Гарднер Дозуа - Лучшее за год XXV/II: Научная фантастика. Космический боевик. Киберпанк Страница 13

Теперь, исследуя человеческое сознание, я гадаю, какая часть его — мой сородич, а какая — исконно человеческая. Я гадаю, не похоронена ли в глубине человеческого сознания наследственная память моей расы. Быть может, эти воспоминания пробиваются наружу лишь в самых бредовых сновидениях. Ведь во сне вам случается менять облик, во сне вас окружают чудеса иных миров. И еще мне сдается, что, хотя люди (в отличие от других животных) не могут общаться непосредственно разумом, эта способность все же дремлет в них. Так, например, человек чувствует, когда за ним наблюдают или что в пустой с виду комнате присутствует другой человек. Возможно, это пережитки древней способности чувствовать другие умы и объединяться с ними.

Когда зажили ожоги, я вернулся в свой колледж в Дели, хотя сердце к этому и не лежало. Но надо было зарабатывать, чтобы оплачивать уход за Рахулом Може. Я так и не спросил Бинодини, не она ли предала меня. Я могу ощущать контуры ее разума, но не способен распознать ложь — ее ум достаточно дисциплинирован, чтобы скрыть неправду. Кроме того, пока я не спросил, я могу убеждать себя, что она не виновата.

Увидев меня после возвращения, она мгновенно поняла, что я прошел через тяжелое испытание. Да и мои не до конца зажившие ожоги были тому свидетельством. Но она, видно, сознавала, что душа моя так же разбита, как и тело, и не донимала меня вопросами. Я сказал ей только, что повстречался с Рахулом Може и что он больше не угрожает человечеству. Возможно, она решила, что я сделал свой выбор и что выбор этот дался мне тяжело. Может быть, догадывалась она и о том, что между нами встало подозрение в предательстве. Впрочем, мы встречались с тех пор реже.

После возвращения я увиделся и со своим старым другом Санкараном. Он приехал читать лекции в Делийском университете. Он стал ведущим астрономом в институте в Ченнаи, но меня узнал сразу и тепло поздоровался. Жена его, казалось, успокоилась: она дружелюбно болтала со мной и познакомила с их семилетней дочкой — застенчивой девочкой, чей разум был чист и спокоен, как воды озера с очень интересными подводными течениями. Все трое, кажется, были счастливы, и я, несмотря на боль старых воспоминаний, порадовался за них.

Он, конечно, перестал быть солитоном. Но прежнее любопытство, детская открытость чудесам вселенной остались с ним, как и его простота. Он до сих пор извиняется перед деревьями, налетев на них по рассеянности. При виде его глаза мои наполнились слезами; я поспешно сморгнул их и рассмеялся с ним вместе.

Может быть, тень старой любви еще сохранилась. Мы расстались, обещая не терять друг друга из виду.

Однажды вечером Бинодини пришла в мою квартирку. Я как раз провожал нескольких студентов, с которыми занимался дополнительно; их взгляды, когда она поднялась ко мне по лестнице, явственно говорили: «Ага!» Она сказала, что ее тревожит моя подавленность. В соседнем кинотеатре идет фильм — какая–то глупейшая научная фантастика, которой мы еще не смотрели. Не хочу ли я сходить с ней? Я не хотел, но позволил себя уговорить. В жарком душном зале я, застыв, смотрел, как разворачивается драма на экране. Картина была о пришельцах, которые пытались притвориться людьми и самым забавным образом попадали впросак. В другое время я хохотал бы как сумасшедший, но тут меня волной накрыла печаль. Бинодини, как видно, почувствовала, что неудачно выбрала фильм: она виновато пожала мне руку, а когда я встал и, натыкаясь на чужие колени и извиняясь, пошел к выходу, вышла следом.

Ночь была ясная. Район вокруг кинотеатра остался без тока из–за какой–то аварии, обычной в летние месяцы, и звезды горели ярче, чем обычно в городе. Я смотрел на искорку своего родного солнца в неизмеримой дали.

Бинодини взяла меня за руку.

Я думал о людях — как они умеют быть одновременно друзьями и предателями. Убийцами, матерями и возлюбленными. И я тоже любил и предал родное мне существо.

— Ты не одинок, — сказала Бинодини. — Во всяком случае, не больше, чем другие.

Мы остановились там, куда не доставал свет неоновых огней, а шум уличного движения и голоса звучали приглушенно. Ночь сгустилась под нимами, и свечи в темных окнах домов мерцали звездами. Без особого усилия я мог бы вообразить себя плывущим в океане космоса. Лететь до дома было недалеко. Мы оба смотрели в небо, когда метеор скользнул по его черному бархату и исчез. Метеор… или корабль.

— Загадай желание, Арун! — сказала Бинодини. В ее голосе звучали слезы.

Ее рука грела мою. Потом она нежно высвободила свою руку, и мы вместе пошли домой сквозь звездную ночь.

Грег Иган

Лихорадка Стива

1

Недели через две после своего четырнадцатого дня рождения, когда стремительно приближалось время сбора урожая сои, Линкольн начал видеть яркие сны о том, будто он уходит с фермы и направляется в город. Ночь за ночью он видел себя собирающего запасы в дорогу, подходящего к шоссе и едущего на попутках в Атланту.

Впрочем, во сне у него возникали всевозможные проблемы, и каждую ночь, тоже во сне, он пытался их решить. Кладовая, разумеется, будет заперта, поэтому он разработал план, как добыть инструменты, чтобы ее вскрыть. Территорию фермы охраняли датчики, и во сне он придумывал способы, как их обойти или отключить.

И даже когда во сне у него получался вроде бы подходящий сценарий, при свете дня в нем выявлялись явные проколы. Например, прутья решетки, перекрывающей канаву под оградой, были слишком толстыми для кусачек, а на сварочной горелке оказывался биометрический замок.

Когда начался сбор урожая, Линкольн подстроил так, чтобы в комбайн попал большой камень, а потом вызвался устранить повреждение. Он все тщательно и аккуратно сделал под присмотром отца и, получив ожидаемую похвалу, ответил заранее придуманной фразой, надеясь, что в ней прозвучит благородная смесь гордости и смущения:

— Я уже не мальчишка. И могу справиться с горелкой.

— Верно.

Отец, похоже, на миг смутился, затем присел на корточки, включил электронику горелки в режим администратора и добавил отпечаток пальца Линкольна в список пользователей.

Линкольн стал ждать безлунной ночи. Сон все повторялся, нетерпеливо ворочаясь внутри черепа, отчаянно стремясь воплотиться. Когда желаемая ночь настала и он босиком вышел из своей комнаты в темноту, у него возникло чувство, будто он наконец–то играет роль в давно отрепетированном спектакле, и скорее даже не в спектакле, а в каком–то хитроумном танце, захватившем каждый мускул его тела. Сперва он отнес ботинки к задней двери и оставил их возле ступенек. Затем отправился с рюкзаком к кладовой и распихал одолженные инструменты по разным карманам, чтобы они не бренчали. Петли двери в кладовую были прикреплены изнутри, но Линкольн заблаговременно отметил их расположение, сделав перочинным ножом царапины на лаке, которые потом тренировался отыскивать на ощупь. Мать стала запирать дверь туда уже много лет назад, после полуночного налета Линкольна и его младшей сестры Сэм, но все же это была кладовая, а не сейф с драгоценностями, и шило с легкостью пронзило дерево, в конце концов обнажив кончик одного из шурупов, крепящих петлю. Сперва Линкольн пустил в ход плоскогубцы, но не смог ухватить шуруп, чтобы провернуть его, однако у него имелась в запасе придуманная во сне альтернатива. С помощью шила он отковырял еще немного дерева, потом насадил на резьбу шурупа маленькую гаечку и торцовым ключом провернул гайку вместе с шурупом. Вывинтить шуруп он, конечно, не смог, но зато ослабил его сцепление с деревом. Он снял гайку и поработал плоскогубцами, а после нескольких ударов молотка через торцовый ключ шуруп выпал из древесины.

Он повторил эту процедуру еще пять раз, освободив обе петли, потом навалился на дверь, держа ее за ручку, пока язычок замка не вышел из паза.

В кладовой было совершенно темно, однако Линкольн не рискнул включать фонарик и отыскал все, что ему требовалось, по памяти и на ощупь, наполнив рюкзак провизией на неделю. «А потом?» Во сне он никогда об этом не задумывался. Может быть, он найдет в Атланте друзей и те ему помогут. Идея ему понравилась, словно это была истина, которую он вспомнил, а не оптимистичное предположение.

Мастерская была тоже заперта, но Линкольн оставался достаточно тощим, чтобы протиснуться сквозь дыру в задней стене, так давно заваленную хламом, что отец собирался заняться ею в последнюю очередь. На сей раз Линкольн рискнул, включил фонарик и направился прямиком к сварочной горелке, вместо того чтобы нащупывать путь во мраке. Просунув горелку в дыру, он не стал тратить время, устанавливая на место гнилые доски, скрывавшие этот вход. Заметать следы смысла не было. В любом случае родители обнаружат его исчезновение через несколько минут после того, как проснутся, поэтому сейчас для него важнее всего была скорость.