Амит Залуцкий - Трое в одном Страница 11

Глава 7. Подпоручик Кошкин

Больного поместили в отдельной палате. Ни один звук не проникал в это изолированное помещение. Кроме койки, тумбочки и двух стульев, здесь ничего не было. Единственное небольшое окно с двойной рамой находилось высоко над кроватью и было занавешено марлевой шторкой. В стене, над изголовьем, помещался небольшой шкафчик, куда обычно убирались различные приборы, по которым следили за состоянием больного.

Круглые сутки у постели сидела дежурная сестра. Орлов в эти дни почти не появлялся дома. Он даже ночевал в своём кабинете, на жёсткой клеенчатой кушетке.

Подолгу не уходил из клиники и Акбар.

Больной непрерывно спал. Сон поддерживали искусственно. По мнению профессора, этот длительный глубокий сон был лучшим лекарством после необычайно сложной операции.

Прошло несколько дней.

Однажды, продиктовав Акбару показания приборов, которые отмечали состояние пациента, Александр Иванович тихо сказал:

— Кажется, достаточно. Показания хорошие. Теперь попробуем разбудить.

— Не рано ли? — усомнился Акбар.

Орлов отрицательно покачал головой.

Впрочем, Акбару тоже не терпелось увидеть больного бодрствующим. Ему не меньше профессора хотелось узнать, чей неведомый мозг они воскресили в теле Бориса Стропилина.

И сейчас, проверяя аппаратуру, он шутливо сказал Александру Ивановичу:

— Совсем как в сказке. Джин, спрятанный злым чародеем в медном кувшине… Как вы думаете, чей дух сейчас спит в этом теле?

Профессор пожал плечами:

— Выпустим — узнаем…

Разбудить больного решили фарадизацией — воздействием прерывистого тока, которое обычно применяется в качестве средства, раздражающего нервную систему при параличах и других нервных заболеваниях.

Пока Акбар готовил аппаратуру, Александр Иванович неподвижно сидел на стуле, закинув ногу на ногу и обхватив колено ладонями. Он не сводил глаз с больного.

Было заметно, что профессор очень волновался. Крепко переплетённые пальцы больших сильных рук чуть заметно вздрагивали.

Наконец Акбар негромко сказал:

— Готово!

И Орлов так же негромко скомандовал:

— Включайте!

Послышалось мерное гудение аппаратов.

Прошло несколько секунд, и больной слегка шевельнулся. Потом ресницы его дрогнули, и он медленно открыл глаза.

— Вы видите меня? — глухим от волнения голосом спросил профессор, склоняясь над больным.

Тот с удивлением оглядел Орлова, стоящего позади Акбара и, заикаясь, пробормотал что-то невнятное. На его лице отразилось беспокойство и испуг. Повысив голос, он снова попытался что-то сказать, но в обрывающихся, нечленораздельных звуках нельзя было уловить каких-либо слов.

— Не волнуйтесь, — быстро предупредил профессор. — Это естественно, что вы не можете сейчас говорить. Речь к вам вернётся позже. Всему своё время. А пока отвечайте только жестами. Вы хорошо меня слышите?

Больной слегка кивнул головой.

— Прекрасно! — удовлетворённо сказал Орлов. — Значит, слух и зрение у вас уже восстановились. Ну, ещё немного и мы с вами будем свободно разговаривать. Как вы сейчас себя чувствуете? Голова болит?

Больной снова издал какой-то нечленораздельный звук, утвердительно кивнул и, слегка сморщившись, словно от боли, поднёс к голове руку. Рука наткнулась на повязку. Он ощупал повязку и вопросительно глянул на Орлова.

— Ничего страшного, — сказал профессор. — Это скоро пройдет. Не хотите ли попробовать подняться?

— Александр Иванович! — предостерегающе сказал Акбар.

Профессор, обернувшись к нему, тихо проговорил:

— Ничего, ничего. По-моему, это уже не вредно. Нужно проверить, как у него координируются движения.

И громко спросил:

— Обедать будете?

Больной утвердительно кивнул.

— Акбар, попросите, пожалуйста, сестру принести обед, — сказал Орлов.

Когда Акбар вернулся, больной уже сидел на койке, слегка откинувшись на положенную под спину подушку.

Медсестра молча поставила тарелки на тумбочку, положила ложку и ушла. Больной протянул руку за ложкой, но неожиданно для себя долго не мог её взять — рука опускалась рядом с ложкой и хватала лишь воздух.

— Ничего, голубчик, — утешил Орлов сконфуженного больного. — Не смущайтесь. После вашей болезни так и должно быть. Главное — смелее!

Наконец больному удалось взять ложку, но он никак не мог зачерпнуть ею суп. А когда и это удалось сделать, суп совершенно не хотел держаться в ложке: она поднималась почему-то боком или совсем переворачивалась.

В глазах больного мелькнуло отчаяние. Тогда Орлов добродушно сказал:

— Акбар, помогите ему.

Но как только суп был съеден, профессор решительно потребовал:

— Ну, а со вторым блюдом попробуйте, голубчик, расправиться сами. Теперь это должно у вас получиться. Только не смущайтесь!

И больной снова взял ложку. На этот раз он владел ею уже гораздо увереннее. Правда, несмотря на то что рисовая каша зачерпнулась удачно, он никак не мог отправить её в рот. Рука несколько раз пронесла ложку куда-то за ухо.

Профессор усмехнулся:

— Вот и верь пословице — мимо рта не пронесёшь! Но вы смелее, голубчик, смелее! Так… Вот видите, уже лучше. Так… Очень хорошо.

Покончив со вторым, больной устало откинулся на подушку и тяжело вздохнул.

— Ну, на сегодня хватит, — сказал Орлов и поднялся. — Отдыхайте. А завтра будем учиться другому.

Следующие дни прошли в новых упражнениях. Александр Иванович и Акбар были довольны: движения больного с каждым часом становились увереннее.

Тело Бориса Стропилина, по выражению профессора. «привыкало» к своему новому хозяину — мозгу. Он всё смелее вступал в свои права повелителя всего организма. Согласованность между мозгом и телом наступала постепенно. Через несколько дней стала восстанавливаться речь.

Впервые больной заговорил вечером, когда Орлов зашёл к нему попрощаться перед уходом домой. Акбара уже не было. Больной лежал на койке и пытался что-то напевать. Орлов уловил мелодию какого-то старинного романса.

— Правильно! — ободряюще сказал профессор. — Я вам давно советую: хотите скорее научиться говорить — пойте. Пойте как можно больше!

Он улыбнулся, сел на стул и добродушно добавил.

— У меня во время войны, в госпитале, была особая палата с контуженными. У многих из них была нарушена речь. И вот каждый день они усердно пели. Зайдёшь, бывало, к ним, а там гвалт невообразимый: орут кто во что горазд, каждый свою любимую песню. Заикаются, но поют. Представляете?