Илья Ашмаев - Трансцендент Страница 13

С утра немецкий военный ушёл в полк, а в обед появился смущённый, находясь в каком-то замешательстве. Он сказал, что нам приказано явиться к штабу полка, тут же развернулся и ушёл. Мы молча отправились туда и застали у клуба, где разместился штаб, всех оставшихся деревенских жителей. Как оказалось, это было показательное выступление гитлеровских оккупантов, которые обнаружили в одном из подвалов троих мужчин и решили их прилюдно расстрелять. Описывать я это не буду, сердце до сих пор сжимается от боли. Вернулись домой мы как в тумане, сквозь который продолжал ехидно смеяться лысый немецкий офицер с сигарой в зубах. Именно он тогда, заложив руки за спину и покачиваясь на каблуках, скомандовал: «Feuer!»

Дитрих не пришёл ночевать, видимо ему было стыдно за то, что он исполнил приказ и позвал нас на это недетское зрелище. Он пришёл на следующий вечер, когда уже начало темнеть, тихонько подозвал нас с сестрой поближе и сказал, что их сегодня отправляют дальше на фронт.

— Я… не хочу воевать. Не хочу убивать. Я хочу домой, к своим родителям! У меня ещё даже нет девушки, я ещё не жил и я не хочу умирать! А меня обязательно убьют. Вы, русские — великая нация! Я всегда это знал и сейчас в этом убедился. Я чувствую свою вину… Я прошу вас, — тут он вынул из кобуры пистолет и протянул его мне, — я зарядил его. Вас всё равно убьют, если вы останетесь! Бегите в лес, в темноте за вами не погонятся. Когда они уйдут, вы вернётесь или найдёте своих партизан. Но я прошу только об одном: выстрелите в меня! Выстрелите мне в ногу, чтобы я не мог ходить и меня отправили в госпиталь в Германию! Вы раните меня и сразу же убежите, так будет лучше для всех! Пожалуйста.

Я никогда не держал в руках пистолет. Держал только отцовское охотничье ружьё, да и то не стрелял из него. Надя закрыла лицо руками, немец отошёл на пару метров и тоже закрыл глаза. Он предусмотрительно спустил предохранитель, так что мне оставалось только слегка прицелиться и нажать на курок. Но в этот момент…

С тех пор прошло много десятков лет, но передо мной постоянно всплывает в памяти тот эпизод, где бы и с кем я не находился… Я целился ему в голень. Но вдруг передо мной всплыло как в тумане то хохочущее фашистское лицо, дымящаяся сигара, лысый череп и сверкающие офицерские погоны. Перед моим взором всплыли окровавленные лица трёх деревенских мужиков, исподлобья смотрящих на дула вражеских автоматов. Из деревни донеслась немецкая речь, какие-то крики, лай собак, и я выстрелил.

Я выстрелил Дитриху прямо в лоб, не промахнувшись ни на сантиметр, и он тут же упал замертво. Я схватил опешившую сестру за руку, когда она раскрыла бледное лицо, и мы бросились в лес. Мы бежали бесконечно долго, спотыкаясь о поваленные деревья и корни, ничего не слыша и не видя вокруг. Я не знаю, была ли за нами погоня. Наверное, была. А может, и нет, ведь и правда — в лесу было уже темно, а немцы безумно боялись партизан. Утром мы набрели на своих, попали в объятья отца. Я не рассказал ему ничего, и, глядя на меня, промолчала и Надя. Уже после войны, осторожно посмотрев мне в глаза, она как-то спросила за столом: «Дима… Зачем ты убил его? Убил Дитриха?» Видимо, этот вопрос тоже мучил её. Он мучает меня до сих пор. Зачем я убил Дитриха? Ведь я стрелял тогда не в него, а в Фашиста, Гестаповца, Оккупанта, Гитлеровца. Я убивал тогда лысого немецкого офицера с сигарой в зубах, покачивающегося на своих каблуках и командующего: «Огонь!»

Но я убил Дитриха… невинного немецкого юношу, силой загнанного на чужую землю убивать чужих людей, а зарядившего свой пистолет только один раз — для того, чтобы убили его самого. В тот момент не я направлял оружие в голову Дитриха. Это был другой человек, завладевший моим разумом. Этого человека создала система, призывавшая уничтожать всех фашистов, как убийц и насильников. Безызбирательно, без суда и следствия, по закону военного времени. Да, она была права… Но тот человек, убивавший юного немца, был чужд мне. Он убил и сразу ушёл, и больше никогда не приходил. Слава Богу…

Что я мог рассказать тогда людям дрожащими губами и полными слёз глазами? Я боялся, что они увидят моё сожаление о случившемся и донесут об этом вышестоящим чинам. Система избавилась бы от меня, как от отработанного материала и как от опасной червоточины. Именно поэтому я никогда и никому ничего не рассказывал, и я до сих пор чувствую себя виноватым. Перед ним, перед его родителями, перед самим собой. Вот… вот что тогда произошло.

Фёдор поднял голову.

— Печальное событие. Вы не оправдали надежды доверившегося вам человека и обманули его. Неважно, какой человек национальности или вероисповедания, так как перед Богом вы все равны. Он не угрожал вам смертью и ясно дал понять, что не разделяет фашистскую идеологию. Вы же просто струсили, поддавшись страху и слепой ненависти.

— Но я был ребёнком!

— Это вас не оправдывает. Большинство людей совершают свои самые главные ошибки ещё в детстве, и потом до самой смерти расплачиваются за них. Это был ключевой момент вашей жизни.

— Но я же осознал свою ошибку, я до сих пор сожалею о случившемся…

— А что вы сделали для того, чтобы исправить её, эту ошибку? Вы только сидели с рюмкой в руках и думали, какой-же вы хороший, что смогли осознать свой проступок, что вам это наверняка зачтётся после смерти. В результате, поминая убитого вами несчастного юношу, вы спились, потеряли семью и работу, а должны были после войны разыскать родителей Дитриха и всё им рассказать, попросить прощения! Именно таков был ваш путь. Там, в Германии, когда они получили известие о гибели их сына от руки партизан, они в гневе прокляли его убийцу, пожелав ему страшной смерти. Вы много раз избегали её, если вспомните, и не чудо спасало вас, а те, кто ведёт каждого человека по жизни — ваши ангелы-хранители. Но они проиграли эту битву за вас, проиграли бесам. Вы не смоги.

— Они бы убили меня, если бы я приехал к ним!

— Вы не смогли.

— У меня никогда не было таких денег, чтобы ехать за границу!

— Вы не смогли.

Фёдор уронил взлохмаченную голову на руки и опрокинул бутылку. Самогон выплеснулся на скатерть, а сама бутылка скатилась по столу, упала на пол и разбилась об угол печки.

— Что же мне делать теперь… помирать?

— Это вы всегда успеете. Я могу вас свести с сестрой Дитриха. Вы всё-равно скоро умрёте, от этого никуда не денешься. Но, согласитесь, отправиться в тот мир налегке гораздо приятнее, чем с непосильным грузом. Так вы сможете преодолеть несколько лишних уровней, и ваша участь после смерти будет не столь плачевна.

— Я согласен!! — оживший Фёдор вылупил глаза на незнакомца и готов был броситься к нему в объятья.