Александр Лурье - Прогулки по Карфагену (о современной фантастике) Страница 12

Думается, что Александр Громов на сегодняшний день является единственным и полноправным наследником и учеником бр. Стругацких. Я неоднократно выступал и выступаю против создания их культа, лайкры монументов и папье-маше номинаций. Окололитературная суматоха вокруг писателя на самом деле свидетельствует лишь о том, что творческий источник безвозвратно истощился. А шумиха создается - в корыстных или благородных целях - не все ли равно? - свитой, важно создать впечатление, что король здравствует. Поэтому неудивительно, что в процессе феодализации отношений в школе Стругацких имя Громова, настоящего и единственного наследника, не упоминалось. Хотя его книги являются живым свидетельством того, что наследие школы не пропало даром и новое вино влилось в старые мехи. Громов не только унаследовал и развил лучшие черты творческого стиля Стругацких, но и придал им блеск своего таланта: лаконичные и выразительные предложения, точные и зримые описания, туго закрученная пружина сюжета, активные герои. Причем все искусное пользование стилистическими атрибутами подчинено основной философской идее книги, идее, как правило, глобальной, одновременно вечной и повседневной. Восприятие идейного наследства школы особенно выразилось в постоянном переосмыслении самой наболевшей темы - власть и ее применение. То есть, можно ли употребить такое безусловное зло, как власть (здесь осуществляется некая подстановка власть= сила, но сила - в широком понимании - в знании; правда, мы часто путаем знание и информацию) на нечто, безусловно благое, читай - Прогрессорство. Первые попытки переосмысления созданного Стругацкими стереотипа были предприняты еще лет 10 назад Львом Вершининым, но на волне перестроечной эйфории они остались практически незамеченными. Классические коллизии Прогрессорства подверглись повторному и тщательному анализу и в "Мягкой посадке", и во "Властелине пустоты", и в "Ватерлинии", особенно напоминающей "Обитаемый остров". Сами по себе - подсознательные ли, сознательные ли сопоставление и повторение сюжета интересны именно его новым прочтением, так сказать "Максим Каммерер, описанный двадцать лет спустя". Но происходит любопытный повтор и мотивации героя - "кружение в поисках смысла" приводит к необходимости и неизбежности Служения, восторгу Прогрессорства и прочего научного загоняния человечества к счастию испытанным посредством железной руки (в бархатной перчатке или ежовой рукавице - не все ли равно?!). Возрождение идеи "бремени прогрессивного человека" очень симптоматично. Для этого сначала, видимо, было необходимо заставить имеющееся население убедиться в собственном праве руководить и направлять, семьдесят лет внедрять идею "интернациональной помощи" в заграничные массы и, под конец, расписавшись в полной и окончательной некомпетентности, окончательно дискредитировать ее. Теперь уж не самим пасти народы, а чтоб самих кто-нибудь пас и просвещал. В сознании зафиксирована очень жесткая иерархическая структура - в ней можно быть или пастухом, или бараном, а третьего не дано по определению. Правда, уже в "Ватерлинии" проскальзывает намек, что грех овцам жаловаться на пастуха он ведь реализует интересы не стада, а свои собственные. Я, правда, не уверен, что нужно и должно представлять каждого пастуха или вожака стада некой демонической и превосходной личностью. Как правило, он не падает с неба ("Властелин пустоты") прямо на престол, а выбивается из тех же простых баранов, значит, и вознесение на верхушку иерархии не превращает его в некое высшее по всем понятиям существо. Еще более сомнительным представляется вера в то, что некто доброжелательно-бескорыстный снизойдет со своих олимпийских вершин, чтоб "править и володеть" осиротевшим стадом. Не мной сказано, что всякая власть развращает, а значит человек, возлагающий ее на себя добровольно или изначально испорчен, или, что значительно хуже и опаснее, неисправимо идеалистичен, предполагая, что знания, как упоминалось выше, трансформирующиеся во власть, сохраняют или попутно приобретают некое нравственное наполнение. Абсолютная власть, вроде божественной, на мой взгляд, всегда изначально безнравственна и не в состоянии воплощать справедливость. Самоустранение от людских делишек - наилучший вариант поведения не только Бога, но и Прогрессора. Убедите людей соблюдать принятые ими самими законы, а установление справедливости предоставьте Мировому Гомеостазису. Не стоит предполагать, что он доброжелателен или злонамерен по отношению к нам, скорее просто равнодушен. Думается, что наметившееся движение по пути дальнейшего отхода от идеологии, питавшей советское общество и мастерски, но не критически отраженной Стругацкими, придаст дальнейшее развитие сюжетам и писательскому дару Александра Громова.

Писатель Лев Вершинин возмужал и повзрослел. Как и вино, что становится лучше с годами, писатель с возрастом и опытом, не только переходит от ремесленных творческих навыков к индивидуальному Мастерскому стилю, но и приобретает то, что создает "букет" его творчества, изюминку, выделяющую его среди других мастеров. Взрослость - это осознание того, что всякому действию будет противодействие или, если угодно, возмездие. Весь смак воздействия - в его временной отдаленности от причины и не столько в силе ответного удара, сколько в неожиданности выбранного оружия, ибо это оружие загодя и любовно выбирается мстителем. Тут оцениваются и стиль владения оружием (рана не должна быть однозначно смертельной; лучше, чтобы жертва помучалась подольше), и внешний облик этого оружия - чтобы не курдявка, пусть даже и на 4 лезвия, а самый настоящий блюванг. Писатель Вершинин - профессионал высокого уровня и своим инструментарием владеет так, как и подобает настоящему мастеру; это чувствуется практически в каждой строке, несущей на себе крохотный отпечаток авторского чекана, в искусном создании мелочей и подробностей, а затем в не менее искусном их использовании. Благодаря этому создается многоуровневый текст, где припасен сюрприз и для профана, и для высоколобого магистра, искушенного в поисках второго дна. Вершинину удается создавать развлекательную литературу, оставаясь писателем "для умных". Лев Вершинин - писатель, тяготеющий к эпосу, к большому и широкому, многоперсонажному полотну . Это проистекает от его завороженности жизнью, от пристального и упоенного наблюдения за ней. Мировосприятие писателя это непроходящий восторг, от того, что есть Жизнь, и можно увидеть ее и поделиться ею с окружающими. Зачарованность миросозерцанием, собственной изобразительной способностью - неотъемлемая черта творчества Льва Вершинина. Его безошибочное эстетическое чутье (ибо именно оно является основным компасом для писателя) позволяет создавать не только красочные и запоминающиеся, но и жизненные картины и образы. Свою задачу писатель видит не в создании внутренних пружин развития и искусном запрятывании замаскированной сверхзадачи-приза, он предлагает картину, а то, что читателю удастся в ней увидеть, то и будет ему принадлежать. Думаю, что эта творческая манера обусловлена основной профессией Льва Вершинина. Он, как историк прежде всего старается зафиксировать и красочно описать события, по возможности не придавая им собственных оценок и оставляя толкование будущим поколениям. Вершинин-писатель отличается от Вершинина-историка так же, как художник от фотографа: первый видит больше того, что удалось запечатлеть второму. Художник прежде всего занимается жизнетворчеством, он ваяет и лепит судьбу из неподатливого материала собственной жизни, оставляя "пометы в судьбе, а не среди бумаг". И сочинение книг является логическим и естественным продолжением сочинения, украшения и расцвечивания жизни. Историк тянет ариаднину нить беглой скорописи по лабиринту хроники. Синтез - в даре мастера, превращающем писаную на собственной коже летопись в объемный портрет эпохи. Сюжетом эпоса, как уже было замечено, является сама жизнь. И лишь читатель рассудит, кто в произведении герой и в чем заключается его подвиг. Может быть, подвигом является сам по себе факт существования в заданных условиях ("быть прямым, прямым - и только"), выше которого может быть лишь подвиг творчества. Кто подлинный герой - Ахилл или Гомер, что важнее - взятие Трои или написание "Илиады" - решать читателю. Трагическая эпичность описываемых в "Сельве..." событий уместно смягчается мягкой иронией и снисходительным юмором автора. Это сказывается и в том, что даже к тем, кто назначен писателем на роли "плохих парней", он относится без гнева и пристрастия, как и подобает историку относиться к персоналиям. Все образы и описания осязаемы до ощупи, а многие и просто узнаваемы. Иногда кажется, что настолько выпуклые персонажи скорее плод авторского воображения, чем реально существующие лица, но, впрочем, тем, кто находит в них сходство с собственной персоной, не стоит пенять на зеркало ... Современная сага в исполнении Льва Вершинина органично включает в себя реалии повседневности, с одной стороны подымая до эпических высот процедуру муниципальных выборов, а с другой умышленно занижая патетические эпизоды ироническим анализом поступков и мыслей персонажей. Несмотря на внешнее сходство с "Обитаемым островом" бр. Стругацких, автору удалось избежать черно-белого представления о мире, событиях и персонажах. Тотальная дегероизация - это не пресловутое очернение, а зрение, обогащенное полутонами. Думается, что в продолжениях романа образы главных героев также будут подвергнуты дальнейшей материализации и окончательно лишатся проскальзывающей временами сусальности. А продолжение напрашивается само собой - эпопея ведь только начала разворачиваться и что-то еще будет там впереди... Очень хороши и "Овернский клирик", и "Дезертир" Андрея Валентинова - и с точки зрения литературной, и с точки зрения исторической. Правда, мне показалось, что в "Клирике" атмосфера средневековья к финалу немного ослабевает, действие (лексически) переносится в современность. Но сама идея - сознательного ли, подсознательного - поединка с "Именем розы" дорогого стоит. Повествование очень динамичное и захватывающее, образы психологически достоверны, юмор тонок. "Дезертир" же просто великолепен! То есть, если "Клирик" - для меня очень удачная заявка на появление новой литературной звезды - А. Валентинова, то "Дезертир" - явление этой звезды во всем ее блеске и великолепии. Книга практически без изъянов; прекрасная иллюстрация понятия "мастерская работа". Мне показались особо достойными внимания тонкое и ироническое включение в текст персонажей и событий из нашего дня, что свидетельствует о хорошем вкусе и приличествующей мастеру толике игривости, и наличие всеобъемлющей концепции мира - взаимосвязанной и всеохватной, что проявляется и в связанности отдельных произведений. Эта черта была очень характерна и для раннего Олди , и, на мой взгляд, свидетельствует о том, что писатель, познавая и реконструируя мир, старается воссоздать его целостную картину, распространить ее как неохватный небесный шатер и постепенно украшать созвездиями, внося нечувствительную для профанов строгую астрологику. Это те самые тонкие и "таинственные связи меж контуром и запахом цветка", из которых одни создают гениальные эпопеи, а другие бездарные сериалы. Умелое и экономное пользование взаимосвязями роднит "Клирика" и "Дезертира" с эпопеей. И, наконец, главное: то, что объединяет не только логически, но и философски, та основная тема и красная нить писателя А. Валентинова ПОИСК ПРЕДНАЗНАЧЕНИЯ, как называлась одна, на мой взгляд малоудачная книга, или Человек, как он есть - познающий самого себя, отражающий мир и изучающий это отражение. Если герой Олди в определенной степени античен и знает о своей обреченности на подвиг - самим фактом рождения, самим актом жизни, герой Валентинова мучительно и неустанно ищет и находит смысл существования, ежечасно и непреклонно определяет заново свою судьбу. Впрочем, сюжеты и Олди, и Валентинова в большой мере даоистичны - это повествования о Дороге - о том, что ожидает нас в Пути, чего ждет от нас Путь и чего мы сами ждем от себя.