Александр Плонский - Летучий голландец профессора Браницкого Страница 13

"Глупо противопоставлять художественное творчество техническому! возмущался Браницкий. - Нет ни того ни другого порознь, есть - Творчество, рамок и границ для него не существует".

Антон Феликсович справедливо относил себя к интеллигентам. Впрочем, он был убежден, что сегодня интеллигентность - уже не признак принадлежности к одноименной социальной прослойке, а общенародная черта.

Слово "интеллигент" издавна считалось почти что синонимом понятия "культурный человек". А признаками культурности всегда были воспитанность, безупречная грамотность, умение разбираться в литературе и искусстве, но не в физике и тем более не в технике - здесь допускалось полное невежество. Им даже щеголяли, на "технарей" смотрели свысока.

Жизнь выдвинула новые критерии интеллигентности. Сегодня в равной мере некультурны и неинтеллигентны инженер, не приемлющий искусства, и лингвист, бравирующий незнанием физики. Нет конфликта между "технарями" и "гуманитариями", есть две формы невежества...

Примером современного интеллигента, человека, гармонично развитого физически и духовно, обладающего широким спектром интересов, был для Браницкого академик Форов. Бывший детдомовец, волей и талантом достигший вершин в науке, находил время и для игры в теннис, и для занятий музыкой. Антон Феликсович помнил, как Форов однажды сел за рояль и начал наигрывать - для себя, непринужденно, нисколько не рисуясь. Чувствовалось, что он испытывает удовольствие, выражая свои мысли, чувства, настроение в непритязательных созвучиях.

Вряд ли его игра могла бы импонировать знатоку, возможно, даже вызвала бы у него раздражение, но Браницкий испытал самую настоящую зависть. Он не завидовал ни положению Форова (все в мире относительно!), ни его таланту в профессиональной области, а вот здесь позавидовал и тотчас устыдился этого несвойственного ему чувства.

21

- Антон Феликсович, скажите, в чем, по-вашему, состоит смысл жизни? спросила Таня Кравченко во время очередной "лирической паузы".

- Видите ли, Таня, на этот вопрос каждый должен найти свой ответ.

- И все же, что думаете по этому поводу вы?

- Хотите послушать небольшую притчу? По окончании института я начал работать в НИИ. Нашим отделом заведовал Борис Михайлович Коноплев, крупный, сильный человек. Мне он казался пожилым, а ему не было еще и сорока. Через несколько месяцев меня перевели в другой отдел, наши пути разошлись, но стиль работы Коноплева, его талант умного, волевого руководителя стали примером, которому я, не всегда успешно, старался следовать.

- А потом вы с ним встречались?

- Увы, он прожил недолгую жизнь, но как много успел сделать! А встреча... Встретился я с ним сравнительно недавно, на страницах энциклопедии "Космонавтика". И узнал, что один из кратеров на обратной стороне Луны назван его именем... Помните стихотворение Маяковского "Товарищу Нетте, человеку и пароходу"?

- Вы оговорились, Антон Феликсович, - поправила Таня. - Стихотворение называется "Товарищу Нетте, пароходу и человеку"!

- Я знаю. И все же стою на своем: сначала человек, потом память о нем, воплощенная в названиях городов, улиц, теплоходов, лунных кратеров. Убежден, что Владимир Владимирович со мной согласился бы.

- Но ведь на всех не хватит ни городов, ни теплоходов, ни тем более лунных кратеров! - вмешался Сережа Лейбниц.

- А разве я сказал, что в них смысл жизни? Главное не в том, чтобы тебя возвеличили прижизненно или посмертно. Просто легче жить, сознавая, что ты полезен людям, что ты достоин дать имя пусть самому маленькому лунному кратеру. Даже если этот кратер так и останется безымянным...

22

Память все чаще уводила Браницкого в молодые годы.

Поступив в институт, он, первокурсник, по давней студенческой терминологии "козерог", оказался и младшим, и старшим одновременно. Потому что старшекурсников вообще не было: в сорок первом их эвакуировали.

Вскоре они вернулись - те, пришедшие в институт еще до войны. И стали смотреть на новичков свысока, словно кадровые солдаты на ополченцев. Война как бы разграничила две эпохи, два студенческих поколения. А может, разделила их эвакуация и надменное отношение "стариков" к "козерогам" было всего лишь защитной реакцией?

Но много лет спустя Браницкий встретил одного из "кадровых", и показалось обоим, что связывает их давняя, трогательная дружба. А в институте они даже не здоровались!

...Были на вернувшемся из эвакуации втором курсе трое воистину неразлучных друзей. Двое из них - гордость факультета. Не по летам степенные, важные неимоверно, теперь таких студентов и не сыщешь. Оба активные общественники, отличники высшей пробы, персональные стипендиаты.

А третий, как все думали, был обыкновенный шалопай: перебивался с двойки на тройку, частенько посещал отнюдь не музей изобразительных искусств - толкучку. С одним из них, Евгением Осиповичем Розовым, Браницкий и встретился через многие годы, причем от важности того не осталось и следа: "Старик, для тебя я просто Женя".

Вся троица получила дипломы.

Евгений уже лет через пять стал доктором наук и оппонировал на защитах своих бывших преподавателей. Его добропорядочный друг сделался профессором десятью годами позже, написал учебник.

- Но и он выше институтской кафедры не шагнул, - шутливо посетовал Розов, - как и мы с тобой.

- А этот ваш... Кстати, я так и не знаю, что вы в нем тогда нашли.

- Колька-то? Ну, это, я тебе скажу, мужик... Да ты что, о нем не слышал?

- Что-нибудь натворил?

- В самом деле ничего не знаешь? Так вот, Колька, пардон, Николай Парфенович, страшно сказать, ныне академик, лауреат. Неужто тебе ничего не говорит фамилия... - И он назвал громкое, много раз слышанное Браницким имя.

- Не может быть! Так это он!.. - ахнул Антон Феликсович. - А его же с третьего курса чуть не выперли!

- На волоске висел, раз в неделю прорабатывали. А я к нему недавно на прием еле записался. Все-таки принял... Стал прошлое вспоминать. "Хорошее, - говорит, - время было. Помнишь, как по девочкам бегали?" - "Что вы, Николай Парфенович, - отвечаю. - Я их тогда как огня боялся, сейчас наверстываю".

- А тебя в институте Святошей звали, - засмеялся Браницкий.

Антон Феликсович часто потом вспоминал эту удивительную историю.

Странное дело, думал он, казалось бы, мы знаем о себе все. Достаточно ясно представляем механизм мышления, процессы передачи информации по нейронным сетям. Скорость распространения биоэлектрических потенциалов в организме определена экспериментально, быстродействие рецепторов оценено математическими формулами, найдены алгоритмы умственной деятельности, ее поддающиеся количественному обоснованию реалии. И в обыденности это себя оправдывает. Но есть в нас нечто отдающее мистикой... Какие-то дремлющие до поры интеллектуальные силы, которые не согласуются с научно обоснованной схемой мышления. Обыкновенный, даже посредственный паренек становится одним из крупнейших академиков, ничем не примечательный индивид вдруг проявляет необъяснимый талант к сверхбыстрому счету, успешно состязается с ЭВМ, демонстрирует фотографическую память, походя попирая трезвые и убедительные расчеты, согласно которым человек, с его белковой плотью, в принципе не способен ни на что подобное...