Борис Стругацкий - Жук в муравейнике (сборник) Страница 10

Мы неподвижно лежали в гамаках и молчали, потому что трудно было разговаривать. Через сто шестьдесят дней ускорение достигло 5g. Только Сабуро Микими к тому времени мог пройти от кают-компании до рубки, не потеряв при этом сознания. Не помогали амортизаторы, не помогал даже анабиоз. Попытка применить анабиотический сон в условиях такой лерегрузки, провалилась. Порта мучился больше всех, но когда мы уложили его в «саркофаг», он никак не мог заснуть. На него было страшно смотреть. На любого из нас было страшно смотреть. Мы лежали перед «саркофагом» и глядели на Порта.

— Хватит, Валя, — сказал Серёжа.

Мы поползли в рубку. Там стоял — стоял! — Сабуро с отвисшей челюстью.

— Хватит, Сабуро, — сказал я. Серёжа попробовал встать, но снова припал щекой к полу.

— Хватит, — сказал он. — Порта плохо. Он может умереть. Выключай реактор, Сабуро.

— До троекратного, — сказал я.

Сабуро, еле шевеля пальцами, царапал ногтями по пульту. И стало легко. Удивительно легко.

— Троекратное, — сказал Сабуро и сел рядом с нами на мягкий пол. Мы полежали, привыкая, затем поднялись и пошли в кают-компанию. Нам было гораздо легче, но скоро мы переглянулись и снова встали на четвереньки.

Шло время. Собственная скорость «Муромца» перевалила за световую и продолжала увеличиваться на тридцать два метра в секунду. Нам было очень тяжело. Я думаю, никто по-настоящему не верил в успех опыта. Зато каждый понимал, к каким последствиям может привести успех. И Ларри Ларсен, сопя и отдуваясь, мечтал за срок одной только жизни обежать всю вселенную и подарить её людям.

Порта стало лучше, он много читал и усиленно занимался теорией тяготения. Время от времени мы укладывали его на несколько недель в «саркофаг», но это ему не нравилось: он не желал терять времени. Ларри и Артур вели астрономические наблюдения, Сергей, Сабуро и я стояли на вахте. В промежутках между вахтами мы рассчитывали ход времени в ускоренно движущихся системах при различных частных предположениях. Ларри заставлял нас заниматься гимнастикой, и к концу года я уже мог без особого труда подтянуть на перекладине свои два центнера.

Между тем Тайя всё ярче разгоралась в перекрестии нитей курсового телескопа. Тайя была целью первых трёх звёздных. Она была одной из ближайших к Солнцу звёзд, у которых давно уже были отмечены неравенства в движении. Считалось, что Тайя может иметь планетную систему. Перед нами к Тайе ушёл Быков на «Луче» и Горбовский на «Териэле».

Быков через каждые пятьдесят тысяч астрономических единиц сбрасывал мощные радиобакены. Новая трасса должна была быть отмеченной шестнадцатью такими радиобакенами, но мы уловили сигналы только семи. Может быть, бакены погибли или мы сбились с трассы, но скорее всего мы просто обогнали Быкова. Бакены были оборудованы воспринимающим устройством, работающим на определённой частоте.

Можно было оставить запись для тех, кто пойдёт вслед. Один из бакенов в ответ на наш вызов просигналил: «Был здесь. Четвёртый локальный год. Горбовский». Совершенно невозможно сказать, за сколько лет до нас он проходил.

Тайя не имела планетной системы. Это была двойная звезда. Её невидимый с Земли компонент оказался слабой красной звездой, почти погасшей, истощившей свои источники энергии. Мы были первыми землянами, увидевшими Чужие Солнца. Тайя была жёлтая и очень походила на наше Солнце. Но спутник её был хорош. Он был малиновым, и по нему ползли вереницы чёрных пятен. Вдобавок он не был обыкновенной звездой: Ларсен обнаружил медленную и неправильную пульсацию его гравитационного поля.

Две недели мы крутились возле него, пока Артур и Ларри вели наблюдения. Это были блаженные недели отдыха, нормальной тяжести, временами даже невесомости.

Затем мы пошли к соседней звезде — ВК71016.

Этого потребовал Порта, и я не знаю, правильно ли я сделал, уступив ему. Порта был биолог, и его больше всего интересовали проблемы жизни. Он требовал планету — тёплую, с атмосферой, влажную, полную жизни. Мы тоже хотели увидеть Чужой Мир. Мы надеялись встретить себе подобных. Каждый из нас до того, как стал межпланетником, мечтал об этом во весь голос. И мы уступили Порта.

Мы летели к этой звезде четыре года, и снова свирепые перегрузки прижимали нас к полу, и мы задыхались в амортизаторах. Но всё же нам было гораздо лучше, чем в начале пути. Видимо, мы приспосабливались. И мы долетели до жёлтого карлика ВК71016.

Да, там была планетная система. Четыре планеты, из которых одна обладала кислородной атмосферой и была неможко больше Земли. Это была прекрасная планета, зелёная, как Земля, покрытая океанами и обширными равнинами. Братьев по разуму на ней не оказалось, но жизнь кишела на ней. Я сказал, что хочу назвать её именем Ружены. Никто не возразил.

Но она встретила нас так, что мне не хочется вспоминать об этом. Она отвратительно встретила нас.

Порта остался там, мы даже не знаем, где его могила, и там осталась моя рука, а Серёжа Завьялов и Сабуро Микими оставили там столько своей жизни, что не сумели выдержать обратного пути.

Мы очень спешили. Мы торопились попасть в наше время, потому что до самого конца не знали, удался наш опыт или нет. Мы три года шли с семикратной перегрузкой, и об этом тоже не хочется вспоминать. После этого мы год отдыхали на троекратном ускорении. «Муромец» плохо слушался управления, и мне пришлось отказаться от внеземной станции и садиться прямо на Землю. Конечно, это стыдно, но я не хотел рисковать. Мы приземлились удачно. Мы долго не решались выйти из корабля, но потом сели в свой вертолёт и вылетели к людям. И только увидев Ружену, я понял, что опыт удался.

Тяжёлый, жестокий опыт, но он удался. Мы привезли людям своего времени чужие миры. Может быть, всю вселенную, как мечтал Ларри Ларсен. Это славно — не отдалённым потомкам у памятников самим себе, я близким и родным людям своего века подарить ключи от Пространства и Времени. Конечно, мы только исполнители. Спасибо людям, которые создали теорию тяготения. Спасибо людям, которые создали прямоточную ракету. Спасибо людям, которые создали наш светлый и прекрасный мир и создали нас самих такими, какие мы есть.

Вот только Быков и Горбовский. Что ж, когда они вернутся, нас уже не будет, но я думаю, они не рассердятся на нас.

Ночь в пустыне

Когда рыжий песок под гусеницами краулера вдруг осел, Петр Алексеевич Новаго дал задний ход и крикнул Манделю: «соскакивай!» Краулер задергался, разбрасывая тучи песка и пыли, и стал переворачиваться кормой кверху. Тогда Новаго выключил двигатель и вывалился из краулера. Он упал на четвереньки и, не поднимаясь, побежал в сторону, а песок под ним оседал и проваливался, но Новаго все-таки добрался до твердого места и сел, подобрав под себя ноги.