Николай Шелонский - Братья Святого Креста Страница 12

Как бы то ни было, эти записки стоят того, чтобы прочитать их. Тем же, кто усомнился бы в их достоверности, можно напомнить слова, истину которых, даже и против своего убеждения, сознает каждый человек. Эти слова мирового страдальца, обращенные к скептику, каким является каждый обыкновенный человек, говорят:

Есть многое на свете, друг Горацио,

Чего не снилось нашим мудрецам…

Записки Лакруа

Меня охватывает холод смерти… Я чувствую его: он уже пробегает по моим жилам, пугает мою душу мраком раскрывающейся перед ней холодной, беспредельной вечности, давящей своим величием мое слабое сознание…

Но сердце мое еще бьется: оно полно горячей любви к людям, оно содрогается и страдает страданиями человечества.

Из мрака прошедшего, из седой глубины древности, в моем сознании восстают картины великой борьбы — борьбы человека ради достижения истины, ради света, который должен озарить его многострадальное существование, дать ему смысл.

Где же эта истина? В самом ли человеке, внутри его, или она должна прийти извне, как откровение свыше? Может ли человек достигнуть ее, пытая самого себя, свыше прося силы для существования, веруя, сомневаясь и страдая, или же, ожесточенный, связанный одною цепью бытия со всем живущим, он должен стремиться к господствованию над законами мира и, подчиняя их своей воле, стать господином вселенной?

Вера ли и покорность составляют удел человека, или же гордое сознание своих сил и молчаливое страдание — веками и поколениями — до тех пор, пока не восторжествует его сила, и он станет выше всякого закона, предвечно созданного для каждой из живущих тварей?

Моя многовековая жизнь приходит к концу. Я выше всех людей, потому что я прожил несравненно долее каждого из них, в отдельности взятого. Я видел, как лишенное света откровения человечество призывало, в борьбе ради истины, на помощь себе великие стихийные силы; я присутствовал при кровавых жертвах, приносимых ненасытному Ваалу, пожравшему истину; я, вместе с жрецами Изиды, пытался открыть великую тайну, наблюдая с вершины пирамид за течением вечных светил, озарявших долину возрождающегося Нила; я, вместе с Фаустом, проводил долгие десятилетия в душной и смрадной средневековой лаборатории, отыскивая жизненный эликсир; я присутствовал, наконец, при нескончаемом мучении тех, кто мучился и страдал и сжигался на кострах во имя Того, Кто Сам был всепрощение и любовь!..

И моему ли сердцу не болеть за болезни человечества, разделенные мною, мною пережитые шаг за шагом, век за веком?.. Мне ли не умудриться опытом, когда за мною стоит мудрость многих поколений?..

Я видел лицемеров, говорящих о любви и попирающих ее; я видел фарисеев, ненавидящих истину, но превозносивших ее; в толпе ослепленных я рукоплескал ауто-да-фе Гренады; меня жгло знойное солнце Сирии и Палестины, когда среди многих я шел проливать кровь человечества ради крови, пролитой во спасение человечества; когда, одержимый духом гордыни, я на земле шел искать царства небесного Солима.

И я пережил все это, и я остался жив.

И вот, в назидание человечеству, в последние дни моей жизни, я должен изложить полную трагизма повесть моих заблуждений и моих страданий. Но мои заблуждения и мои страдания были вместе с тем заблуждениями и страданиями многих людей в течение долгих столетий. Вот почему, думаю я, эта повесть будет поучительна и почему она не должна умереть вместе со мной.

Мир действительный, окружающий меня, давно уже перестал казаться мне таким, каким он кажется другим людям и каким принимал его сам я некогда. Он представляется мне действительно кажущимся, ибо дух мой освобождается от материальных уз. Вечный вопрос о том, что есть истина — вопрос, ради которого я впал в великие заблуждения, — и теперь для меня так же близок и так же недосягаем, как и столетия тому назад. Но дух мой уже близок к вечности, в которой заключается истина. Я искал эту истину в мире видимом, познаваемом моими чувствами.

Я принадлежу к числу тех, на которых, с первых шагов их сознательного существования, оно, — называемое людьми судьбой, роком, — имело решающее значение, предопределившее весь их жизненный путь.

И оно проявилось для меня внезапно, знамением таинственным и загадочным, поразившим мое сознание.

То было в Святой земле, куда, в числе многих, ныне уже свободных от земной оболочки и отошедших в вечность, — я шел для завоевания мест, где совершилась жертва Божественного Искупителя.

Во главе моего отряда, с поднятым забралом, сверкающим взором, дыша жаждой истребления, я мчался против врагов — врагов Христа, как думал я в своем ослеплении…

И вдруг таинственная сила осенила меня. Сквозь мое тело прошел невидимый удар, рука сама собою задержала повод, и благородный конь мой взвился на дыбы… Рыцари и латники, несшиеся вслед за мной, замерли на месте… Дикие крики сарацин, стремившихся на нас беспорядочной ордой, также внезапно смолкли, и полчища неверных, пораженные ужасом, остались прикованными к одному месту.

…во главе своего отряда я мчался против врагов Христа…

И тут все мы — воины, шедшие отвоевывать гроб Господень, и рать, противоставшая нам, сделались свидетелями чудного знамения: солнце, сиявшее в вышине, как бы померкло, задернутое и скрытое из глаз туманной, легкой дымкой. Мрак среди дня окутал нас и надвинулся на нас подобно покрову. И на темном, дымчатом фоне дрожащей и колеблющейся пелены, спускавшейся на нас, вырезалось кровяно-красное, резко очерченное гигантское изображение креста. Его подножие опиралось в побагровевший шар солнца, сам он занял весь видимый небосклон, и вершина его проходила сквозь покрывшую небо мглу и терялось в ней. И кресты, как символ нашего служения, изображенные на наших шлемах, щитах и латах, вдруг побагровели и загорелись кровяными переливами…

Невыразимый ужас сковал нас… Даже наши кони, захрапев и шарахнувшись, вдруг замерли, понурив головы. То же видение предстало и глазам неверных, пораженных чудным знамением.

Но вот на перекладине креста, там, где она перекрещивалась с его основанием, внезапно обрисовался яркий огненный круг. Лучи его расходились во все стороны, переплетались между собою, давали иглоподобные отростки, и в их прихотливой игре, в их режущем глаза блеске, пред нами явилось точное подобие тернового венца, возложенного некогда на святую главу Искупителя мира…

Необъяснимое, чудное и ужасное мгновение! Мог ли произнести кто-либо из нас хотя одно слово при виде этого таинственного видения?.. Слова замирали на устах, вместе с дыханием спирался крик, готовый вылететь из потрясенной груди, и в раскрытых, прикованных к таинственному видению глазах слезы умиления застывали от ужаса, переполнявшего душу…