Вадим Охотников - На грани возможного Страница 11

— Вот, — говорит, — замечательная звуковая картина запечатлелась, товарищ Воронов. Кто здесь не остался, будет иметь полное представление. Хочешь прослушать?

Ну, я обычно начинаю сердиться и опять напоминаю, чтобы аппарат был немедленно упакован.

Особенно же надоедал он мне по вечерам, когда заставлял прослушивать свою коллекцию на электрическом граммофоне, с большим, очень мощным репродуктором. Звук получался настолько громкий, что в комнате создавалось впечатление настоящей бомбежки…

Жили мы тогда в одной из комнат нижнего этажа корпуса «Б». Это очень старинное здание с бесконечными узкими коридорами, в которых можно даже заблудиться.

Так вот, вся эта история начала разворачиваться на моих глазах именно там…

Рассказ лейтенанта о происшествии на территории известного научно-исследовательского института заинтересовал нас, хотя ничего необыкновенного в нем пока не было.

Мы пытались представить себе ленинградскую блокаду, пустующее здание института, расположенного на окраине города, и всю ту обстановку, о которой говорил Воронов.

Убедившись в достаточном внимании к своему рассказу, лейтенант явно приободрился.

— Как-то раз, во время воздушной тревоги, днем, — продолжал он, — я находился в одной из комнат на втором этаже этого самого корпуса «б» и смотрел в окно. Тревога, должен сказать, была какая-то липовая. Вообще, конечно, слышно было, как немецкий самолет гудит наверху своим характерным тоном. Но был он, возможно, очень высоко. Но был он из-за сплошной облачности не виден совсем. Зенитки молчат. Бомбы тоже не падают. В общем, не налет, а так себе, пустяк…

Вдруг слышу, раздается издалека громкий, но очень уж странный взрыв. Даже не знаю, можно ли это назвать взрывом?

Вообще различных взрывов и разрывов я наслышался очень много. Все их хорошо знаю и отличаю друг от друга. А здесь что-то совершенно необычное: непрерывные раскаты с воем и очень резким свистом. Одновременно замечаю, что где-то у нас в здании зазвенели осколки стекол. Должен сказать, что последнее обстоятельство меня даже расстроило. «С чего бы это? — думаю. — Фугасные бомбы падали совсем близко — и ни одного лопнувшего стекла во всем корпусе. А здесь — отдаленный взрыв, и вдруг лопнули…»

Только хотел я пойти посмотреть, где это произошло, как в поле моего зрения появилось нечто новое.

Представьте себе: полным ходом кувыркается сверху вниз германский самолет. Падает совсем недалеко от нас. Прекрасно в видно, что это бомбардировщик «юнкерс-88». И понятно, отчего он свалился. От одного крыла у него осталось только воспоминание, или, точнее выражаясь, небольшой кусок. «Так, — думаю я, — значит, оторвали тебе крылышко. Ну, что ж, туда тебе и дорога…»

Отошел я от окна немножко в сторону — на случай, если при падения взорвется бомбовый груз. Только нет, слышу, самолет упал тихо. Посмотрел я опять в окно, вижу, лежит, голубчик, в поле. Народ уже к нему бежит, как полагается при таких обстоятельствах, и все такое прочее.

«Тут, — думаю, — все протекает нормально. Пойду лучше посмотрю, где это у меня пострадали окна».

Начал я ходить по комнатам и вижу, что всюду окна закрыты плотно и стекла в полной исправности. Так я мог бы искать еще долго, если бы не обратил внимания на то, что кое-где на полу валяются черепки от стеклянных матовых плафонов, прокрывающие электрические лампочки под потолком. Тут я вспомнил, что только что видел их совершенно целыми. «Как это они так сразу разлетелись?» думаю. При этом, представьте себе, непохоже, что они упали и от этого именно разбились. Кое-где на железной арматуре еще болтаются остатки, из чего можно заключить, что плафоны полопались наверху.

Я, конечно, плохо разбираюсь в тонких физических явлениях, на тем не менее должен вам сказать, что для меня было очевидно одно обстоятельство. Не должны были от взрыва лопнуть эти самые плафоны, раз оконные стекла в комнатах оказались целыми. Они ведь соприкасаются с наружным воздухом, и даже служат ему преградой, поскольку окна закрыты.

«Удивительное дело, думаю, — даже не верится что-то».

Еще раз посмотрел: окна совершенно целы.

Я насчитал семь лопнувших плафонов в различных комнатах. Непонятным в этом деле казалось еще и то, что потрескались плафоны только определенной формы. Это такие плоские, с закругленными краями. А вот рядом, шары висят как ни в чем не бывало.

Постоял я немного, подумал… и решил, что все это весьма забавно, но никакого серьезного значения, конечно, не имеет. Пошевелил осколки слегка сапогом, плюнул даже на них, затем потихонечку направляюсь вниз.

Прихожу в нашу комнату, где мы жили. Только открываю дверь, как пожалуйста! Навстречу мне — Петя. Опять с новой граммофонной пластинкой!

— Вот, — говорит, — совершенно своеобразный взрыв записался.

— Да ну тебя — отвечаю. — Слышал я этот взрыв. У нас от него даже несколько плафонов лопнуло. А вот как немецкий самолет падал, ты, наверно, и не видел. Вот это было зрелище! Если бы ты не занимался своей дурацкой звукозаписью, тогда, может быть, тоже был бы свидетелем…

В общем, начался наш обычный спор.

В этот день вечером мы занимались у себя в комнате самыми обыкновенными делами.

Освещение у нас было тогда довольно примитивное. В виде автомобильной фары с полуразряженным аккумулятором.

Конечно, при таком тусклом свете ничего замечательного не сделаешь. Приходилось ложиться поэтому очень рано.

Однако в этот вечер, представьте себе, как нарочно, спать совершенно не хотелось. Даже завидно мне стало, когда я услышал, как храпит Петя.

Ничего больше не оставалось, как только прислушиваться к громкому постукиванию «городского сердца», — ну, иначе говоря, метронома, — всегда раздававшемуся из уличных репродукторов, когда отсутствовала радиопередача.

Ох, уж это ленинградское сердце! Как хорошо оно мне запомнилось: можно сказать, на всю жизнь. Да и кто его не запомнил из тех, кто находился в то время в Ленинграде?

В обычное время, когда нет тревоги, постукивал этот метроном очень медленно. Когда же объявлялась воздушная тревога, сразу начинал колотиться быстрее, как бы предупреждая: «не зевай!»

А тут еще эту тоскливую картину дополняет вой ветра. Дело, как вы знаете, было глубокой осенью.

Вдруг мне показалось, что наверху кто-то ходит.

«В чем дело? — думаю я. — Охраны у нас в этом корпусе нет никакой. Двери все заперты. Кто же в таком случае туда смог sабраться?»

Прислушиваюсь… опять подозрительный шорох.

«Э-э-э, — думаю я. — Здесь что-то неладно. Придется пойти посмотреть…» Поднимаюсь. Беру с собой наган. Начинаю двигаться к дверям на цыпочках, помахивая руками для равновесия.