Александр Потупа - Эффект красной черты Страница 12

Файтер присел напротив Уондеринга и через силу улыбнулся.

— Что с вами, Фил, чем вы меня пугаете?

— Я не пугаю. Я утверждаю, Джим! Ты бросил мир, разорванный и неподготовленный, в пасть новой войны, войны автоэволюционной. Люди начнут наперегонки выводить новые породы сверхлюдей, лопнет связь между поколениями, мы отбросим память крови. Мы не сможем договориться о творении единого вида, и на нашей планете вспыхнет межвидовая борьба разумных существ, вооруженных самой опасной техникой. Технологически отсталые страны попадут в положение обезьяньих заповедников — вот к чему мы придем, и очень быстро. Я знаю, что твоя Эвро-11 практически готова к ведению эксперимента. Через 10–15 лет начнется кошмар. Появится Эвро-21, Эвро-31, Эвро-111… И брат восстанет на брата. И это будут не примитивные расовые предрассудки, это будет непрерывно меняющаяся иерархия богов и людишек, сцепившихся в смертельный клубок…

«Он действительно последний маг из прогностов, — подумал Файтер, после таких речей легионы сметали все на своем пути, а уличные толпы линчевали иноверцев. Настоящий пророк — это спичка на бочке с порохом».

— Вот такое дело, сынок, — тихо сказал Уондеринг, — такое дело. Ты меня понял? Ты подумай…

— Я не согласен с вами, Фил, — перебил его Файтер. — Вы должны были впасть в грех и впали. Вы впали в грех тривиальности — это красная, черта в каждом из нас. Наступает нечто непостижимое, нечто вне нашего понимания, и мы вроде бы беззащитные от этого наступления, впадаем в грех веры. Мы упираемся в доступную нам ступеньку и боимся следующей, или чувствуем — она не наша… И этот страх — наша вера, Фил. И тогда в нас просыпается оракул — мы предостерегаем всех, способных сделать следующий шаг: не делайте! Вы расшибетесь сами и утащите за собой все человечество. Но это ерунда, Фил, поверьте, это ерунда, хоть и нехорошо посмеиваться над символами веры, но я скажу прямо — это смешная ерунда.

Файтер перевел дыхание и разлил по чашкам кофе из небольшого кофейного автомата.

— Я расскажу вам притчу, Фил, забавную притчу. Вы, наверное, помните, что премию за эвромат мы получали вместе с профессором Камовым. Принцип эвро, то есть метод подбора стартовых аналогий, он нащупал позже меня, но зато он первым догадался монтировать эвросистемы. А именно они и дают эвроматам огромную прогностическую мощность. Но дело не в этом. Камов был постарше меня, хороший парень. Мы сбежали с ним с парадной церемонии и потихоньку тянули коньяк в моем номере. И я, как восторженный щенок, развивал перед ним грандиозные планы. Уже тогда было понятно, что эвросистемы будут легко разыгрывать сложнейшие явления, и я вопил: слушай, дружище Камов, наши вояки соберутся вокруг эвромата и сыграют в войну. Они будут перекраивать мир, разыгрывая ядерные сражения и грандиозные звездные войны, а люди станут следить за этим, как за увлекательным футбольным матчем! И мы с тобой станем почетными сопредседателями спортивного союза военных игрищ. Будем дисквалифицировать генералов, плохо запрограммировавших свой эвромат или проявивших излишние имперские амбиции… И болельщики начнут гоняться за нами с патриотическими флажками наперевес… Смешно, да?

Уондеринг сидел неподвижно, глядя Файтеру прямо в глаза. Древнему Филу было не до смеха.

— Не смешно, Фил. Вот именно — не смешно. Так и сказал мне этот Камов, между прочим, весельчак и большой любитель анекдотов. Слушай, Джим, сказал он, не надо впадать в пьяный восторг. Твоя утопия зависит не от машин и не от нас, их создателей, вернее — не только от нас. Она зависит от тех, кто стоит у власти. Потому что ни одна машина сама по себе не изменит социальной иерархии. Эвромат — необычная машина, со временем он сможет стать неотъемлемой частью общества, но все же важно, кто и как им воспользуется, какой среде он станет служить. И не надо впадать в утопию, говорил мне Камов, ибо из утопий никто еще не возвращался, чтобы поделиться восторгами по поводу увиденного. Там гибли народы и империи, и, чем заманчивей и безграничней казались иллюзии, тем уже и кровавей оказывалась тропа, по которой надо было возвращаться к нормальной жизни. Так вот, Фил, не будем и мы впадать в утопию. Одноцветное будущее, розовое или черное, выдумка, бред. Но самое страшное будущее — отсутствие будущего. И вот сейчас мы выбираем, Фил. Жаль, что здесь нет старины Камова, он бы кое-что посоветовал. Но мы вдвоем, и мы прекрасно понимаем, что до эвробомбы мы можем просто не дожить…

— Мы уже дожили до нее, — вздохнул Уондеринг, — мне кажется, дожили. Ты так и не понял, Джимми, что вчера в кабинете Президента ты устроил своеобразный полигон близ Аламогордо. Но нынешнее время предельно спрессовано, и в считанные дни может грохнуть уже не полигонный взрыв. К тому же, сейчас за окнами снова жаркий август, еще более жаркий, чем тогда… чем в то лето, когда я был совсем еще мальчишкой и жалел, что с Гитлером справились без меня, и надеялся, что без моего участия взрослые нипочем не сладят с японским императором… однако сладили… Ты извини, Джимми, старость часто заносит в детство. Просто мне вспомнились иллюзии тех времен — супербомба, которая навеки предотвратит войну, и все такое…

— Я понимаю ваши тревоги, Фил, — ответил Файтер. — И думаю, что работы Эвроцентра со временем необходимо рассекретить. Если эксперимент по Эвро-11 пройдет успешно, я сразу же…

— Если… я сразу же… — передразнил Уондеринг. — Если дадут — вот что следовало сказать. Это сложнейший вопрос, Джимми, и одной попыткой нарушить секретность тут не обойдешься. Надо придумать что-то иное, более масштабное. Ты вообще слишком сжился со своими эвроматами и потихоньку теряешь представление о чисто человеческом элементе. Ученых недаром рассаживают по клеткам самолюбия, недаром запирают в одиночки собственного таланта… Лояльный и узкий специалист-одиночка стал превосходной отмычкой в политической борьбе и особенно — в борьбе глобальной. А трагедия их узости, лояльности и одиночества — кого она волнует?.. Обо всем этом мы должны хорошенько подумать, и я обещаю тебе, что не умру, пока не выиграю нашу с тобой неоконченную дискуссию. Но в одном ты, безусловно, прав сейчас не до дискуссий.

Уондеринг встал и, щелкнув застежками портфеля, высыпал на ковер несколько тонких папок.

— У тебя еще будет время порыться в этих бумагах, — сказал он, — среди них есть отличные проекты. Новые высадки экипажей на Марсе и строительство первого марсианского города, а! Это звучит тривиально для нынешней молодежи, но не для меня… Я ведь бегал в школу под страшные слухи о какой-то брауновской штуковине, способной за полчаса перепрыгнуть Атлантику и врезаться прямо в Эмпайр Стейт Билдинг, где шпионы пытались установить радиомаяк… На последнем курсе университета я узнал о запуске первого спутника, потом был первый человек на орбите, потом высадка на Луне, потом — Марс… И каждый следующий шаг казался делом далекого будущего, а оно оказывалось все более близким. По этим ступенькам, Джимми, я и шел из безвестных социологов в знаменитые прогносты. И поэтому мне смешно, когда меня пытаются изобразить каким-то неолуддитом, современным сокрушителем машин…