Многократор - Художник Её Высочества Страница 102

Потом мучительно всплывал без воздуха с глубин похмелья на поверхность жизни. Потом начался его брачный танец вокруг Абигели. Соблазнял поездкой в Сибирь, как в романтические джунгли Амазонки за редкими орхидеями. Живописал панорамы с колоссом Енисем, черемуховые острова, материны соленья, сибирское гостеприимство — чего только не живописал, размахивая трепещущими руками так, что самого с ног сдувало. Всё зря! Какой смысл, спрашивается, лететь ему на деревню дедушке? Нет, смысл есть. Степан надеялся на то, что вот он посмотрит на двухголового, убедится в его паранормальных талантах и уговорит посетить столицу. Папа римский собрался же к нам православный хлеб-соль кушать. Так, во всяком случае, утверждали новости, начавшиеся после боевика и перед заявленным очередным бредом президента. Когда услышал в новостях про визит Папы, в его почти прогоревшей головушке вспыхнула было искра, но вспыхнув, потлела и погасла. Ему померещилась какая-то прошлая акция, сотворенная то ли во сне, то ли в действительности. Постучав о переносицу бровями, отринул сомнения по этому поводу. Реальным был только его утренний бросок в город за деньгами на авиабилет. Предварительно созвонившись, поехал к своей галерейщице. Елена Калашникова, владелица небольшой, но стильной галереи, в свое время разглядев в сибиряке европейское качество, сказала: «Любому человеку периодически требуется крупная сумма денег. Договоримся так. Я держу у себя на консигнации три работы потребительского размера до метра. А третью, вместо ушедшей, работу ты подвозишь после моего сообщения. Конверт с деньгами тебе — новый холст мне». Степан безразлично согласился. Тем не менее, жизнь показала, что такие суммы денег действительно оказывались нужны время от времени. Мотания ли по Европе, помощь ли друзьям, в особенности подругам, оптовая закупка дорогих красок ли от «Рембрандта», редких покрывных лаков и, само собой, самых лучших кистей мира. На это денег жалеть не надо. Кисть — шпага, а он ли не мушкетёр? Его галерея выручила в очередной раз. Билет купил прямо в аэропорту и вот теперь летел в Сибирь-матушку. Перед глазами художника — ряшка президента, такая же, как у него самого, какая Маша спала? — всё помяла, в кармане оставшиеся деньги, как раз хватало на билет туда-обратно неизвестному пророку. Со сверхзвуковой скоростью приближалась родина. И чем ближе, тем теплее становилось в груди. Ностальгия? Сожаление о потерянном «золотом веке»? Любовь и привычка к вещам, сопровождавшим твоё сопливое детство? Неважно, как назвать, наверное. Важно, что стоит за трансцендентными буквами, кристаллизованными божественным всеведением.

Чего здесь только нет. Ментальная вывеска именного детского садика. Буква «д», далее запятая, небрежно заменившая полное слово, затем «сад». В результате вместо детского сада ребенок Стёпа Бумажный посещал некое недостойное заведение, процветающее под патронатом маркиза Д'Сада. Многоквартирный дворовый пес Фалалей Псоевич, вылупившийся из будки. Или Псой Фалалеевич, без разницы, вечно выбивающий лапой блох-постояльцев в дальние к хвосту квартиры, сам родной двор с достопримечательностью — тётей Шурой, матершиницей, правдоноской с кошёлкой. «Архихекторы и хуёжники, вы на куда енто с удилками на ночь, ебята? Лепиздричество кончилось?» И первый художественный опыт. Что красивее всех на свете? Правильно, торец цветного карандаша. Берется черный карандаш. В торце идеальная черная точка, ничуть не преумаленнее трансцендентной боговой буквы. Карандаш забивается в щель пола дедовой столярки, и блистает пол гагатовой значительностью среди пустой породы. Берется красный карандаш — туда же в щель, заподлицо со стертыми досками. Затем оранжевая точка, так далее («К(расный)аждый о(ранжевый)хотник ж(елтый)елает з(елёный)нать, г(олубой)де с(иний)идит ф(иолетовый)азан»). Неважно, что дед отмассировал линейкой известную попу, важно, что с этого началась собственно карьера Степана, как художника. Марал, выплывший на солончаки, не преувеличение, так оно и есть: выплывшее нечто величественней пятиметрового барка, хладная с ночи таежная трава до брюха великана, движения ног не видно, только плывет корабль над морем росистых трав. Не качнет поставленной головой, не прянет ухом, не сотрясет костяным кустом. Пуля в сердце, удушающее волнение, слабость в коленях, из дыры в боку пар, будто из носика вскипевшего чайника. Ужасно и сладостно. Озеро, засыпанное золотыми лодочками. Чтобы не вспугнуть неизвестно что, нужно дышать открытым ртом, и слышалось, как падает на воду очередной лист. Побежали собаки, плевать, что не лиса! Ах, охота, охота! Хуже неволи, слаще похоти, лекарство для снятия спутанности уставшим, прочиститель городских мозгов.

Самое безнадежное занятие в жизни — пытаться изменить свои привычки. Как привык человек макать булочку в какао в детском садике с ментальной вывеской, так и будет её макать на другом конце галактики, если доведётся, и в любом возрасте. А уж если достанется это не делать, естество ответит либо разряжающими сновидениями кошмарного свойства, либо скрытым напряжением, разрушающим нервные связи. Или совсем просто. Будешь совсем чуть-чуть, а всё ж другой. Чуть молчаливей, чуть скрытней, чуть злобней, прочее. Но лучше, не оставит привычка уходить в лес в ожидании первого снега, и привычка дышать предвосхитительной тишиной во время загона, и привычка чертить ногтем на восковом теле гриба-чаги четырнадцать черточек. Про лакомство возвращения в свою колыбель разговора нет.

— Кто сказал, что к кипящему горшку муха не летит? Я сам видел в студенческой столовой.

С этими словами прекратился «антонов огонь» похмелья. Лайнер снизил скорость и серебряное тело заскользило вниз по пологой дуге.

Что ж, сразу покупает билет до Абакана, навещает мамулю, переночует и завтра же летит в Хакасию. Хакаская котловина южней Красноярска на четыреста с небольшим километров, что для огромной Сибири тьфу без нолика. И можно было бы прилететь сразу в Абакан, но быть рядом и не навестить пенаты такая же несуразность, как повесившийся колобок, как итальянцы без мотороллеров, как поедание пиццы с хлебом, и так далее.

Натужно замычали реверсом двигатели и голову пьяно потянуло вперед, по вектору инерции.

«Дома!» — с каким-то сдержанным удовлетворением сказал себе Степан.

— Полы подтерла, поехала на дачу, полила, вернулась, кладовку перебрала, компот сварила, пришла Вера Баранова, поговорили, только тесто завела — ты стучишься. Будешь пирожки с картошкой утром есть.

Эти знаменитые материны цепочки. Дневник дня. Позвонишь из Москвы — тебе отчет о проделанной работе. Умиление!