Сергей Куприянов - Галоп Страница 13

– У вас еще есть время посмотреть. Если, конечно, есть желание видеть агонию. Минут десять, я думаю. Спешите, господин полковник. Или подлить? Как коньячок?

Шутим? Полковник почувствовал, как бешенство накатывает на него с новой силой. Фокусы показываем? Вроде шаманов. Или этих, как их там… Прорицателей. Кассандра, понимаешь. Мол, явился мессия и все видит. Впечатление производить все мы любим. Колдуем, колдуем, денежки отнимаем.

И тут его прошибло. Или правда? Нет, ни в какие чудеса он не верил, но, может, Чернов недавно заглянул в конюшню и с таким трудом и потерями прирученный, ну почти прирученный жеребец и впрямь подыхает? Ну, если так!

– Уговорил, – тяжело, сквозь зубы сказал полковник. – Я посмотрю. Но если ты…

– Валяй, господин полковник, а то опоздаешь. Насладись в полной мере.

Очень хотелось допить коньяк, но не стал. Не побирушка он. Но все же сказал, имея в виду в том числе и это:

– Я вернусь.

– Ага.

То, что он увидел в конюшне, заставило заболеть где-то за грудиной. Огромное черное животное агонизировало. Костик, скотина безмозглая, старательно шваркал метлой в одном из загонов, ничуть не интересуясь происходящим. Только вытянулся, увидев начальника, прижимая к себе самодельную метлу на манер карабина.

Огромную лошадь качало, и при этом она тряслась, будто к ней подвели электричество. Звуки, которые издавало животное, не были ни стонами, ни хрипами. Человек, своими глазами видевший смерть, понимал, что это прощанье. Прощанье с жизнью. Когда умирающий не может надышаться. Он хватает воздух, как голодный кусок хлеба, но не может наесться. Кажется, примерно про это говорят «Не в коня корм». Или это о другом?

И вдруг массипо взбрыкнул, выкинув назад ноги. Толстые цепи и стальные шипованные манжеты выдержали этот рывок, но животное, уже явно равнодушное к боли, переполнившей ее настолько, что лилась через край и сквозь щели, рухнуло на колени, мотая огромной головой. Будто отказываясь верить в свою судьбу.

Полковник заворожено смотрел, как огромная, слоноподобная скотина медленно, с трудом, поднялась на ноги. Было видно, что из ее пасти падает, почти льется розоватая слюна, с громкими шлепками разбиваясь о пол.

А потом зверь начал биться о стены стойла. Равномерно, как маятник от старинных часов. Гул раздавался такой, как если бы где-то рядом стреляли из дивизионного орудия. Мощное сооружение из несокрушимого бронепласта гудело так, что создавалось тревожное впечатление его скорого обрушения. При этом было непонятно, как лошадь вообще держалась на ногах. Из-за этих амплитуд она, казалось бы, должна была бы упасть, завалившись на бок, но ее мотало, и копыта при этом твердо упирались в пол. Как пришитые.

А потом – полковник едва успел отскочить – лошадь прорвало. В том смысле, что из ее заднего прохода хлынула струя отвратительно мутной жидкости с убийственным запахом, напоминающим спецсредство «Мимоза», применяемое для средне-срочного поражения живой силы на открытых площадках, которое дважды пытались поставить под запрет из-за неоправданно высокого уровня нанесения вреда людям. Силовое лобби обе эти попытки провалило, но случаи применения «Мимозы» сократились, если верить отчетности, на два порядка.

Некоторое время, которое полковник прятался за углом, спасаясь от едучей струи, для животного стали роковыми. Оно перестало биться о перегородки. Оно теперь просто мелко тряслось, и при этом было видно, что оно едва держится на слабеющих ногах.

В сущности, смотреть тут было уже не на что. Вида смерти полковник не любил. Нет в этом процессе ничего интересного. Но он стоял и шарил глазами, пытаясь отыскать еще одну – если одну! – камеру. Уж если этот безбашенный тренер поставил «глаз» в своем боксе, то отчего бы не поставить и здесь.

И он увидел. Это произошло сразу после того, как огромная туша, шумно выдохнув, рухнула на пол, неестественно вывернув скованные ноги и задрав голову из-за уздечки, крепко привязанной к металлической скобе. Камера оказалась на дверце противоположного денника, при этом расположена была так, что терялась на фоне крохотного окошка, через которое сюда попадал дневной свет. Оно было сделано не в целях экономии электричества, хотя и это учитывалось. Как выяснилось, массипо не могут находиться в изолированных от окружающей среды помещениях.

Камера запечатлела все происходящее примерно с того ракурса, что и сам полковник.

Зверь агонизировал. Часто дышал, захлебывался и истекал слюной, а из-под его брюха выползала мутная лужа. Ларусс хотел было рвануть к себе в бокс за пистолетом, чтобы прервать мучительную агонию, но передумал; лучше «сделать лицо» перед камерой. Он не сомневался, что картинка транслируется в постоянном режиме. Уж до этого-то тренер наверняка додумался.

Уел, уел полкана сученок. Что ж, пока утремся.

Массипо умирал долго. И полковник, задвинув все свои дела, стоял и смотрел. Сдвинув брови и по возможности придав лицу скорбное выражение, которое обязательно должна зафиксировать запись, пялился на эту издыхающую тушу.

Через двадцать пять минут лошадь сдохла в загаженном и вонючем деннике, залитом кровью, мочой и жидким дерьмом. Смерть, даже самая героическая, сопряжена с целым набором крайне неприятных впечатлений. Для профессионалов счастье, что обыватель, западая на лозунги и героическую романтику, элементарно не представляет, что же это такое на самом деле, в натуре, так, как оно есть. Иначе не было б никаких добровольцев и героев. Как не было бы и мифов о них. Кому как не профессионалу знать, что за каждым воинском подвигом остаются не киношная кровь из кетчупа, купленного в ближайшем магазине, а самые настоящие, самые страшные, самые нечеловеческие страдания. Кадровый полковник Ларусс это знал как мало кто. Однажды он, как командир, принял на себя эту обязанность – принимать смерть. Чужую смерть. Принимать не через себя, не через душу, но на себя. Он счел, что это входит в его должностные обязанности, Но принимать – не значит переживать. Это всего лишь работа.

Полковник уже прикинул, как он будет объясняться по этому поводу. Да, собственно, и чего ему объясняться? Он, конечно, как командир отвечает за все, происходящее на базе, но лошадьми, в сущности, он не занимался. Он не кавалерист. И вообще они проходят в рамках научного эксперимента, за который он несет лишь косвенную ответственность. К тому же массипо не числятся на балансе, поскольку они не привезены с Земли. И вообще, он с самого начала был против их использования. В армии полным полно других транспортных средств, предназначенных для использования на неосвоенных планетах. Начиная с бесшумных вертолетов и заканчивая тяжелой бронетехникой. Какая разница! Ведь перед ними не стоит задача маскироваться. Перед ним и вверенным ему личным составом поставлены совсем иные цели.