Бенедикт Сарнов - И это все в меня запало Страница 11

- Что ты, милый, - сказал он. - От Трои, даже если она и существовала, давным-давно уже не осталось ни камешка. Время разрушило ее до основания. А картинка эта выдумана. Художник просто взял да и нарисовал Трою такой, какой она представилась его воображению. Здесь ведь нарисован и Эней, и отец Энея - Анхис, и маленький сынишка Энея - Асканий. Надеюсь, тебе не придет в голову утверждать, что художник их тоже видел своими собственными глазами?

С этим трудно было спорить. Но на этот раз Генрих решительно воспротивился отрезвляющим, скептическим доводам отца.

- Скажи, - спросил он, - а у Трои на самом деле были такие толстые стены, как на этой картинке? И такие огромные башни?

- Вполне возможно, - не стал с этим спорить отец.

- Но если там были такие толстые стены, они не могли совсем исчезнуть. Что-нибудь от них, верно, осталось? После пожара греки уехали к себе домой. А развалины крепости, наверно, постепенно осели, как старая могильная плита в нашей церкви у клироса.

- Нашей плите, - усмехнулся отец, - лет сто, не больше. А Троя была разрушена три тысячи лет тому назад. А может, и того раньше. Вряд ли, сынок, от нее что-нибудь осталось.

И тут Генрих, изо всех сил сжав книгу доктора Еррера побелевшими пальцами, произнес свои знаменитые слова (во всяком случае, так он сам рассказывает об этом в своих воспоминаниях):

- Нет, что-нибудь там наверняка осталось. Надо только найти то место, где стояла Троя, и раскопать ее. Когда я вырасту, я обязательно сделаю это!

С языка пастора Шлимана чуть было не сорвалось что-нибудь вроде: "Полно, что за вздор ты болтаешь!" Или: "Да ты, видно, совсем рехнулся, парень!" Но упрямое лицо сына, какой-то особенный блеск его глаз заставили его вовремя прикусить язык.

- Ладно, Генрих, - вдруг согласился он. - Так тому и быть. Вырастешь и, бог даст, раскопаешь Трою. Это благородная цель жизни.

Разумеется, произнося эти сакраментальные слова, пастор Шлиман и думать не думал, что они окажутся пророческими. Скорее всего, он просто не хотел огорчать сына, от души надеясь, что со временем эта дурь пройдет. Мало ли какие подвиги мерещатся восьмилетним мальчишкам! Мало ли какие клятвы дают себе подростки!.. Проходят годы, суровая повседневность властно берет свое, и романтические клятвы забываются. И мальчики, ставшие взрослыми, сами с усмешкой вспоминают о своих наивных детских мечтах. А иногда даже и вовсе не вспоминают о них.

Скажешь такому выросшему мальчику:

- А помнишь, Генрих, как ты в детстве мечтал раскопать древнюю Трою?

- Я? - удивится он. И покраснеет: "Ох, уж эти въедливые старики! И что за страсть такая - запоминать все наши детские бредни..."

Но на этот раз, как мы уже знаем, все вышло не так.

Генрих Шлиман оказался тем редкостным избранником судьбы, которому посчастливилось в полной мере осуществить свою детскую мечту.

Велик соблазн разгадать тайну удивительной судьбы Генриха Шлимана, воспользовавшись тем художественным приемом, который реализовал в одном из своих рассказов замечательный венгерский писатель Фридьеш Каринти. Это выглядело бы примерно так.

В один прекрасный день в роскошном кабинете директора Санкт-Петербургского банка господина Шлимана появился бедно одетый бледный мальчуган с лихорадочно блестевшими глазами и упрямым выражением лица.

Господин директор совсем было уже собрался дернуть шнурок звонка, чтобы позвать секретаря и раздраженно спросить его, как оказался в его кабинете этот маленький оборванец. Но вдруг в его груди что-то пронзительно кольнуло, и сердце застучало так торопливо, что рука, протянутая к шнуру, сама собой остановилась. Мальчик смотрел на него исподлобья, в упор. Казалось, он собирается что-то сказать. Но он молчал. Молча поднес он к глазам директора банка какую-то толстую потрепанную книгу. Директор банка протянул к ней руку, и тут книга сама раскрылась на той самой заветной странице... Нет, в этом как раз не было ничего сверхъестественного: книги ведь всегда сами раскрываются на тех страницах, которые мы мусолим чаще, чем другие.

Итак, книга раскрылась на той странице, где была картинка. изображающая горящий город, толстую крепостную стену, четырехугольную башню, Энея, несущего на плечах старика и влекущего за руку маленького сына.

- Где же твоя Троя? Ты ведь, кажется, обещал раскопать ее? - сказал оборванный мальчуган, презрительно глядя на хорошо одетого холеного господина, сидящего за огромным столом в роскошном кресле.

И этот респектабельный, самоуверенный господин вдруг забормотал, растерянно и жалко:

- Ах, милый мой! Какая Троя!.. Жизнь устроена совсем не так, как это нам представляется в восемь лет... То, о чем ты мечтал, невозможно... Уж мне-то ты можешь поверить! Я пытался, и...

Он еще лепетал что-то, запинаясь, путаясь в словах. Вероятно, ему было бы легче, если бы маленький оборванец возражал, спорил, что-то доказывал. Уж тогда бы он, наверное, нашел более убедительные и даже совершенно неопровержимые аргументы. Как-никак, он был гораздо старше и умнее своего маленького собеседника и положа руку на сердце он мог сказать, что кое-чего он все-таки добился за те три десятка лет, которые их разделяли.

Но собеседник молчал. Он не проронил ни слова. Он только глядел на него исподлобья, хмуро и презрительно. Но этот горький, презрительный взгляд для директора банка оказался страшнее любых словесных упреков. И чем дольше длилась эта странная, тягостная сцена, тем больше он запинался и путался. И тем менее убедительными и менее внятными становились его самооправдания:

- Я не сидел сложа руки... Мне было нелегко... Если бы ты знал, как мне досталось... И потом, ты не можешь сказать, что я так-таки уж ничего не достиг в жизни. У меня прекрасный дом, семья, очаровательные дети. Жена - красавица. Хочешь, я тебя познакомлю с моей женой?.. Ну и, кроме того, на моем текущем счете в банке - кругленькая сумма. Дела мои хороши, как никогда... Я ворочаю миллионами...

Мозг услужливо подсказывал директору банка все новые и новые доводы. Слова сами собой слетали с его языка. Казалось, еще миг - и он победит в этом странном диспуте, где один собеседник говорит, говорит, говорит не умолкая, а другой - молчит, словно воды в рот набрал. Но вдруг в сердце у него закололо, словно в него вонзилась холодная и острая игла, и оно заколотилось бешено, торопливо, суматошно... И неожиданно для самого себя господин директор умолк и закрыл лицо ладонями. Он не знал, сколько прошло времени: может быть, секунда, а может быть, час. Но когда он отнял ладони от лица, маленького оборванца в его роскошном кабинете уже не было.

Вот как вышло, что директор государственного Императорского банка в Санкт-Петербурге, купец 1-й гильдии, преуспевающий делец и миллионер Генрих Шлиман чуть ли не на склоне лет вдруг решил отказаться от своей необыкновенной коммерческой карьеры и заняться археологией.