Николай Чадович - За веру, царя и социалистическое отечество Страница 11

– Торвальда, – процедил сквозь зубы посадник. – Торвальда Якунича…

– Торвальда, – едва заметно усмехнувшись, повторил Добрыня. – С него, возблагодарив богов, и начнем… А вы все слушайте и, если что не так, поправляйте. Робеть не надо. Ограждены вы страхом грозы княжьей.

– Князь-то далече, случись какая обида, его не дозовешься, – выкрикнул из толпы какой-то удалец.

– Князь далече, да я близнехонько. – Для пущей убедительности Добрыня повел могучими плечами, после чего поворотился к посаднику. – Отвечай, Торвальд Якунич, когда ты узнал о приезде в город вольного человека Власта Долгого?

– О том пребывал в неведении. Ко мне он на поклон не являлся. Тишком в город пробрался. – Посадник отвечал таким тоном, словно его спрашивали про что-то непристойное.

– А о смерти его что можешь сказать?

– Наутро мне сотский донес. Дескать, лежит в конце Портомоечной улицы мертвец неизвестного звания без сапог и верхнего платья, а поблизости оседланный конь бродит.

– Истинно так было, – кивнул стоящий рядом сотский.

– Как ты, Торвальд Якунич, дальше поступил?

– Велел сотскому сыск учинить.

– Учинил ты его, славный воин? – Добрыня обратился к Ульфу.

– Недосуг мне было. Я ту заботу десятскому Тудору Судимировичу перепоручил. – Сотский пребывал в столь почтенном возрасте, что давно перестал принимать к сердцу такие вещи, как княжеская немилость или осуждение толпы.

– Тудор Судимирович, отзовись! – обратился Добрыня к толпе.

– Вот он я. – Легкой походкой прирожденного охотника десятский приблизился к телеге.

– Так было, как сотский сказал?

– Ей-ей, – подтвердил десятский.

– Тогда доложи нам, что ты разведал?

– Перво-наперво поспешил я на Портомоечную улицу. Глядь, лежит в канаве мертвый человек. Ликом синь-синешенек. Уста разбиты. Из платья на нем только исподнее. Но справное, из поволоки заморской. Подле гнедой конь ходит. Храпит, мертвечину учуяв. В руки не дается. Еле-еле его укротил. От коня и сыск зачал. Животина приметная, добрых кровей. Стража городовая коня признала.

– А мертвеца? – перебил его Добрыня.

– Опосля и мертвеца. Хотя не сразу. Вельми изувечен был. Да только одному стражнику в память его перстень оловянный запал. Вот этот. – Десятский выставил вперед палец, на котором было надето скромное тусклое колечко. – По перстню только горемыку и признали. В город въезжая, он Властом Долгим назвался, а больше про себя ничего не поведал.

– За смекалку хвалю, – сказал Добрыня. – А перстенек сюда пожалуй. Его надлежит родне покойника вернуть.

– Не подумай, боярин, что я на эту безделушку польстился. – Десятский с поклоном преподнес кольцо Добрыне. – Чуяло сердце, что его сберечь надо. Улика как-никак.

– К тебе, мил человек, упреков нет. Поведай, как дальше дело было.

– Позвал я волхвов и велел поступить с мертвецом пристойно. В помощь своих людишек дал, дабы те погребальный костер сложили. Дымом на небо ушел Власт Долгий.

– Тризну справили?

– Не без того. Пусть и посторонний человек, а дедовские обычаи соблюсти следует.

– За усердие благодарствую. И тебе, Тудор Судимирович, и тебе, посадник, и вам, волхвы. – Добрыня поочередно кивнул всем упомянутым лицам. – Что ты можешь касательно его ран сказать?

– Не имелось ран. Без кровопролития обошлось. Надо полагать, что нутро ему отбили и кости переломали. Весь в синяках да багровинах был. Усердно над ним потрудились, в охотку.

– Как ты сам полагаешь, он хмельное перед смертью употреблял?

– Хоть и мертвый был, а перегаром на сажень разило.

– Бражничают ваши людишки?

– Кто как. Есть такие, что почитай каждый день во хмелю.

– Сделай одолжение, мил человек. Обойди вече и выставь всех пропойц на мои очи.

В толпе сразу раздались недовольные выкрики, но деваться было некуда – высокий тын не позволял, да и стражники зорко следили, чтобы никто не сбежал.

Десятский оказался малый не промах – действовал сурово и расторопно, не давая поблажки ни своим, ни чужим. Скоро перед телегой выстроились два десятка испитых мужиков, одетых преимущественно в отрепье. Присутствовали здесь не только славяне, известные своим пристрастием к горячительным напиткам, но и прижившаяся в городе лесная чудь, союзные степняки-торки и даже варяги.

– Вспоминайте, мошенники, кто с покойником бражничал в канун его смерти? – грозно произнес Добрыня.

Пьянчужки молчали, кто набычившись, кто искательно улыбаясь. Лишь один смельчак выдавил из себя невнятное: «Не-е-а…»

– Нет? – приставив ладонь к уху, переспросил Добрыня. – Онемели с перепуга? Уповаете, что на нет и суда нет? Обманываетесь! Будет вам суд. А пока стойте здесь, пусть на вас честной народ полюбуется… Кто не понял меня, растолкую, – это относилось уже к основной массе присутствующих. – Пусть каждый из вас пройдет мимо сих дармоедов и, если не убоится, плюнет им в рожу. Начинайте слева, становитесь справа. Не робейте и не упирайтесь. Моими устами вам повелевает сейчас сам великий князь.

Нехотя, но пошли. А что остается делать подневольному человеку? Кому охота княжьему вирнику перечить? Попробуй потом оправдайся. С властью сутыжничать, что с волком теля делить.

Горожане тянулись цепочкой между телегой и строем пьяниц, но преимущественно взирали не на своих непутевых земляков, давно всем глаза намозоливших, а на Добрыню, который, несмотря на полуденную жару, не снял с себя ни броней, ни меча, а только голову обнажил.

Да и сам боярин уделял проходящим мимо него людям самое пристальное внимание. Можно сказать, глазами ел.

Таким манером протопала уже не одна сотня, как вдруг Добрыня указал на какого-то ничем не примечательного горожанина.

– Остановись-ка, братец мой!

Тот, словно споткнувшись, замер на месте, застопорив двигавшуюся вслед шеренгу. Внимание знатной особы, похоже, ничуть не льстило ему, а, наоборот, смущало.

– Тебя как кличут? – спросил Добрыня, рассматривая горожанина с ног до головы.

– Радко Скорядич, – смиренно ответил он.

– Чем занимаешься?

– Извозом.

– Далече ездишь?

– Нет, недалече. В сумежные городишки.

– Что так?

– Кони слабосильные.

– Где ж ты, Радко Скорядич, такие ладные сапоги раздобыл?

– У заезжего купца.

– Поди, щедро заплатил?

– В меру.

– Повезло тебе, братец. Сапоги-то не простые. Заморского покроя. И сафьян на загляденье. Такие разве что в Царьграде носят да еще в стольном Киеве. Даже в Новограде ничего подобного не сыщешь. А не велики ли они тебе?

– В самый раз.

– А ну-ка, молодцы, проверьте!

Повинуясь знаку Добрыни, двое дюжих стражников приподняли Радко и хорошенько встряхнули. Сапоги пали на землю, как переспелые яблоки, дождавшиеся осенней бури. На ногах остались только размотавшиеся онучи.