Александр Борянский - Время покупать черные перстни Страница 11

— Ну, допустим, я все это знаю. Что дальше?

— Одну минуточку… Подержите, пожалуйста, зажигалку… Вот так. Спасибо! — Он жадно затянулся. — У нас не хватает пищи, а запасы сырья и топлива давно истощились. Вы ели вчера мясо быков, убитых миллион лет назад. Все остальное, чем пользовались: дерево, нефть, свинец, кожа, — тоже доставлено из прошлого. Даже ваша рубаха наверняка сшита из льна, выращенного в долине Древнего Нила.

— Рубаха, кстати, синтетическая, — невесело усмехнулся Гиб. — Все, что вы сказали, для меня не новость. Я сам последнее время работал в Закрытом секторе.

— Тем более. И когда вы возвращались из прошлого назад, то заставали свой дом, свою жену на прежнем месте. И ног у нее по-прежнему было две, а не три, к примеру. Даже выпивка не подешевела. Ведь ничего не изменялось за время вашего отсутствия, не правда ли?

— Если только по мелочам.

— Мелочи не в счет. Ведь вы успели порядочно нагадить в прошлом. Не вы один, конечно, а тысячи таких, как вы, которые ежедневно рубят лес во всех прошедших веках, заготавливают яйца динозавров, гонят спирт из папоротников, вербуют за побрякушки дармовых рабочих.

— Это забота иммиграционного бюро. Им за это деньги платят.

— Правильно. С помощью своих темперов, мощь и избирательность которых даже представить трудно, иммиграционное бюро собирает подробнейшую информацию о завтрашнем дне. О том, каким он был бы, если бы его не исказили те, кто сегодня побывал в прошлом. При этом учитываются миллиарды миллиардов факторов. Даже на уровне микромира. Затем в течение ночи эта почтенная организация старается стереть все возникшие искажения. В меру своих сил и разумения, конечно.

— Значит, и мы с вами искажения?

— Возможно.

— И ошибок у них не бывает?

— Ошибок, я думаю, — масса. В распоряжении иммиграционного бюро десятки тысяч агентов, орбитальные станции, средства массовой информации, вся наука. Да и политика с экономикой, наверное, тоже. За ночь они могут перевернуть всю страну, убрать любое количество людей или заменить их другими, загипнотизировать целый город, вырыть новые реки и засыпать моря, внушить народу все что угодно. И несмотря на это, ликвидировать все искажения невозможно. Они накапливаются день ото дня. Происходит масса недоразумений и путаницы. Исправлять ошибки чаще всего некогда. Контролировать же работу иммиграционного бюро практически невозможно. Очевидно, уже длительное время они творят над нами все что захотят. Даже шпики и доносчики теперь не нужны. Вся наша жизнь у них как на ладони. Они знают все наперед. Представляете, чем все это может однажды закончиться? Проснемся утром и узнаем, что существующий строй является искажением и по всей стране вводятся феодальная геральдика и крепостное право. Или что в завтрашнем дне отсутствует такая вещь, как международный мир. Представляете ли вы себе современную войну? Массовое уничтожение пещерных предков противника. Атомные бомбы над античными городами. Данте Алигьери, призванный в морскую пехоту. И каждое из этих бедствий, тысячекратно умноженное, обрушится на нас. Мина, убившая в первом веке нашей эры десять человек, уничтожит миллион в нашем времени…

Человек в черном костюме умолк. Недокуренная сигарета дрожала в его пальцах.

— Чем вы занимались раньше? — спросил Гиб.

— Преподавал в технологическом институте. Я профессор многомерной топологии.

Сидевший в углу вздрогнул и открыл глаза.

— Какая остановка? — спросил он. — Мне сходить на Второй Северо-Восточной.

— Спи, — сказал бывший профессор многомерной топологии, — еще не скоро.

Изоляционный сектор иммиграционного бюро был тем единственным местом, где могли существовать люди, подобные Гибу. В многоярусных подземных галереях горел яркий свет, кондиционеры гнали сухой воздух. Через каждые двадцать шагов стальные решетки перегораживали коридоры. Слева и справа тянулись бесконечные ряды дверей со смотровыми глазками.

Сопровождавший Гиба сутулый, плохо выбритый охранник подвел его к двери под номером 1333.

— Будешь спать здесь, — сказал он. — Правила поведения на стене. Номер запомни. Теперь он и твой. Будут вызывать — отвечай. Когда разговариваешь с охраной — снимай шапку. Будешь буянить или, не дай бог, жаловаться — сдерем с живого шкуру. Попробуешь бежать, попадешь вон туда.

Он ткнул пальцем вверх, на висевшую под самым потолком клетку, еле различимую в свете направленных на нее мощных прожекторов. В клетке лежало что-то темное, больше похожее на мешок.

— Будешь сидеть там день и ночь, пока не назовешь сообщников, — пояснил охранник.

Через пару недель Гиба уже нельзя было выделить из общей массы изолированных. Он научился драить свою камеру, вставлять заготовку в сверлильный станок, сдергивать шапочку при появлении охранника и быстро проглатывать свой паек.

Хотя мысли о самоубийстве не оставляли его, скучать первое время не приходилось. В течение многих дней Гиба водили наверх, где находилась лаборатория. Там у него брали всевозможные анализы, заставляли отвечать на сотни самых невероятных вопросов, он прыгал, облепленный датчиками, решал тесты и даже подробно пересказывал сны. Все эти данные нужны были для электронной картотеки иммиграционного бюро.

— Не падай духом, парень, — сказал ему однажды психолог в измятом мундире. Чувство жалости, вероятно, проснулось в нем после тяжелого похмелья. — Каждую ночь в городе не хватает уймы людей. Понимаешь, должны быть люди, даже данные на них у нас в картотеке имеются, а таких людей как раз и нет. Они даже не рождались никогда. В таких случаях компьютер должен найти оптимальную замену. Из вашего брата, конечно. Так что не вешай нос.

После обеда Гиб работал в подземном цехе или ползал на животе по плацу в компании таких же неудачников, как и он сам. Вечером дежурный охранник читал нудные лекции. Задремавших волокли в карцер. Ночью устраивались проверки, обыски и учебные пожарные тревоги.

Время шло. Гиб часами выстаивал на утренних поверках, до крови сбивал на плацу локти и колени, сидел в карцере, глотал дерьмо, которым его кормили, получал подзатыльники от охраны, спал на тощем матрасе, а над ним день и ночь шумела громадная электронная машина, тасующая, как колоду карт, тысячи человеческих жизней.

— Счастливый ты, парень, — говорил агент иммиграционного бюро, идя вместе с Гибом по улице. — Разве плохо начать все сначала? Про старую жизнь забудь. Теперь у тебя все новое: и фамилия, и биография. Ты должен стать совсем другим человеком. На это тебе дается, скажем, полгода. В этой папке все, что касается твоей новой жизни. Внимательно прочтешь, а кое-что и наизусть выучишь. Раз в неделю будешь ходить на процедуры. Для промывания мозгов. Чтобы новое в них лучше укладывалось, а старое, наоборот, не задерживалось. Это мой участок, и я буду следить, чтобы у тебя все было в порядке. Главное — не вздумай встречаться с людьми, которых знал раньше. Если таковое желание у тебя ненароком появится, лучше сразу приди ко мне и попроси, чтобы я его у тебя выбил. — Агент переложил папку в левую руку и сунул под нос Гибу могучий кулак. — И не вздумай со мной шутить. Предупреждаю! Уши у меня гораздо длиннее, чем это кажется. Все, пришли. Сворачивай в подъезд.