Владислав Виногоров - Повстанец Страница 13

— Которая? — осторожно интересуюсь я и тут же понимаю, что ляпнул глупость: Арнус смотрит на меня с явным подозрением. — Ты о географичке или?..

Я делаю паузу, чтобы затянуться, лихорадочно соображая, что же такое отмочила какая-то из знакомых особей женского пола, что я должен об этом знать и принять участие в веселье по этому поводу.

— От же приколист! И глазом не моргнул! Здорово! — Во взгляде Арнуса читается явная зависть по поводу моей выдержки. — Да Уклус, блин! Вот это заявила!

Арнус довольно хихикает, а я вяло улыбаюсь. Что заявила Уклус — я не слышал. Сопоставив пунцовость вышеозначенной Уклус и реакцию класса, я понимаю, что пропустил нечто… Но ЧТО?

— И что она такого заявила? — с напускным безразличием спрашиваю я. — Ты как в первом классе — ржешь по поводу и без.

Брезгливо хмыкаю, демонстрируя презрение к такому поведению. Справедливости ради надо отметить, что поведение абсолютно нормальное: у кого это и когда в четырнадцать лет было чувство такта?

— Та ладно! — обижается Арнус. — А то каждый день телка говорит, что не географию учила, а про пацана думала.

А это уже номер. Каким образом я умудрился ТАКОЕ прослушать? Я же, похоже, обломал сам себя (выражаясь языком современной молодежи, к которой, собственно, и принадлежу). Причем обломал на корню. Красиво.

— И что? — пытаюсь изобразить, что мне от этого ни тепло, ни холодно, но получается слабо. — А о чем телка должна думать? О географии?

— Ну-у-у… — смущенно тянет Арнус. — Но не всему же классу об этом сообщать?

— А тебя жаба давит? — перехожу в наступление я. — Небось никак не о тебе думала. Ты же конопатый! От тебя же любая телка рвет когти, как только ты на километр подходишь!

— Ты полегче! — насупливается Арнус. — Можно и в нос получить.

— Можно, — соглашаюсь я. — А можно и в ответ по яйцам. Тогда тебя телки вообще волновать перестанут.

Арнус обиженно замолкает. А я мысленно улыбаюсь, вспоминая, как надавал Арнусу по шее в начале седьмого класса. Он решил, что будет в классе лидером. Я же не возражаю! Только меня не трогай. Так нет же: нужно же было дураку самоутвердиться! Ну навалял я ему, а потом сам же шорох в классе наводил, чтобы этому дураку темную не устроили. Так у нас теперь и повелось: формально лидером является Арнус, а фактически — я. На этого дурака сыплются все шишки, а идеи относительно всевозможных афер, воплощение их в жизнь, выполнение их всем классом — это только я могу организовать. Что поделаешь? Я ведь намного опытнее их всех. Даже вместе взятых.

— Ладно, — покровительственно похлопываю Арнуса по плечу. — Кончай херней страдать! Если бы эта телка заявила, что о тебе думала — тогда бы я понял. А так… Наша географичка кого угодно до охренения доведет. Я бы, если бы меня вызвали, еще и не такое ляпнул.

— А как ты думаешь, — тут же меняет тему разговора успокоившийся Арнус, — это она о ком говорила? Не повезет мужику: она же рыжая.

По взгляду Арнуса видно, что он старательно убеждает себя в том, что рыжая — это плохо. Очень уж соблазнительно выглядит Уклус, и кто-кто, а наш Арнус явно бы не отказался. Но Уклус может за такое предложение залепить в ухо, что неоднократно демонстрировала предлагавшим. Я вижу всю эту душевную борьбу на лице своего приятеля и решаю его еще позлить.

— О ком говорила — не знаю, — совершенно искренне отвечаю я, прикуривая вторую сигарету. — А рыжая… Везде?

— Чего? — не понимает меня Арнус. Я вовремя спохватываюсь: этот мальчишка голой бабы никогда в глаза не видел, так что же я ляпаю?

— У тебя на яйцах волосня растет? — осведомляюсь я.

— Угу, — кивает Арнус, сбитый с толку моим вопросом.

— И у них там тоже растет, — терпеливо объясняю я.

— На яйцах? — ошарашенно спрашивает он.

— Ну откуда у телки яйца? — делаю удивленное лицо. — Ты что, телок еще не… того?

Арнус повержен. Он смешан с переработанными пищевыми продуктами и утоплен в переработанном же… скажем, чае.

— Да я! — фальцетом взвизгивает он. — Да у меня!..

— Верю, — остужаю своего раскричавшегося приятеля. — Так и не задразнивай меня… А как ты думаешь: у нее ТАМ тоже рыжее?

— Не знаю, — потерянно отвечает Арнус. — Может быть. Ведь сверху-то — рыжее.

— Да по-всякому бывает, — задумчиво говорю я, и в этот момент звенит звонок.

Черт! Заболтались. Теперь математичка устроит очередной воспитательный момент. Ох и надоело же! Не доходит до тупомордой бабы, что все ее нотации нам в одно ухо влетают, а в другое вылетают. Рвется, дура, продемонстрировать, что она в доме хозяин. Только вот получается у нее слабо: я не люблю, когда мне свинью пытаются подложить, и могу что-то подобное в ответ сделать. А она почему-то свято уверена в своей безнаказанности. Таким образом у нас отношения и складываются: она мне нотации читает, а я ей пакости делаю. При этом, стоит ей прекратить меня воспитывать, как у нее большая часть неприятностей испарится. Не понимает. Или понимает, но мстит. Эти мысли роятся у меня в голове, пока мы с Арнусом пулей несемся по коридору и резко оттормаживаем возле кабинета математики.

Математичка меня пламенно ненавидит. Это ясно читается в ее взгляде, в манере говорить, даже в жестах. Она бы с удовольствием ненавидела меня еще больше, но это, по-моему, уже невозможно. Мы с Арнусом стоим у двери класса и наблюдаем, как у этой кобры в юбке медленно раздувается капюшон. Сейчас раздвоенный язык покажется. Ну вот. Что я говорил?

— Вы оба — позор школы! — вещает дура математичка тем временем. — Ты, Арнус, должен стыдиться, что общаешься с этим… с этим…

Каким бы эпитетом погаже меня наградить, она не знает и от этого звереет еще больше. Причину ненависти математички ко мне я знаю слишком хорошо: это мое собачье имя. Меня зовут Санис, а это значит, что я родом с Запада. Или мои предки. Для математички такие мелочи роли не играют: она пламенно ненавидит всех, кто родился не на Востоке. И я тоже отношусь к числу ненавидимых. По-крупному она мне напакостить не в состоянии — это знаем и она, и я. Так что приходится дуре ограничиваться исключительно мелочами.

— …пойдете к директору и объясните, почему опоздали на урок!

Глаза математички победно сверкают. Как же, она ведь явно различает запах табачного дыма, исходящий от нас. Теперь, по ее мнению, дело в шляпе: взбучки у директора не миновать. Она не принимает во внимание только одного — директор курит как паровоз и крайне сомнительно, что учует что-то, кроме своих вонючих сигар.

— Хорошо, госпожа Танус, — покорно говорю я. — Мы пошли.

Подхватываю оробевшего Арнуса и покидаю класс. То, что с нами ничего сделать не смогут, я уже «просчитал», теперь предстоит убедить в этом Арнуса и проследить за тем, чтобы он не ляпнул лишнего в кабинете у директора. Ведь вся педагогическая система рассчитана на подавление детской психики, но я-то уже далеко не ребенок. Арнус еле переставляет ноги в ожидании неприятностей. Он до того скис, что мне становится его даже жалко.