Геннадий Хазанов - Para Bellum Страница 13

– Куцубин, сюда же! Без вещей.

Это уже интересно.

Сразу съёжившийся, втянувший голову в плечи Куцый подошёл, приволакивая ноги. Так они не договаривались, начальник не запрещал барак «держать», как вор считает нужным. Что-то не туда пошло…

Успенский не дал пахану рот раскрыть, проныть обычное: «За что, гражданин начальник?»

Лось с Марковым наскоро покидали в холщовые мешки свои жалкие пожитки. За спиной каждого стали по двое коридорных, и вперёд.

Только в круглом зале перед дверями на улицу военных подтолкнули к выходу, а Косого повели дальше, в сторону лестницы на второй этаж. Там и оперчасть, и КВЧ тоже.

Во дворе зэки с наслаждением вдохнули морозный, но удивительно чистый после липкого киселя барака воздух. В чёрном небе над куполом собора – кресты с него давно сбиты – повисла почти полная луна, окружённая светящимся кольцом. Гало называется. Значит, к утру ещё похолодает, и сильно.

Почему-то конвоиры направились не к зданию администрации лагеря, а к банному бараку. Здесь уже было жарко натоплено, но безлюдно. Похоже, помывку устраивали только для Лося и Маркова. Успенский, ничего не говоря, сопровождал командиров лично, до самых дверей, как очень важных персон. И выглядел несколько странно без своей непременной грубой и неостроумной матерщины, словно персонаж звукового фильма, в котором звук отключился.

В предбаннике приказали раздеться. О, чудо: толстый каптёр разрезал суровой ниткой пополам целый кусок хозяйственного мыла. Потом он разделил половину ещё на две части и выдал Владимиру и Сергею аж по четвертушке куска на брата. За все три года и семь месяцев хождений по мукам с такой щедростью заключённые не сталкивались никогда.

– С чего бы это? – тихо, одними губами шепнул Марков.

– Может, усатый подох? – с надеждой прошептал Лось.

– Ага, персонально для нас двоих, – отозвался Сергей.

Они с наслаждением плескались горячей водой. Почему-то никто не подгонял. Охрана вместе с каптёром терпеливо ждала снаружи.

Когда командиры вышли в предбанник, они увидели, что зэковские робы исчезли. Вместо них на деревянных скамьях лежали комплекты солдатского обмундирования – х/б, но новые и, что самое удивительное, по размеру. Даже нестандартные габариты Лося были учтены. Гимнастёрку бугрили могучие мышцы, но рукава доходили до ладоней, и воротник удавалось застегнуть, как положено по уставу, на крючок.

Здесь же оказались армейские шапки, хотя и без звёздочек, валенки и командирские овчинные полушубки.

– Чудеса продолжаются, – почесал в затылке Марков.

– Сказка, – согласился Лось.

Охранники отвели их в кабинет Успенского. Начальник культчасти сообщил, что «поступила команда». Сейчас «граждан заключённых» доставят на аэродром. Там их дожидается самолет «ПС-84»[2], который отвезёт их в Архангельск, в распоряжение тамошнего управления НКВД. Говорил он спокойно и опять без мата. Возможно, таким он бывал на своей прежней службе. Закончил и молча протянул Маркову пачку дешёвых папирос «Норд» и коробок спичек.

– Погреетесь там… Без табачку и жить и помирать тошно.

Командиры выслушали двусмысленную сентенцию и приняли угощение молча, с равнодушными, даже туповатыми лицами. Главный принцип выживания в Зоне, да и вообще в стране – не верь, не бойся, не проси – превратился во вторую натуру почти каждого зэка. Кто этого вовремя не понял, давно в могилах без крестов и даже фанерных пирамидок. Опытный сиделец в самом начале поучал Маркова: «В лагере кто первым подыхает? Кто миски лижет, на больничку надеется да «куму» стучит…»

Но едва они оказались в промороженной коробке автозака – вдвоём, даже конвоиров к ним не подсадили, – Володя развалился, насколько это было возможно, на узкой железной скамейке, тянувшейся вдоль стенки фургона, забросил длинные ноги на противоположную, вскрыл пачку, сунул в зубы папиросу, остальные протянул Маркову. Чиркнул спичкой, затянулся, выпустил дым. Ох, хорошо! В фургоне действительно как бы стало теплее.

Марков тоже закурил.

Лось затянулся ещё раз, спалив папиросу почти до мундштука, и спросил: «Ты обратил внимание, как он обратился: «Граждане заключённые»? Тебя с момента ареста когда-нибудь кто-то гражданином обзывал?»

– Сукой постоянно, предателем, изменником, лагерной вошью, сволочью, – стал припоминать Сергей. – Матерно, естественно, лаяли. Но гражданином – никогда.

– И к чему это всё клонится, как ты думаешь?

– А папиросы к чему? Хоть одной он когда кого угостил?

– Да, в зубы давал, но без огня и дыма, – сострил полковник.

– Может, везут на доследование. Ещё кого из наших взяли, лепят новое дело, вроде как с Тухачевским… – предположил Марков.

– Ага, как же. Если б так – сначала за вчерашнее рёбра бы переломали, а потом этапом, малой скоростью. Это раз. Второе – если бы везли на доследование, на хрена мыть, переодевать, куревом угощать? Таких клифтов, как этот, – он ущипнул рукав полушубка, – самому старшему нарядчику хрен приснится. Третье – положено двух зэков без охраны в будку сажать? Четвёртое – самолётом повезут. Кому мы, на хрен, в ОблУНКВД сдались так срочно? Мы, как осужденные, за Гулагом числимся. А у них своя оперчасть. Допросить о чём и у «кума» бы могли, ответ по телефону передали. Нет, чует моя душа, тут совсем другая песня. Сдаётся, до этого упыря усатого дошло, что кровавая баня приближается, как кнут к заднице. А воевать, точнее, командовать толком и некому. Кого не посадили и не расстреляли, Халхин-Гол с Финской сильно проредили. Потери, я слышал, в пересчёте на мягкую пахоту там получились, как при форсировании Сиваша. Так что привезут нас в округ, дадут каждому капитана… – Марков вскинул голову, обжёг друга каким-то недобрым взглядом.

– Ну, ладно, ладно. Мне – капитана, тебе целого майора, – поправился тот. – Тебя поставят на батальон, меня – на роту. И отправимся мы кровью смывать вину в первых рядах защитников социалистического Отечества. И слава богу! Ремесло мы знаем, поставленные задачи выполнять умеем. Лучше погибнуть в бою, чем сгнить от культурных мероприятий гражданина начальника Успенского, чтоб его, суку, заставили «Капитал» наизусть выучить. К утренней поверке.

– Что-то ты размечтался, – тихо сказал Сергей. – Я заметил, что любые перемены – только к худшему. Как бы нам ещё не пришлось суку Успенского вспоминать словно лучшие дни нашей жизни.

– Брось. Хуже нашего вчерашнего положения – только стенка. А раз не шлёпнули, значит – поворот к лучшему. Вот ты, комкор, – хитро улыбнулся бывший особист, – за полчаса ни разу не почесался. Это ли не в кайф? И закурим мы сейчас ещё по одной, а захотим, потом по третьей. Красота, кто понимает. А на самолёте я последний раз в тридцать шестом летал, решил с понтом с одной подружкой из Москвы в Сочи прошвырнуться…