Андрей Чертков - Миры Стругацких: Время учеников, XXI век. Важнейшее из искусств Страница 134

Я усиленно моргал, пытаясь очистить глаза от мусора и пыли, обильно посыпавших мое лицо. Слезы щедро изливались из желез, и я наконец слегка прозрел. Неожиданно и под ногами появилась опора. Я склонил голову и обнаружил под ступнями изогнувшийся корявый корень. Образовалось смутное впечатление, что кто-то держит меня между указательным и большим пальцами и несуетно рассматривает. Однако передо мной был только шершавый ствол то ли дуба, то ли баобаба, то ли бабодуба. Никогда не разбирался в ботанике, или что там растения изучает… А зря, видать, опять с соломкой проруха образовалась, неподстеленная осталась.

— Кто бы ты ни был, друг дорогой, — сказал я от всего сердца, — но я благодарен тебе, что не позволил мне сгинуть! Да будет мать-природа благосклонна к тебе и щедро дарит пищей, солнцем и покоем! И всех врагов твоих проводит стороной… Я же чувствую, что ты не просто дерево, а разумное существо. Ты само избрало меня другом, и я постараюсь оправдать твой выбор.

Меня снова сдернули с корня и понесли вверх. Я быстро приближался к стволу и увидел громадное дупло у скрещения всех ветвей, куда я мог вполне свободно поместиться. И это дупло очень живо напомнило мне пасть, которой я опасался внизу, в яме.

— Эй! — крикнул я. — Друзьями не питаются!

И активно задрыгал ногами.

Мой полет прекратился в нескольких сантиметрах от дупла. Меня слегка встряхнули, видимо, чтобы перестал дрыгаться.

Я перестал и в этот момент разглядел в сумраке дупла два светящихся пятна. Они смотрели на меня. Я бы сказал — со снисходительной усмешкой, если бы мог в это поверить. И еще мне показалось, что из глубины дупла в свете глаз проступают контуры лица… Или лика? Но уж точно не мордашки и не морды. То, что я, кажется, видел, вызывало непроизвольное уважение.

— Спасибо за доверие, — сказал я, действительно проникшись благодарностью.

Я ж мог сгинуть в этом лесу и никогда не увидеть такого, а только перемывать россказни деревенских про уродов. Я же ничего уродского не увидел. Тем более что мне спасли жизнь.

Ветвь разогнулась, и меня поставили на землю. На твердую землю. Теперь я внимательно посмотрел под ноги и обнаружил, что корни местами образуют сеть, распластанную по земле, которая, надо полагать, легко раздвигается и сдвигается. А попавший на ее коварную поверхность становится добычей… Чьей? Этого дерева? Или оно существует в симбиозе с каким-то земляным монстром? Что-то сомневаюсь — слишком кинематографично в дурном смысле. Почему же тогда оно не сделало меня своей добычей?

— Я искренне тебе благодарен, — повторил я. — Если позволишь, я буду иногда навещать тебя, если найду, конечно. А не найду, ты знай, что я всегда буду с благодарностью тебя вспоминать. Никогда не знаешь, где потеряешь и что найдешь… Прощай, доброе дерево… Или добрый человек…

Мне показалось, что оно пошевелило ветвями. Возможно, это был всего лишь ветер. Я прощально глянул снизу вверх в дупло, и мне показалось, что дерево усмехается.

Внимательно глядя под ноги, я двинулся дальше, злорадно думая, что Евсею никогда не получить такого убойного кадра, такой гениальной «немой сцены», которая только что разыгралась. Так ему и надо: «зануде» никогда не выйти за пределы сценария.

Мне было страшно возвращаться в деревню. И стыдно. Мужчине всегда должно быть стыдно, когда он свою женщину, не важно — жену, дочку или сестру, защитить не может. Никудышный он мужик в этом случае, даже если причины были объективны и непреодолимы. Для себя самого никудышный.

Поэтому, наверное, я и не стал дорогу разыскивать, а побрел, куда ноги повели, но теперь уже сначала смотрел, куда ступаю, а потом уже ногу ставил.

Пару раз обернулся. И почему деревенские их уродами называют? Дерево как дерево, по-своему, по-древесному красивое. По крайней мере издалека, когда ни ямину, ни дупло не видишь. Мне захотелось возвратиться и поговорить с ним, возможно, так и выглядит настоящий леший — лесной, а не киношный. Но я еще не придумал, как с ним разговаривать, а нагружать негуманоида своими человеческими проблемами глупо и нечестно. Или он все же гуманоид? Нет, из таких интеллектуальных дебрей мне не выбраться. В общем, не возвратился я к настоящему лешему — осознать сначала надо, прочувствовать, вжиться в роль. А у меня сейчас совсем другая роль: «Нуси вернулси» называется…

Набрел на ручей. В лесу полно таких родничковых ручейков: какие в болота текут, а некоторые до речки добегают. На одну такую мы с Навой ходили: мылись, купались, я пытался ей рыбу ловить, очень она рыбу любила — с детства в родной деревне приучили. Иногда у меня даже получалось. Сачок соорудил и исхитрялся поймать одну-другую золотую да серебряную. Очень Нава радовалась.

Я чувствовал, что ручей приведет меня к речке. Он и привел. По моим пространственным ощущениям, это должна была быть та самая «наша» речка. Неглубокая, до двух примерно метров, и шириной не больше пяти. Глазомер у меня, правда, плюс-минус километр, но это точно не Амазонка и не Волга. Туда я и погрузился с ходу: шаг — и я там. Только «ух!» и успел выдохнуть. По сравнению с атмосферой леса вода показалась холодной, хотя на самом деле, как все в этом лесу, она была весьма теплой, даже родники не сильно ее охлаждали. Через несколько мгновений я в этом убедился — ощущение холода исчезло. Я нырнул и долго-долго, насколько дыхания хватило, плыл под водой. В прошлой жизни я обожал две стихии: воздушную и водную. Теперь одна отняла у меня Настёну, вторая — Наву. И как мне прикажете их после этого любить?.. Какая, к лешему, любовь? Теперь я с ними сосуществовал, ибо деваться некуда.

Вынырнул, перевернулся на спину, раскинул конечности и поплыл, влекомый неспешным течением, глядя в небо, синее-синее… как параплан Настёны, — она не хотела портить небо цветными заплатками… В глазах потемнело. Не утонул — расслабленные тела не тонут, как я слышал и не раз убеждался. Но волной, от берега отскочившей, все же плеснуло в лицо, я отфыркнулся рефлекторно, и свет белый вернулся в очи мои. И правда белый — ослепительно подсвеченное кучевое облако заполонило мой окоем. Красиво, но от таких красот парапланеристу лучше держаться подальше.

«Та-ак, — подумал я, — предположим, Евсей и правда заделается Мировым Режиссером… До меня он точно доберется — я у него первый подопытный кролик… Через меня и до всех лесных обитателей: до Флоры человеческой, до Хозяек, до воров и, сильно подозреваю, — до чудаков, хотя с ними не встречался, но есть вероятность, что они уже не от мира сего и до них не очень-то легко добраться. А вот до лешего моего настоящего, до нового знакомца, которого зря кличут уродом? Почему-то мне кажется, что леший настоящий Лешему киношному не по зубам будет… Или мне только хочется так думать? Что хочется — ясно, но насколько я прав?.. Черт! Значит, он и до Навы опять дотянется и станет ей жизнь ломать и корежить? И я опять возьму ее на руки и сам отнесу своему ненасытному Режиссеру?.. Его надо остановить, пока он опять до меня не добрался! Но как?..