Ежи Жулавский - Победитель. Лунная трилогия Страница 14

Мы начали размышлять. Сначала нам пришло в голову, что, возможно, с помощью воздушной помпы нам удастся сгустить до нужной концентрации окружающую нас неслыханно разреженную атмосферу, чтобы таким путем освежать воздух в автомобиле. Эта мысль блеснула перед нами, как луч надежды и спасения, поэтому мы немедленно взялись за ее выполнение. Однако после часа тяжелой, изнуряющей работы убедились, что это осуществить не удастся. Лунная атмосфера здесь слишком разрежена. Мы пробовали сгустить ее с помощью помпы в одном из опустевших резервуаров, предварительно закрыв трещину, через которую улетучивался наш воздух, но все оказалось напрасным.

Измученные и обессиленные, мы прекратили эту бессмысленную работу. Томаш утешал нас, что, может быть, дальше, к северу, мы найдем менее разреженную атмосферу, которую удастся сгустить нашей помпой, но я знаю, что он сам в это не верил. На всем огромном пространстве Моря Имбриум атмосфера будет столь же разреженной, то есть непригодной для нас — а прежде чем мы преодолеем это пространство, наши скромные запасы воздуха закончатся и наступит то, что неизбежно должно будет наступить. Через двести девяносто часов мы все умрем.

Но несмотря на это, как только начнет приближаться день и станет теплее, мы выедем из этой расщелины и будем двигаться дальше, на север. Конечно, это ничего не изменит, но ведь и стояние на месте не может ничего изменить. А может быть… может быть… мы действительно найдем где-нибудь менее разреженную атмосферу…

На том же месте, 70 часов после полуночи.

Мы наконец обнаружили причину, которая привела к утрате наших запасов воздуха. Резервуары были повреждены во время спуска автомобиля со склонов Эратостенеса. Какой-то острый кусок скалы, находящийся на его пути, глубоко поцарапал стенку автомобиля, а внутреннее давление газа довершило работу. Только две вещи удивляют меня во всем этом: первая — как давление сжатого воздуха не разорвало поврежденные резервуары, и вторая — почему мы раньше не заметили этой потери. Я ломаю себе голову над этими загадками, как будто их решение могло бы хоть как-то изменить наше положение.

Я не могу ни о чем другом думать, постоянно перед моими глазами стоит призрак смерти. И самое страшное, зная, что умрешь, чувствовать себя совершенно здоровым. Это делает еще более ужасным то, что должно с нами произойти. Томаш — самый спокойный из всех нас, но я вижу, особенно по его отношению к Марте, что он тоже постоянно думает о том, что вскоре произойдет. Он нежно проводит ладонью по ее волосам и смотрит на нее так, как будто хочет попросить прощения. А она целует его руку, говоря ему улыбкой и глазами: «Не расстраивайся, Том, все хорошо, ведь мы же умрем вместе…»

Я не могу понять, почему мы не думаем о том, как быстрее покончить с этим ужасным положением? Ведь в наших силах укоротить эту жизнь, которая теперь является лишь смешной пародией на нее…

Часом позже.

Нет! Этого я сделать не могу! Не знаю, что меня удерживает, но не могу. Может быть, это ребяческая тоска по солнцу, доброй дневной звезде, которая вскоре появится над нашими головами, может быть, какая-то смешная, почти животная привязанность к жизни, какой бы короткой она не была, а может быть, остатки глупой, совершенно необоснованной надежды…

Я знаю, что ничто нас не спасет, но так хочется жить и так… страшно…

Не имеет значения!

Пусть все идет так, как должно быть.

Как мне все это надоело. Скорее бы наступило неизбежное! При каждом вдохе мне приходит в голову, что у меня на один вдох остается меньше. Все равно!..

На восходе Солнца.

Через час мы отправляемся в путь. Западная стена расщелины блестит над нами, освещенная солнечными лучами. Мы выедем на открытое пространство, чтобы еще раз увидеть солнце, увидеть звезды и Землю, спокойную, светящуюся и такую тихую на этом черном небе…

И будем двигаться на север. Зачем? — не знаю. Никто из нас не знает. Но будем двигаться. Смерть тихо будет двигаться вместе с нами через каменистые поля, через горы и долины, а когда стрелка манометра упадет до нуля, она войдет в наш автомобиль.

Мы не разговариваем друг с другом; нам не о чем разговаривать. Мы стараемся только занять себя чем-то, скорее, может быть, из фальшивого стыда перед остальными, нежели для собственного отвлечения. Потому что, какой работой можно занять человека, знающего, что все, что он делает — бессмысленно?

Что ж, пойдем наперекор своей судьбе!

Вторые лунные сутки, 14 часов после полудня. На Море Имбриум, 8°54′ з. д. 32°16′ с. ш., между кратерами С — Д.

Мы спасены! И спасение пришло так внезапно, так неожиданно и таким удивительным и… страшным способом, что я до сих пор не могу опомниться, хотя уже двадцать часов прошло с тех пор, как смерть, сопровождающая нас в течение двух земных недель, отвернулась от нас и ушла.

Ушла, но не без добычи… Смерть никогда не уходит без добычи. Если из жалости или по необходимости она позволяет остаться, в живых тем, кого уже держала в своих руках, то берет за это достаточный выкуп, где бы его не нашла, без выбора…

На восходе солнца мы пустились в дорогу, движимые скорее силой привычки, нежели какой-то разумной необходимостью. Мы были уверены, что не доживем до вечера этого долгого дня. Ехали молча, вместе с призраком смерти, которая сидела среди нас и спокойно ждала той минуты, когда сможет принять нас в свои ледяные, удушающие объятия. Мы так живо ощущали ее присутствие, как будто она была реальным существом, и временами осматривались, удивляясь, что не видим ее.

В эти минуты все это только воспоминания, но тогда это была страшная действительность. Не могу понять, как мы смогли выдержать эту жуткую, непереносимую тревогу в течение трехсот часов с призраком смерти перед глазами! Я не преувеличу, если скажу, что мы ежечасно умирали, думая, что неизбежно должны умереть. Потому что на спасение — особенно на такое — никто из нас не рассчитывал.

Теперь мне все кажется кошмарным сном, и я должен призвать на помощь все свои силы, чтобы поверить — это действительно было наяву.

Я уже не помню путь, который мы преодолели. Час тянулся за часом, автомобиль быстро двигался на север, а мы, как во сне, смотрели на мелькающий за окнами пейзаж. Теперь я понимаю, что все впечатления сливались у меня в одно: впечатление надвигающейся, неумолимой смерти. И я не могу теперь выбраться из этого хаоса. Все, что я помню из этого пути, — было страшно.

Вначале мы двигались по границе между Палюсом Петрудинес и Морем Имбриум, имея справа гористую и дикую местность. Слева, к западу, простиралась равнина, переходящая вдали в невысокие возвышенности, тянущиеся вдоль направления нашего пути. За возвышенностями светлели далекие вершины Тимохариса, освещенные падающими на них лучами солнца.