкнули. Он их сбросил, поочередно дрыгнув ногами. Поднял, повертел у лица и… зашвырнул к забору, в лопухи.

— Босиком потопаешь? — с пониманием спросил я.

— А чего такого…

— Да ничего. Я тоже так любил когда-то… Гляди только ногу не наколи.

— Не-а… — Ерошка с удовольствием пошевелил босыми ступнями. Они были светлее загорелых щиколоток. На левой ступне маленький прямой мизинец слегка оттопыривался. Надо же, в точности как у меня в детстве. Соседская девчонка Лилька дразнила меня из-за этого Торчалкой. И говорила, что мизинец может отсохнуть. Мы иногда дрались, и мне доставалось чаще, чем ей…

Признаться, сейчас я с удовольствием сбросил бы полуботинки и носки, чтобы пошлепать босиком по теплым плитам и асфальту, побродить по щекочущей лебеде и подорожникам. Увы, где они, невозвратные времена? При этой мысли мне опять почудилась в лопухах хитрая физиономия Травяного Зайца, но лишь на миг…

Мы неторопливо двинулись по Кольцовской. За квартал от площади с башней-водокачкой она (если верить табличкам на воротах) стала почему-то называться «Сонная-Кольцевая», но меня это ничуть не удивило. Все было «как надо».

На площади, окруженной кирпичными магазинчиками, несколько мальчишек (в таких же, как у Ерошки, пыльно-пестрых одежках) гоняли футбольный мяч. Он отлетел к нам, и Ерошка умело отпасовал его босой ногой. Весело покосился на меня: во как я умею. Надо сказать, в нем все меньше оставалось прежней деловитости и сдержанности. Сейчас это был просто беззаботный, в меру озорной пацаненок. И словно давно знакомый (а я ведь ничего не знал про него). Он весело скакал справа от меня и порой брался за рукав моей летней куртки с частыми клепками на светло-кофейной ткани.

«Английская» прическа Ерошки изрядно растрепалась. Порой он спохватывался и приглаживал волосы помусоленной ладонью. Я наконец сказал:— Оставь ты в покое свою лондонскую стрижку. Тебе этот фасон идет, как… шелковый бантик соломенному чучелу.

— Да? — живо отозвался он. Без обиды и с интересом. — А как надо?

— А вот так! — Я засмеялся и взлохматил ему голову.

Ерошка весело взвизгнул. Отскочил. Побежал назад, к башне-водокачке. Там, у лужи под изогнутой железной трубой, он присел и полюбовался своим отражением. Через плечо показал мне большой палец. Попрыгал посреди лужи — так что на миг в брызгах зажглась радуга. Вернулся вприпрыжку. И на минуту стал стопроцентным взъерошенным Ерошкой. Но потом (когда думал, что я не вижу) опять пригладил волосы.

Мы зашагали живее, спустились от площади по извилистой гранитной лесенке на улицу, которую я не помнил. Прошли вдоль решетки сквера с гипсовыми физкультурниками (ну и древность!), свернули налево, и…

— Ерошка! Это же Ключевской спуск!

— Да! Ну и что?

— Н-ничего… Просто очень давно не был здесь…

— Тогда пойдем по нему до конца. А там и река недалеко…

Мы пошли. Я узнавал одноэтажные магазинчики, мастерские, аптеки. Так, словно лишь вчера промчался здесь на самокате с надувными шинами! А вот и фотомастерская старого Гольдштейна… Ого! В широченном стекле чернела дыра величиной с Ерошку! Мне даже почудилось, что в пробоине угадываются контуры мальчишечьей фигурки.

— Вот это да! — подскочил Ерошка. — Кто-то опять врезался! Вот звону-то было!

— Чему ты радуешься? А если человек покалечился?

— Не! Здесь не калечатся! Только царапины…

А у меня отчетливо заболело порезанное в давние годы колено. Я даже глянул вниз: нет ли на тощей мальчишечьей ноге свежего бинта. Но была джинсовая штанина, и от ее вида боль сразу кончилась.

— Когда-то в этой мастерской работал славный старик Гольдштейн, — вздохнул я. Но Ерошка тянул меня дальше, дыра в витрине его больше не интересовала. Я подчинился, однако через несколько шагов оглянулся: не покажется в пробоине маленький старик с седыми кудряшками на висках?

Гольдштейн, конечно, не показался. Но зато навстречу нам попались два красноармейца — в обмотках, в белесых пилотках и выгоревших гимнастерках с малиновыми петлицами на отложных воротниках, без погон. Скатки через плечо, тонкие штыки над плечами. Оба худые, с твердыми загорелыми лицами, они прямо и как-то отрешенно смотрели перед собой.

— Откуда такие? — спросил я у Ерошки. Почему-то шепотом.

— А! — отмахнулся он. — Опять, наверно, кино снимают неподалеку… — Но мне почудилась в его голосе еле уловимая тревога. Словно в ближних переулках застоялось лето сорок второго года с его повестками, похоронками, сводками Сов-информбюро и запахом карболки из окон недалекого госпиталя… Хотя откуда про это знать Ерошке?

«А тебе откуда знать? — насмешливо шепнул Травяной и Песчаный Заяц, который, видимо, ухитрялся незаметно пробираться за нами по кустам и заросшим канавам. — Тебе же всего тридцать с небольшим».